Сталину никто не пишет. Новогодняя история

Андрей Андреевич Брежнев строил дом. Большой дом для большой семьи. Деньги на строительство имелись, не было только семьи. Точнее, она была, но «сплыла» в Лондон, прихватив половину богатства, положенного после развода, и двоих детей-близнецов, Валеру и Тоню, которым недавно стукнуло по 18. В 18 обычно не нужна семья, только её средства для реализации всевозможных капризов.

Помимо семьи у Андрея Андреевича не осталось и верных друзей. Всему был виной дом.

Дело в том, что строил его Андрей основательно. Укреплял, как оборонительную крепость. Фундамент заливали дважды на случай землетрясения или каких других катаклизмов. Правда, каких именно в Подмосковье, Брежнев не уточнял, но на всякий случай упреждал их появление. Пол с подогревом, стеклопакет тройной, черепица на крыше только из Германии, где имеют многовековой опыт изготовления крыш. Забор трёхметровый.

Что ещё? Насыпи песка на электропровода в траншеях не десять, а 25 сантиметров. Чтоб ни одна вошь не перегрызла или, не дай Бог, током никого не пришибло, если цунами песок размоет.

В общем, строил от души, добротно и на все деньги, что остались в запасе после раздела имущества, потому его прозвали «Сталин». Так вот друзья Сталина пропали на этапе заливки фундамента. Дело в том, что Андрей Андреевич в своё время закончил строительный, друзей закадычных имел оттуда же. Но дом разрушил дружбу и строительные нормативы раньше, чем цунами, так что хозяин дома и бывшие друзья перестали упоминать имена друг друга всуе, выкинули все существующие совместные фотографии, запретили детям и жёнам вспоминать прошлое.

Недаром говорят, что пара, пережившая ремонт, будет любить и терпеть друг друга вечно. Дом Брежнева, то есть Сталина, расставил все точки над «и», правда кроме «и» с Андреем больше никого не осталось.

Также хозяину крепости-бункера не свезло со строительными бригадами, взявшимися за серьёзный дом. Первые, взяв аванс, пропали. Вторых прогнал сам строитель, прораб и сторож в одном лице. Третьи попались весьма престранные. Они как бы работали и не роптали: клали кирпич не в полтора, а в три кирпича, как указывал товарищ Сталин. Рыли такие глубокие траншеи вокруг дома, что закрадывалась мысль о братских могилах, а не электросетях. Но ближе к четвергу-пятнице рабочий дух слаб, глаза косели, мозги хмелели, хотя Андрей ходил за работниками по пятам, не понимая, когда и где те умудряются напиваться, что называется, «в хлам».

Жёсткой позицией к пьянству Сталин хотел было лишить трудящихся права трудиться, но, во-первых, ребята, когда работали, всё же работали, не филонили, как другие. А во-вторых, аванс давно был выдан на руки. А деньги имели свойство заканчиваться, особенно, когда половина семейного бюджета перекочевала в Лондон.

Короче, Брежнев и так плохо спал из-за неурядиц с семьёй и лучшими друзьями, а занимаясь теперь отловом и увещеванием строителей не портить своё здоровье и достроить недострой, и вовсе потерял присутствие духа: стало шалить здоровье, появились упаднические мысли.

К моменту, когда у дома появились окна, а это спустя три года после назначенного срока, Андрей Андреевич задумался о главном: кого, собственно, будет заселять в свои хоромы?

Точнее, сам-то он жил там с самого начала, присматривая за строителями и стройматериалами. Спал на матрасе. Ел из пластиковой посуды. Одежду стирал в химчистке. Но когда обстановка более-менее оформилась, Андрей понял, что ему на 993 метрах квадратных одному жить не с руки.

– А ты семью из Сирии пригласи на ПМЖ! – смеялись над ним приятели, так как друзей не осталось. Посмеяться Андрей любил, но почему-то в последнее время подобные шутки не радовали.

Для кого эти хоромы? Мрамор из Греции? Дорогущая швейцарская техника? Кто будет глазеть в эти трёхслойные окна из Белоруссии? Вот какие вопросы стали занимать голову Брежнева, печально пробегающегося косыми глазами по домашней красоте и периодически натыкающегося на одно-единственное зеркало, ещё не установленное, стоящее на полу в упаковочной таре.

Отражение, мягко говоря, не располагало.

Андрей Андреевич имел серьёзный дефект глаз. Один жутко косил в сторону, а второй был вообще искусственным, хрустальным, то есть абсолютно неподвижным, что на многих наводило мистический ужас. И связь с жестоким тираном прошлого только укреплялась. Шевелюра, ходившая ещё лет 20 назад в достоинствах, сошла на нет к 47 годам, превратившись в плешивые недостатки.

Андрей, для которого внешность имела значение, старался брать не красотой физической, но хотя бы спортивной фигурой и бравостью, одеваясь модно и со вкусом. Но после развода, после ухода друзей и нескольких строительных бригад часто пропускал посещение спортзала, наедался на ночь. Иной раз напивался в одиночку. Подобный образ жизни отразился сначала на талии, потом на подбородке, наконец, и на пятой точке, которая не влезала в фирменные джинсы. Немалого роста спортивный бравый качок за время строительства дома превратился в гигантского унылого пузатика.

– А всё же с кем попало жить не станет! – зло за косые глаза говорили знакомые, с завистью вспоминая похождения косого Сталина, в любовницах которого ходили разнообразные красотки.

– Андрюха, – говорил ему покойный батя, – ты – урод. Нечем мне тебя утешить. Наша с мамкой вина, хоть убей нас. Но Бог – не Тимошка, к каждому недостатку достоинство прикладывает. Если уж тебя такого кто полюбит – будь уверен, сынок, то – любовь настоящая. А если ты к тому моменту босяком у разбитого корыта любимым кому-то покажешься, то не просто любовь, а Божий дар. Женись не глядя на такой паве!

Мамка покойная, сердцем скрепя, соглашалась с жестокими словами. Полюбить Андрейку могла только женщина с большой буквы с большим сердцем, с большим терпением.

Но если не красотой, то достатком Боженька Андрея не обделил. Деньги в руки шли. Прям лезли. Но помимо кривых глаз оказались кривыми ещё и руки, которые Брежнев сам порой хотел себе повырывать, когда они давали взаймы всяким проходимцам. И всё же Андрей не был жадным. Свозить любимую девушку в Венецию, ладошки в вонючей речке помочить, на это деньги находил всегда.

Первая жена это оценила, полюбила как могла, но чёртов ремонт напрочь отбил желание ездить по Венециям вместе.

Андрей посмотрел в зеркало и ужаснулся. Честно говоря, рожа у него была та ещё. Натуральный небритый сторож после недели беспробудных пьянства и обжорства. Никак не принц! А девушки, красавицы длинноногие, любят только принцев. На крайняк, олигархов на белых люксовых авто.

Из всех этих признаков у Андрея имелся только последний, припаркованный в тёплом гараже. И как в таком состоянии заводить семью?

Ещё и деньги почти закончились. Даже на венецианские обои не хватает, которые он заказал полгода назад, но так и не расплатился. Ванная, кухня, техника стояли нераспакованными по этой причине. Андрей с лета брился и умывался в биде, которое не коррелировало с дизайном из Венеции.

А ведь ещё к прошлому декабрю всё должно было быть готово! На носу уже другой Новый год, а окончанием ремонта так и не пахнет.

И взяло Андрея такое остервенелое отчаяние, что стал он метаться по огроменному дому, не зная куда себя приткнуть.

Наконец, выбежал из недостроя, что почти разрушил его жизнь, и побрёл куда глаза глядят. Раскосые довели его до старинной часовни их района. Андрей, как вкопанный, встал у входа, не смея войти в святилище.

Вообще-то он не верил в Бога. Точнее, в богов, которых предлагало человеческое сообщество. Ни один, включая атеизм, не волновал сердце строителя-бизнесмена. Если приходилось, Андрей, конечно, склонял голову, шептал молитвы и бился крашенными скорлупками, но исключительно из уважения к традициям предков, чтоб родня дорогая не заклеймила, как ирода, хоть и приняла, как урода. Однако восторга не испытывал.

Зато прямо сейчас сильно испытал сильнейший холод, особенно в области нехорошо побелевшего носа и бесчувственных ушей.

В тёплом душистом храме как раз шла служба. Душевно пели старушки. Красиво дрожал свет от лучин. Переливались золото и серебро окладов.

– Плохо, да? – спросила одна старенькая и, не дожидаясь ответа, взяла за локоть Брежнева и повела куда-то вглубь. Там располагалась большая тёмная икона, которую трудно было разглядеть за количеством злата и серебра.

– Шастнадцатый век. В то время ещё не было истории, а люди уже святой верили. И ты верь. Так и скажи: Матерь Божья, дай мне благославенье, чтоб умиротворить душу мою разбуявшуюся. Брошу лакать водку, брошу дурную блажь, если дух твоя в сердце моё войдёт и озарит благостью своея.

Андрей вперился в старенькую, которая с закрытыми глазами молила за него древнюю святыню, и хотел было возмутиться, что не пьет и не… «блажит». Но потом, увидев своё серое отражение в стекле, где была замурована древняя дама с малышом на руках, сам отшатнулся. Чистый алкаш! Или наркоман… только упитанный. Опухший, бледный, глаза горят. Прям хоть чёрта выгоняй с кадилом.

– Приклонись и поцелуй. Не бойся, не заразишься. Матерь не даст. Она сердобольная, всех блудливых и убогих оберегает. По глазам вижу, ты хороший мужик, хоть и непутёвый. Жениться тебе надо, родной, жениться! Дом большой построить. Сад насадить. Но это уже дела матушки, пусть она тебя наставляет…

– Так я уже! – хотел было вставить свои пять копеек Андрей и прояснить насчёт блудливого и убогого. Но старенькая, а может и молоденькая, Андрея слегка лихорадило, он плохо соображал, и вокруг всякое мерещилось, мирно отошла, оставляя его наедине с Мадонной.

Цокнув языком на себя идиота, что повёлся на религиозные штучки, Андрей было повернул к выходу, но видящим косым глазом заметил, что чудненькая-старенькая недалеко отошла, а посматривает так, что спиной снайперовский прицел на расстоянии чувствуется.

Решил постоять, губами пошевелить, воздух поцеловать для пущей видимости, а потом уже ретироваться подальше от религиозных фанатиков.

Чтоб зря не шептать, поглядел на Пречистую, что хмуро на него воззрилась, и сказал: мол, да, хочу любить и быть любимым. Дом есть, сад тоже, не хватает настоящей любви и большой семьи. На приёмных детей согласен. Своих тоже не прочь завести. Поцеловал Богоматерь в щёку близко к стеклу и стал пятиться назад, обширно крестясь, чтоб было видно из-за широкой спины, как ему благодать передаётся.

– Молодец! Боженька и не таким пропащим помогал. И тебе поможет. Иди, иди с миром, казак, – вещала женщина и пошла по другие души, так как в церковь заглянули новые посетители, прячась от предновогоднего холода в тёплой часовне.

Андрей выскочил из церкви, как из горящей бани. Отчаяние улетучилось. Осталось тупое уныние, что жизнь заканчивается, и дальше ждут только года печали.

– Десять дней до Нового года. И ремонт не доделать, и жениться времени нет.

С этими надгробными мотивами Андрей улёгся спать в чём был. В голове было неприятно пусто. Впервые в жизни он не знал, зачем живёт, зачем построил эту тюрьму строгого режима с люксовыми условиями… Зачем ему семья и 17 вишнёвых деревьев?

***

Так как штор в доме ещё не водилось, Андрей проснулся с первыми лучами зимнего солнышка. Потянулся и с удовольствием заметил, что выспался, несмотря на то, что спал в зимней куртке, рубахе, брюках, а вообще предпочитал голышом, хоть зимой, хоть летом. Пижам и даже трусов не признавал.

Встал, умылся в биде, посмотрелся в нераспакованное зеркало, с радостью заметив, что сегодня выглядит на так уж плохо. Спустился по винтовой лестнице вниз, довольно подмечая, какой всё-таки хороший он строитель и хозяин. Каждая деталь на месте и глаз радует. Добротно, с умом, на долгие года построено. Или, как дед говорил: на семь поколений вперёд. Живи да радуйся!

А жить Андрей хотел. Прям от души хотел каждый лучик декабрьского солнца в себя впитать, восхититься природой, белым чистым снегом, снегирями, что клювиками царапали его стекло белорусское трёхслойное, потому что там какие-то семечки с осени прилипли.

– Идите прочь, – помахал на них Андрей и засмеялся от души. – Божьи мерзавцы.

Залез в холодильник, обнаружив там недопитую бутылку виски и конфеты, которые лежали ещё с осени.

Поняв, что жить хочет так, что в желудке органы устраивают забастовку и просят пропитания в виде плотного завтрака, Андрей взял первый попавшийся пластиковый пакет и пешком, размахивая им как флагом, отправился в ближайший магазинчик, где отоваривались в основном трудяги и работяги. Сам же он предпочитал ездить на своем джипе в супермаркет эко-продуктов или заказывал еду с доставкой на дом. Но сегодня, в это чудесное морозное утро, в пять часов 30 минут по Гринвичу Андрей хотел прогуляться пешком, подышать свежим воздухом.

Пели птицы. Он посвистывал им в унисон. На душе было так хорошо и светло, что все проблемы не казались такими уж неразрешимыми, какими представлялись ещё вчера. И потянув дверцу маленького зашарпанного магазинчика на себя, Андрей обнаружил его закрытым. Правда, открылось маленькое оконце, в которое высунулось хмурое, но красивое лицо женщины, точно как у вчерашней Мадонны:

– Что? – не поздоровавшись, грудным женским голосом спросило красивое лицо.

– А откройте, пожалуйста, – попросил Андрей, всматриваясь в прореху, откуда всё больше валило теплом и приятными женскими духами. Мадонна, в свою очередь, тоже всмотрелась и, завидев блином лицо с двумя косыми глазами, отшатнулась.

– Время – 5:30. Мы открываемся в девять. А сейчас только через окно.

– Ладно, – легко согласился покупатель, соображая, за чем пришёл. Но мысли путались. И спутывал их облик продавщицы, который прямо манил к себе. Он видел её и раньше. Женщина работала в этом шалаше с протухшими продуктами уже давно.

Он помнил, что «ларьковая мадонна» была маленького роста, буквально дышала ему в пресс, точнее в место, где раньше жили шоколадные кубики, накаченные в элитном спортклубе и поджаренные в лучшем солярии города. Весила она не меньше Андрея с отметкой «прежнего спортивного». Круглые бока и груди выпирали даже через нутриевую шубку, плотно облегающую фигурку. Но лицо! Образ! Были незабываемыми. Настоящая Мадонна руки художников Ренессанса. Большая и располагающая, как мать Земли Гея.

– Я не могу так сосредоточиться, – честно признался смущённый покупатель. – Я вижу только вас. А чтобы выбрать продукты, я должен видеть продукты.

На той стороне маленького оконца минуты две соображали по поводу услышанного. Потом стальная, утеплённая дверь со скрежетом открылась. За ней показалась небольшая фигурка, обвязанная, как мумия Египта, в широких красивых круглых местах оренбургским платком.

Красивой белой рукой продавец указала на витрину с колбасами и кефирами.

– Пять яиц, – пытался не смотреть на Мадонну Андрей, – три куска хлеба… с отрубями… и… кефир нежирный… и сыр, лучше швейцарский… и…

Продавщица пожалела, что открыла стальную дверь в пять часов утра, когда все нормальные богатеи спали. Трудяги закупились ещё в обед. Алкашня прибывала за желаемым продуктом по нормативу до 22:00. Оставались неотоваренными, похоже, только умалишённые или просто сумасшедшие.

– Пять яиц продать не могу… Они по шесть штук идут, – решила быть вежливой женщина, чтоб побыстрее отпустить чудика домой.

Но Андрей вдруг окончательно оторопел. До него неожиданно дошло, почему с утра ему так хорошо, когда вчера вечером он хотел повеситься от безнадёги.

– Мадонна! – шёпотом воскликнул он и прям всем телом ощутил благодать, которая просачивалась через каждую деталь, каждую вещь в интерьере. Серые от гари люминесцентные лампы на сером низком потолке поманили бриллиантовым свечением. Ароматы в душном пространстве заблаговоняли розами и ландышами. От вида продавщицы Андрею почему-то захотелось плакать. Глаза защипало от нежданных слёз, и он их прикрыл, почесывая, чтоб не выдать расшалившиеся чувства.

– Вы будете что-то брать? – не выдержала продавец, глядя, как невыспавшийся богач всё телится с завтраком. Конечно, он припёрся сюда, в круглосуточный ларёк, ведь все нормальные буржуйские магазины и супермаркеты с дорогущими товарами ещё закрыты. И ломает здесь комедию.

– Творог свежий. Творог возьмите. Я детишкам беру. Он хороший. От местного колхозника. Без нефти и ГМО, – сжалилась женщина над нерасторопным покупателем, решив как-то поторопить процесс.

– Вы меня извините, пожалуйста, – вдруг произнёс Андрей. – Как вас зовут?

Ирина тоже посмотрела на серый потолок, куда только что смотрел косой в дорогущей дублёнке нараспашку и со старым измызганным пакетом в руке.

– Ирина меня зовут, – ответила она и опустила взгляд на облупившиеся ногти. Никак нет времени привести руки в божеский вид. То дети, то работа. То вот дед захворал, надо было ухаживать. А скоро Новый год. Нравится – не нравится, а всякая женщина должна выглядеть опрятно на праздниках. Подавать пример детям. Тем более, когда есть дочки.

– А меня вы знаете, как зовут? – зачем-то поинтересовался Андрей, намекая на шапочное трехлетнее соседство, когда знаешь в лицо, но не знаешь имени.

Ирина стала вспоминать, куда спрятала биту, которую принес её старший сын на пожарный случай. Потом прикинула свои силы, взвесив глазом пышную массу двинутого психа, поняв, что финт с битой точно не пройдёт. Огнестрельное или газовый балончик надо бы.

– Сталин, – продолжила странный разговор Ирина, поглядев теперь на настенные часы. Сменщица придёт только через два часа. Есть надежда, что кто-то из ранних трудяг забудет хлеб или молоко для завтрака. Иначе придётся развлекать разговорчиками психа целых два часа.

– Брежнев, – поправил её Андрей. – Меня зовут Андрей Брежнев. Андрей Андреевич.

– Очень приятно, – решив быть до конца вежливой, кивнула Ирина.

– Ирина, я… я… в общем, хотел вас пригласить на свидание. Вы мне очень нравитесь. И я давно за вами слежу. Вы… я.., – Андрей слышал чужой голос, который вырывался из его рта, приглашая незнакомую женщину на свидание. Поняв, что лишается рассудка поминутно, мужчина хотел дать дёру, но ватные ноги, тоже ставшие чужими, приросли к полу. – Сегодня вечером, например.

Ирина молчала, повторив траекторию движения взгляда: на серый потолок, неопрятный маникюр, одержимого богатея, часы. И потом опять на маникюр.

Ирина Дедялкова, 42 лет от роду в своей жизни часто влюблялась. И как назло всё не в тех. Красивые, фартовые, ласковые мужики ей попадались, но неблагополучные. Ни дома, ни двора, ни сада. А этого хмыря по кличке Сталин знал весь посёлок под названием «Рай». Сумасшедший диктатор отбабахал домину на человек 40. А оставшиеся сотки засадил вишнёвым садом тоже в промышленных масштабах. Прозвали косого собственника «Сталином» за сумасбродный характер и жадность. Ни одна бригада с ним ужиться не могла. Ходил за каждым работягой по пятам. Экономил каждую копейку. Сам ездил, мастерил, помогал разгружать. Короче, Сталин.

Пока Ира думала, Андрей метался в душе, не зная, за каким голосом пойти. За внутренним, который рыдал навзрыд, умоляя немедленно убраться и забыть это утро, как страшный сон. Ведь Андрей, несмотря на то что был уродом, любил и подмечал красоту. А красивая женщина – это длинные ноги, упругая попка, стоящая морковкой грудь, тронутые поволокой глаза и длинные волосы. Но никак 150 в прыжке, 80 кг с талией, обозначенной оренбургским платком.

Другой, чужой, настаивал, что любовь – это не ноги или сиськи, это состояние души. И сейчас это состояние было не в стоянии, а в полёте. Андрей летал, парил, внимал, дышал моментом. Такого он не испытывал давно, если не сказать никогда. Он превратился в слух, нюх, взгляд, которые желали услышать ответ женщины, пахнущей ландышами.

– Вечером не могу. Уроки с детьми надо делать. Завтра могу, – просто ответила Ира, решая, что 40 лет – это тот возраст, когда хватит бегать за нерадивыми самцами, а пора уже взяться за голову и выбрать того, кто может дать больше, чем увесистый шлепок по заднице и масляно-жирный комплимент.

– Завтра нет. Завтра поздно… Сегодня. Может, обед? Ланч? Полдник? – забоялся Андрей, что если упустит момент, то пропадёт благолепие, подаренное вчера Пречистой. А вместе с пропажей вернутся жуткое отчаяние и одиночество.

– Я сдаю смену через два часа. Сегодня могу только на завтрак на свидание. В обед обед надо готовить, – торговалась Ирина, забывая про бессонную ночь, усталость, неопрятный маникюр.

– Всё! Замётано! Через один час 45 минут жду у порога, – стал заикаться Андрей, не веря в своё счастье.

– А покупать что-нибудь будете? – вспомнила Ирина, отметив, что косой богатей ещё и заика. «Всё-таки строг Боженька», – в душе пожалела женщина бедолагу в дублёнке, отмечая, что деньги – это хорошо, но здоровье как ни старайся ни золотом, ни серебром не купишь, на глаза не намажешь, на язык не намотаешь, мозги не выпрямишь.

«Так-то он симпатичный. Хоть и странный. Но какой-то добрый. По глазам видно. Только непонятно, как умудряется деньги сколачивать с такими мозгами?», – хозяйничала Ирина по ларьку, в душе радуясь, что пойдёт на настоящее свидание.

Андрей прискакал домой и первым делом отправился в душ. Целый час он провёл в горячих освежающих струях, напевая любимую нетленную песню своей молодости «Прости, поверь, и я тебе открою дверь. За всё прощу и никуда не отпущу…».

Андрей знал, что не красавец, так же знал, что полностью лишен слуха и голоса, поэтому старался не петь на публике, хотя с приятелями частенько заваливался в караоке. Там легко было подцепить разных голосистых длинноногих красоток, ловящих продюссеров на живца. Но сегодня его душа пела. Пела и танцевала. Поэтому к песне он прибавил танцы и с грохотом упал на кафель, ударившись больно о нераспакованные банные аксессуары.

Прямо на лбу образовался порез, и чтобы не появился синяк, Андрей быстро приложил холодный кран итальянской фабрики, который ещё не успел установить на дополнительной раковине, предназначенной для супруги.

– Как Гарри Поттер, – не расстраивался Брежнев, видя в порезе знак свыше, который должен был совершить чудо с его личной жизнью, как это произошло с сиротой со шрамом на лбу.

Ира никогда не ездила в машине, которая внутри была чуть больше её личной спальни, в тысячу раз красивее, в миллион раз удобнее, в секстиллион раз чудеснее.

Джип цвета чистого снега и с такого же цвета удобными, приятно пахнущими сиденьями бесшумно, словно карета принцессы, рванул вперёд и остановился у первого же цветочного ларька, откуда через пять минут появился с букетом розовых роз её чистовыбритый, надухаренный ухажёр со шрамом на лбу.

– Папа будет смеяться, – смущённо принимая цветы, подумала Ира, стараясь не глядеть в растроганные раскосые глаза. – А какая отцу разница? Ему что ль с косым целоваться? Ему что ль букеты цветов нюхать? Наш дом цветы последний раз видел только, когда тетя Нюра померла.

Позавтракать со свиданием оказалось проблематично. Встречались только придорожные кафе с грузными, одетыми в телогрейки хмурыми дальнобойщиками или несимпатичные куцые кафешки при заправках. Но так как других вариантов не было, уселись на высокие стулья за железный столик бензоколонки, где обычно заправлял свой джип Андрей, выбирая элитные неразбавленные сорта бензина по неадекватно завышенной цене. Хотя все водители в округе её объезжали, зная, что здесь трудяги разбавляют больше остальных. Но богатеи об этом не догадывались и были довольны.

Разговор не клеился, пока речь не зашла о семье и детях. Ира рассказала, что несколько лет назад её бросил муж, водитель-международник, осев то ли в Румынии, то ли в Венгрии с краденым грузом краденого грузовика и любовницей из тех краев. Теперь Ирине приходилось крутиться за двоих, воспитывая троих детей одной.

– И никто не помогает? – удивился Андрей, у которого улыбка не слезала с лица. Ему нравилось буквально всё: обстановка, запах разогретых позавчерашних круассанов, железные неудобные стулья, на которых не умещалась его большая мускулистая пятая точка, разговоры с Ириной, её жалобы на жизнь и, главное, она сама. Такая настоящая, истинная женщина.

– Помогают, – заметила Ирина. – И свекровь, и свекр, и отец мой, и дед Анатолий. Если б не они, не знаю, как с Пашкой, Антоном и Катькой справилась бы. Они у меня шалуны.

Настала очередь Андрея рассказывать. Но его рассказ уложился в два предложения, в котором он поведал, что жил всю жизнь без любви. От того вся печаль-тоска.

Они съели по два круассана, выпили по две чашки кофе. Приближалась минута прощания, но Андрей никак не мог решиться отпустить Ирину домой. Они так и сидели у её обшарпанного подъезда в молчании. Она ждала продолжения. Он ждал, пока последняя капля храбрости переполнит чашу терпения и наконец выдал: