Доктор гад

– Тебе интересно будет, – голосом сказочника проговорил Клес. Клес умел говорить так, что даже самые несговорчивые начинали глотать таблетки и подставляли руки для уколов. Клесу нужно было работать с детьми, но он выбрал работать с душевнобольными – что, впрочем, было почти тем же самым.

– Мне Равила обещала, что будет интересно вот с ним, – он кивнул на Дитра Парцеса, который улёгся на бок, опёршись на локоть, и насмешливо взирал на грубияна шеф-душевника, с которого при появлении коллег мигом слетел весь его упаднический лоск. – А он нормальный.

– Без тебя не справимся, – Клес пошёл с другой, правильной стороны. – Плохо всё. Туман, Рофомм, туман. Мы тащим, а оно обратно… Кто, как не ты? Поможешь? – борода Клеса, казалось, распушилась как шерсть кота, который просит пожрать.

– Ага, – бросил Рофомм и, резко развернувшись, вышел из палаты. Клес с Ерлом припустили за ним.

Дитр Парцес так и остался полулежать на локте, глядя им вслед, но поняв, что теперь больше не заснёт, ловко встал и принялся одеваться. Он пошёл по едва освещённому коридору в душескопную. Дверь была приоткрыта, и оттуда падал яркий свет и доносились чьи-то стоны – судя по всему, другого врача, Ерла.

– …оно придёт, я спиной повернусь, и оно придёт! – гудел Ерл. – Все, всем скопом – меня раздавит, а ты меня вышвырнешь. Клес, помоги, Клес! Он знает, знает о ней! Он её убьёт!

– О ком знаю? Клес, что за глупости? Он бабу себе завёл? – произнёс голос Ребуса.

– Шеф, давай ты выйдешь. Он не справится с этой дрянью, пока ты рядом, – ответил Клес.

– Не выпускай его! Он запрет нас здесь навсегда!

Вместо того, чтобы съязвить, Ребус вышел прочь и закрыл за собой дверь, оставив Клеса наедине с обезумевшим коллегой.

– Ты напоминаешь мне моего кота, которому нужно непременно смотреть, что я делаю, и он преследует меня по всему дому, – заявил он, увидев Дитра.

– Что там такое? – он кивнул на дверь.

– Там… – Ребус потёр лоб. – Я ещё сам не разобрался, но, похоже, проклятия, которые можно подцепить в тумане, заразны. Туман, он, понимаешь, всемирный. Очень неприятная дрянь. Администрация отписала целую группу всемирщиков его изучать за наши налоги – бестолково. А у меня тут почти здоровые пациенты плохеют, да ещё и заражают коллег, – он покачал головой, и, словно в подтверждение его словам, из-за двери Ерл проорал:

– А эти глазастые бабы?! Что Лорца, что Реца, что Макста – я тебе говорю, они сколотили шайку и скоро захватят тут всё! Сначала тут, а потом доберутся до Больничной дуги, а то и вообще до Министерства…

– Ну началось, – прошипел шеф-душевник. – Ни один приступ проклятия преследования не обходится без женщин ирмитской национальности.

– Ерл, убери это у себя из груди, – спокойно басил Клес. – Тебе от этого больно. Убери это, Ерл.

– Не могу! – взвизгнул он.

– Вот проблудь, он мне тут сейчас половину народу перебудит! – Ребус постучал по двери. – Ерл, справляйся с этой дрянью. Если ты этого не сделаешь, я уволю тебя и убью твою бабу!

– Заткнись, шеф! – рявкнул из-за двери Клес, а Ребус беззвучно рассмеялся. – Давай, Ерл, ты справишься. Задави это, задави это силами душевными. Так, вот так, молодец.

Ерл перестал стонать и уже тихо всхлипывал, и через минуту Клес распахнул дверь. Врач сидел на полу, схватившись руками за покрасневшее лицо, а в душескопной было немыслимо туманно, хотя все окна были закрыты.

– Я это перетёр – как зубами, – глухо сообщил Ерл начальнику. – И выплюнул обратно. Теперь оно всего лишь туман.

– Ты хорош, – похвалил Ребус. – Только давай-ка в следующий раз будешь поосторожнее, чтобы не нахвататься от него новой дряни, – он кивнул на человека, распятого иглами душескопа в лежачем кресле. Дитр плохо понимал, что происходит, но не смог не заметить, что у груди механика Вонцеса, проклятого преследованием, туман клубится особо густо и словно бы живёт своей жизнью. Он шёл какими-то путами, те шевелились и поблёскивали в свете газовых ламп. – Я бы его до утра так оставил – Равила будет в восторге. Она о таких только читала, а тут – настоящий одержимый, живьём. Как из пустыни неведомым экспрессом.

– Что-то мне говорит, что он не последний, – Клес пригладил бороду. – Надо как-то от этой всей гадости избавиться, прежде чем мы снова возьмёмся за окуляры. – Ага, – Ребус с внезапной для такого болезненного человека ловкостью подскочил к Вонцесу и сгрёб туман в охапку длинной рукой. – Окно открой, живо!

Клес побежал открывать окно, а Ребус, которого уже начал опутывать туманный ком, выругался и вышвырнул проклятие на тёмный радиус. Фельдшер быстро захлопнул окно и выдохнул в унисон с Ерлом. Ребус вытер ладони о кафтан и полез за портисигаром.

– Так легко? – удивился Ерл.

– Ну да, – шеф-душевник пожал плечами, закуривая. – Сомневаюсь, что смогу съехать дальше, чем уже, терять мне нечего, и… Кстати о потерях – твоя дама знает, что тебе осталось лет двадцать?

– Пятнадцать, – пробормотал Ерл, на вид абсолютно здоровый, даже после недавнего приступа. – Да, знает. Она готова. Лучше уж пятнадцать счастливых лет вместе, чем одиночество из-за моей всемирной жертвы. Я собрался на ней жениться.

– Ну и дурак, – бросил Ребус, приложив ладонь к своему порванному уху, скрытому отросшими спутанными волосами. – Ладно, пошли к окулярам.

Дитр, прислонившись к дверному косяку, наблюдал, как врачи и фельдшер занимают свои места у окуляров. Ерл, как ведущий врач механика Вонцеса, встал у окуляра, который иглой утопал где-то в ноздре у бессознательного человека, Клес встал в ногах, Ребус примостился у левой руки – потому что там стояла тумба с пепельницей. Ерл и Клес Дитра так и не заметили, Ребусу было определённо плевать, что в душескопную забрёл посторонний, а быть может, он решил покрасоваться.

И тут Дитр понял, что дышать стало как-то невмоготу – но не из-за воздуха, а на каком-то всемирном уровне. Что-то происходило там, куда смотрели Ребус, Ерл и Клес, что-то было внутри механика Вонцеса, страдающего проклятием преследования. У Ерла подрагивали руки, лоб Клеса покрылся испариной, а шеф-душевник, уже вовсю пыхтя папиросой, грохотал коробком над ухом. Кругом словно кто-то перекрикивался, тревожно и надрывно, но Дитр не мог ушами своего тела услышать ни слова. Один из окуляров пустовал, и Дитр, не привыкший сопротивляться любопытству, впервые склонился над странным прибором.

Склонился – и ничего не увидел. В душескоп надо уметь смотреть. Надо уметь искать суть. Дитр Парцес умел искать правду, он умел спрашивать. Он спросил и открыл глаз, нависший над окуляром.

Он держал внутри себя гнилую тень маньяка, он перемещался во времени и знал, что удивить его почти невозможно. Но когда он увидел чужую душу, у него перехватило дыхание – и где-то далеко у границы его рассудка удивилась тень.

Он был далеко, но никогда не был так близко. Это было вокруг, это было нигде. Его взор нависал над затуманенным лабиринтом, по которому двигались три человеческие фигурки, о чем-то перекрикиваясь. Кривые стены щетинились бойницами, на каждом углу стояло по столбу с рупором, рупоры наполняли нутро Вонцеса шепотами. У рупоров были железные рты, они бормотали слова безумия. Редкие фонари прямыми и яркими лучами прорезали ожившую серость, которая двигалась сама по себе.

– …и если не трогать, они не тронут тебя! – кричал коллегам Ребус. – Глядите! – Он вскочил на выступ в призрачной стене и схватился за фонарь, напоминающий гигантский глаз. Фонарь повернулся к нему и угрожающе заскрипел, из его основания полезли какие-то иглы, протыкая ладони доктора.

– Шеф, силы теряешь! – предупредил Клес, но Ребус, проигнорировав его, принялся молотить кулаком по стеклу фонаря. Стекло дало трещину, и вместо газа оттуда потёк болезненный чёрный дым. Ребус отпустил потухший фонарь и прыгнул на землю, вытирая окровавленные руки о кафтан.

– Сейчас, гляди, сейчас, – просвистел он, и тут же в его направлении ринулась живая мглистая серость, обратившаяся тысячей летучих червей. Ребус раскинул руки, криво ухмыляясь. Он подставил грудь, дёргаясь всякий раз, когда в него вонзалась очередная тварь, – вонзалась, чтобы уже не выкарабкаться обратно. Тысячи тварей застряли в его груди, они беспомощно молотили сотканными из тумана тушами, истязая принявшего их на себя человека. Ребус грохнулся на колени и скорчился от боли, и Дитр – а вместе с ним и тень – вздрогнули. Что-то крикнул Ерл, но Ребус сделал предостерегающий жест рукой и согнулся ещё больше, сворачиваясь над землёй, словно снова решил стать рептилией.

«Бездоказательно, но смертно», – отчётливо прошептал рупор, а Ребус едва заметно дрожал на земле.

«Поделишь тьму, иначе придут», – шуршал другой. Ерл и Клес переглянулись. Ерл покачал головой, Клес молча сложил руки на груди, гадая, жив ли шеф – он обратился тёмной грудой и будто бы больше не дышал.

«Заспинные острия. Видно всё».

– За спиной ничего нет, – прохрипел Ребус, поднимая голову. Клес и Ерл бросились к нему на помощь. – Господин Вонцес, за спиной ничего нет, никто не видит.

Они подняли его, а под ним растекалась лужа крови. Туманные твари куда-то делись, зато живот шеф-душевника превратился в кровавое пятно.

– Ещё будут – хватайте руками, – сказал он подчинённым, и те кивнули.

Они двигались дальше. Ребус шёл сам, хоть и опирался на стены, а Дитр навис своим взором над лабиринтом, страстно желая опуститься в туманную глушь, но не зная, что и как он может сделать. Он лишь беспомощно наблюдал, как все трое, теряя силы, расправляются с тварями, которыми обращался туман в душе Вонцеса, как они крушат фонари и рупоры, пробираясь в сердце лабиринта, где стояла клетка с запертым в ней человеком.

– Откройте, господин Вонцес, – Ребус, марая железо кровью, опёрся на прутья и просунул между ними руку, силясь дотянуться до Вонцеса. – Сыграем в «лепестки-и-бокалы». А потом сыграю вам марш на пианино – самый ровный, безупречно просчитанный марш.

– Зачем? – прошептал Вонцес.

Ребус повернулся к коллегам, бледный как холст.

– Ломать? – спросил Клес.

– Ерл его ведёт, пусть он и решает.

Ерл приободрился и, поджав губы, вымолвил:

– Ломать.