Ромашковый лес

Когда она в очередной раз оказалась на небе, она уселась на пушистый облачный край и загрустила. Мудрая старая снежинка сразу это заметила.

–Ты в порядке?

–Да, в полном.

–А если честно?

–В порядке, в порядке…

–А если совсем честно?

–Я в отчаянии! Я целый год жду того дня, когда нас соберут в тучу и отпустят любоваться землей. Но я такая маленькая! Меня так быстро уносит вниз, что я даже…я даже осмотреться не успеваю. Как мне вырасти и стать огромной, весомой и долголетящей?

–А ты никогда не замечала?

–Чего?

–Что все снежинки поодиночке очень маленькие.

–Что значит «поодиночке»?

–Ты, наверное, так увлекалась своими ожиданиями и своими полетами, что даже не обращала внимания на то, как другие снежинки готовятся к приземлениям.

–И правда, не обращала…

–А они готовятся к приземлениям вместе.

–То есть как это?

–Очень просто! Друзья-снежинки собираются в тучку кучкой и, когда открываются двери, выпрыгивают из нее вместе. Пока летят, они кружатся в хороводе, ускоряют друг друга и задерживают в воздухе, балуются, прыгая на нос жителям земли, и сидят на ветках. Такие компашки снежинок люди называют «хлопьями», потому что они кажутся огромными снежинами! И летят они медленней, потому что вместе они весомей. В одиночку ты никогда и не сможешь ничем насладиться. Ты не сможешь посидеть на деревьях, потому что некому тебя будет удержать. Ты очень маленькая и легкая. Только вместе с другими снежинками ты сможешь прожить необыкновенно запоминающееся приземление!

Малышка внимательно слушала, что рассказывала ей мудрая снежинка и понимала, что она ничего не понимала в настоящем полете до сегодня.

Зима пришла! Наконец-то! Снежинка так нестерпимо хотела взлететь на землю, что сидела на выходе снежной тучи самая первая, готовая вот-вот оттолкнуться и взмыть вниз. Но на этот раз вместе с ней сидели такие же маленькие снежинки, которые всегда мечтали лететь, но, из-за того, что были одни, мчались и приземлялись очень быстро. За год на небе они сумели подружиться и теперь решили собраться в тучку кучкой и кучкой же полететь. Дверь распахнулась и они выпрыгнули. Это было незабываемо! Они и не знали, что небо так высоко от земли. Они же пролетали всё расстояние за два дня, а теперь – за полмесяца. Но даже этого времени им не хватило, чтобы налетаться и перестать мечтать о полетах целый год. Они спрыгнули с небес в середине декабря, а приземлились тогда, когда по всему миру били часы, поздравляя всех с лучшим праздником в году. Снежинки летели вместе и, потираясь друг о друга, скрипели поздравления. И теперь всегда будет только так: вместе.

Про обман

Он как трещина в пустыне крошил своими прикосновениями лист на части. Скрипя грифелем, он выводил линии и дробил бесконечную однообразную бумагу. Нажим, еще нажим, и готов контур примитивных геометрических фигур. Штрих, штрих, штрих….и кубы с конусами обрели объем. Стали как настоящие! Так и хочется поднести к ним ладошку и схватиться за них.

Карандаш всегда удивительно точно улавливал объем. Игра в светотени была его любимой игрой. Он обожал переходить от светлого блика к темным тонам и всегда безумно радовался тому, что у него получались такие обманчиво-фактурные фигуры.

Когда он рисовал человека, он всегда четко прописывал каждую складку на его одежде, каждую морщинку. Многие его люди прямо рвались с альбомного листа жить. Не хватало его творениям только одного: цвета.

Однажды карандаш познакомился с кисточкой. Она выводила узоры в альбоме, а он залюбовался ей. Она заметила его, и они разговорились. Карандаш показал ей, на что способен. Кисточка была в восхищении от его работ, но и она заметила, что им не хватает яркости. Карандаш уверял, что он может всё вокруг сделать разноцветным, просто ему не хочется. Тогда кисточка попросила его разукрасить хотя бы одну фигурку, вместе с ней, для нее. Он долго сопротивлялся и, в конце концов, убедил ее в том, что сейчас не время. Она поверила ему.

Прошло несколько месяцев, но карандаш так и не разукрасил ни одного миллиметрика цветом. Все были уверены: он просто не умеет! Но он убеждал их, что он может, когда есть вдохновение, а сейчас его нет. Все смеялись. И только кисточка не переставала его поддерживать и ждать вместе с ним вдохновения. Она знала, абсолютно точно знала, что он – может! Ей даже казалось, что она видит тёмно-синий цвет в тех кусочках, где он делал очень густую тень, она улавливала желтоватый оттенок там, где карандаш просто оставлял белое пятно на бумаге. Она уверяла всех, что он может, что он окунется в краску и раскрасит картину, потому что он ей так сказал. Она верила в него. Только она – больше никто.

Как-то раз она застала его, печально улегшимся на край листка. Он был пуст. Листок тоже.

Кисточка подпрыгнула к нему, и хотела было заговорить, но он не дал ей произнести ни слова. Он молча наклонился над белоснежностью и впервые в жизни начал писать.

«Милая, – начал он тщательно выводить каждую букву, – я не достоин твоей дружбы».

Было заметно, как мягкие ворсинки ее прически начинают медленно подрагивать.

«Ты слишком чиста. – Продолжал он. – Не пачкайся об меня. Я умею рисовать только серые картины. Прости».

Она верила ему всегда, но в это поверить не могла. На лист стекала темная краска.

Он не смел повернуться к ней, и все также утыкался грифелем в бумагу.

Он снова медленно, еле дотрагиваясь до листа, вывел едва уловимое «прости». Он знал, что простить его невозможно.

И она знала. Знала, что должна злиться на него, должна оскорбиться и больше никогда ему не верить. Вместо этого она, собрав всю свою внутреннюю силу на кончике волос, ответила:

«Я сама виновата»

Про одиночество

Ты снова молчишь и сегодня опять не скажешь ни слова, я знаю. Не говори, просто слушай, ведь ты единственный, кто может блуждать по бескрайнему космосу моих мыслей. Ты тот, кому я всегда доверяла то, что смогла скрыть от остальных. Когда по моему сердцу впервые пошла трещина, оставленная любовью, ты был первым, кто узнал об этом. Если бы не ты, боль разбила бы его на множество горящих слезинок.

Когда умер дорогой и до учащающегося пульса дорогой мне человек, ты позволял поливать себя солеными каплями, струящимися из глаз. Ты – единственный, кому я доверила всю свою душу, свои мысли, себя. Только ты тогда помог мне взглянуть на многое по-новому. А я, глупая, думала, что дошла до всего этого сама. Но без тебя я бы просто осталась слабой хныкающей девчушкой. Я бы оградила тебя от всего этого, но пойми, дороже тебя у меня никогда и никого не было! И не будет, наверное…Только тебе я могу доверять всё.

Когда мне хотелось поразмышлять о строении мира, об устройстве души человека и других, известных тебе давно, мелочах, казавшихся мне открытиями, ты выслушивал всё, а в душе смеялся, наверное, тому, с каким восторгом я самостоятельно взламывала двери, которые были давно уже открыты до меня. Ты всегда знал, о чем я думаю, чего хочу, о чем плачу. Слезы – это тайна, наша с тобой. И пусть она останется у нас.

Тебе, может быть, казалось, что я мало говорю тебе о хорошем. Ты прости…видишь ли, смешинка на губах – такая штука, ей нужно делиться со всеми, тогда всё вокруг становится теплее. Ты же знаешь, людям хочется видеть вокруг себя светлый и чистый мир. Когда они верят в это, их лицо украшается светящимся серпом улыбки. А когда они перестают верить, они начинают думать. Тогда им становится невыносимо от того, что все кругом ждут от них «света», когда внутри – глубоководная тьма. В такие минуты хочется, чтобы кто-то был рядом и, в то же время, чтобы не было никого. Тогда появляешься ты: такой безмолвный и заснежено-белый.

Спасибо тебе! Без тебя я бы никогда не поняла, что даже если не хочется омрачать чьи-то чистые мысли своими, порой непонятными и несвязными, не обязательно хоронить их на дне своего внутреннего мира. В какой-то момент шкатулка, в которую складываешь всё, о чем думаешь, заполняется, и не остается места для новых пониманий, без которых жизнь человека становится бессмысленной. Людям нужно нести всё самое доброе и нежное, а сложное и печальное доверять кому-то, вроде тебя. Я же знаю, что ты ни за что никому и ничего не расскажешь, просто потому что не сможешь. Ты будешь вечно хранить в себе наши секреты. Здорово всё-таки, что у меня есть ты! Ты помогаешь мне своими безмолвными указаниями, которые кляксой ложатся на сердце.

А помнишь, как мы в первый раз с тобой встретились? Молчишь. Конечно, ты всё помнишь! А я вот не помню…Я тогда была слишком маленькой, чтобы понимать, как много ты будешь значить в моей жизни. Ты всегда был и остаешься пуст и нем, но стоит мне только открыть тебе свои самые сокровенные мечты и помыслы, как ты тут же, как будто обогащаясь, наполняясь и питаясь этим, отдаешь мне самого себя.

А помнишь, как мы писали картину? Я злилась на тебя, потому что была не права.

А помнишь эти строки: «Встань, отряхнись, вспомни, что ты рожден, чтобы быть счастливым, и подари свою улыбку остальным, тогда они станут добрее»? Помнишь, как я гордилась ими? А ты, я точно знаю, ты радовался вместе со мной, потому что не было бы тебя – не было бы и этих строк.

А помнишь мои первые стихи? Так глупо, мило и нелепо. Ты тогда впитал в себя запах детства, такой дорогой и уже почти совсем забытый мною. Но я и теперь, когда рядом с тобой, улавливаю его аромат. Только сейчас я понимаю, как много открытий мне тогда предстояло совершить! И сколько еще предстоит. А ты знал это сразу!

Спасибо тебе! Ты всегда понимал меня. Мне так хотелось, чтобы понял кто-то еще, но ты оказался единственным, кто, опустившись в самую глушь моей души, не заблудился в безумной чаще размышлений. Лишь благодаря тебе я осталась такой: серьезной и наивной, веселой и ранимой, – такой.

Так странно: я пишу тебе о тебе. Но еще странней то, что я пишу всё это на тебе. Я знаю, многие усмехнутся: «Сумасшедшая! Это же обычный лист бумаги! Что ты выдумываешь! Как он может помочь тебе, взрослея, остаться ребенком? Как он может влиять на твой мир?» Пусть смеются. Я-то знаю, что ты можешь. И я безмерно благодарна тебе, за то, что ты всегда был рад выслушать меня, когда меня обжигало солнце побед или колко ошпаривали молнии поражений. Только ты давал мне возможность написать на тебе новую вселенную. И пусть не думают, что у меня нет друзей! Есть. Один. Самый верный – ты!

Про однообразие

Она хваталась за ветви деревьев и не отпускала, стараясь как можно плотнее прилипнуть к ним. Она закручивалась в удивительно ровную спираль, стараясь быть как можно менее заметной, ведь только так она могла поймать в свои сети ужин для своего хозяина.

Паутинку в лесу не любили. Большим и сильным всегда неприятно было на нее натыкаться, потому что ее было совсем не видно, и паутинка прилипала прямо к мордочке, оставляя склизкие следы. А насекомые, единожды дотронувшись до нее лапкой, пропадали навсегда. Что с ними происходило – не знал никто, поэтому все те, кто не мог прорвать противную липкую сетку своим носом, лапой или корпусом, внимательно летали между ветвями, стараясь не угодить в коварный лесной невод.

Однажды утром, когда длинно-восьминогий паучишка пошел на привычную длительную утреннюю прогулку, а паутинка, как всегда, осталась на прежнем месте поджидать жертву, к ней прилетела сорока. Уж больно интересно ей стало, куда же пропадают все насекомые, пролетающие мимо паутинки. Зная, что рискует своей жизнью или, по крайней мере, клювом, которым, если что, придется прорывать паутину, она решилась.