Что мне сказать тебе, Мария-Анна

Все вокруг ожидали прибытие Марии-Анны.

Некоторые переговаривались со своими соседями, но очень сдержанно и негромко, ибо все присутствующие, даже в какой-то мере и необузданные бароны Севера, относились с уважением к этому святому месту и старались вести себя самым достойным образом в храме Божьем да еще и в присутствии столь важных свидетелей. Большинство же гостей пребывало в молчании и в какой-то задумчивой созерцательности разглядывали пышное убранство собора и время от времени раскланивались с кем-то из знакомых. Многие видимо размышляли над тем что же здесь должно вот-вот произойти и, зная взбалмошный и крутой нрав королевы, возможно чувствовали себя неуютно, ибо вполне допускали что предстоящее событие может каким-то негативным образом отразиться и на них.

Наконец на улице начался шум и суета. Послышался стук копыт и грохот колес, радостные крики, а также брань стражников. В соборе всё пришло в движение. Люди спешили занять свои места и освободить центральный проход. Все обратили свой взор к главному входу, в огромном помещении собора стало тихо.

Мария-Анна, затянутая в своё любимое испанское черное платье, очень бледная, практически без каких-либо украшений, вошла в собор. Впереди, как два огромных фрегата, двигались Ольмерик и Олаф, контролируя и освобождая проход своей госпоже. Несмотря на то что оба протиктора уже почти сутки не спали, они выглядели собранными и внимательными. За королевой шел её секретарь, деловитый, сосредоточенный Антуан де Сорбон маркиз Ринье и её Первая фрейлина, прелестная как солнечный зайчик, но в данный момент немного напряженная графиня Луиза Бонарте. Далее следовал нарядный и мужественный Верховный командор, граф Ливантийский, Шон Денсалье. Он пытался выглядеть хмурым, но сквозь эту напускную серьезность то и дело проскальзывало сияние победителя. Он смотрел на шагавшую впереди гордую неприступную Марию-Анну, перед которой почтительно склонялись высшие вельможи королевства, и самодовольно вспоминал о том, что он делал с этой надменной женщиной недавней ночью. За командором шел некий высокий монах-доминиканец в белой рясе с кожаным поясом и сверху черным плащом с глубоким капюшоном. Капюшон был накинут на голову и разглядеть лицо не представлялось возможным. Этот человек вызывал некоторое любопытство у присутствующих, возможно что это личный духовник королевы, предполагал кто-то, и раз он здесь, то дело предстоит серьезное. Замыкали процессию два армейских офицера, два капеллана, старшие помощники Реймсского архиепископа, несшие в руках по бумажному свитку, и два герольда в пышных одеяниях.

Королева, ни на кого не глядя проследовала вдоль центрального прохода, мимо склоняющихся слева и справа людей. Даже бароны Севера изобразили что-то вроде поклона, кивнув головой, и только упрямый владетель Орна не сделал ни единого движения, но на это казалось никто не обратил внимания. На алтарное возвышение Мария-Анна поднялась первой, за ней монах-доминиканец, затем капелланы и два герольда, вся остальная свита осталась внизу, заставив потесниться баронов и прочих. Возле алтаря королеву уже ожидал архиепископом Реймса Шарль де Гизен. Он растеряно взглянул на монаха, не совсем понимая кто он такой и что тут делает, но как и остальные решил что это какой-то личный служитель королевы и выкинул его из головы. Сам монах, дабы не привлекать излишнего внимания отступил назад. Герольды заняли места по краям возвышения, а капелланы принялись устанавливать деревянные подставки, на них они положили бумажные свитки, предварительно сняв с них ленты, и отступили в сторону.

Мария-Анна вышла вперед, заняв центральное место перед алтарем, чтобы все видели и слышали её.

Оба герольда, уловив невидимый сигнал, одновременно объявили:

– Её Величество Мария-Анна Вальринг Божьей милостью королева…, – и дальше последовало долгое перечисление земель и доменов, которыми она владела, – желает говорить. Так слушайте же, слушайте, слушайте и не говорите, что не слышали!

Глаза всех присутствующих были прикованы к королеве. В огромном соборе стало тихо-тихо. Мария-Анна молчала, глядя куда-то вдаль над головами людей.

– Я, Мария-Анна Вальринг, урожденная Мария-Анна де Савойе, законная королева названных земель и прочих, перед Богом и людьми желаю объявить свою следующую волю. Сего дня сего года я по доброму своему желанию, объявляю что…

В этот самый момент, в нарушении всех возможных правил и условностей, к ней быстро подошел монах-доминиканец и что-то прошептал на ухо. Мария-Анна совершенно сбитая с толку повернулась к нему и растерянно переспросила: "Что?" Он еще раз что-то прошептал ей.

В соборе от изумления просто никто не мог пошевелиться. Все прекрасно понимали, что на их глазах происходит нечто неописуемое, столь вопиющее поведение какого-то монаха ни у кого не укладывалось в голове. Это было вне всяких рамок дозволенного, прерывать королевское волеизъявление, разве только если этот монах не сам Его Святейшество Епископ Рима. Однако поведение Марии-Анны поразило всех еще больше. Она не выразила никакого неудовольствия поведением монаха, а напротив осталась вполне спокойной. Она быстро подошла к Шарлю де Гизену и что-то очень тихо сказала ему. По лицу архиепископа пробежало легкое удивление, но не более. "Следуйте за мной, Ваше Величество", сказал он и это уже вполне расслышали люди в первых рядах.

Архиепископ, королева и монах-доминиканец спустились с кафедры, при этом монах еще и забрал с собой оба свитка, разложенных капелланами на подставках. Возразить ему никто конечно уже не посмел. Сойдя с лесенки на пол, королева сказала в сторону Ольмерика: "Лейтенант, сопроводите нас". И тот, покинув свой пост, последовал за королевой. Шарль де Гизен повел своих спутников куда-то во внутренние покои собора, обычно скрытые от взглядов прихожан. Они свернули в неприметную дверь в стене, затем прошли по коридору, поднялись по лестнице и в конце концов пришли к личному кабинету самого архиепископа. Тот распахнул дверь, предлагая входить. Мария-Анна и за ней монах вошли в кабинет. Ольмерику королева указал на место в коридоре возле двери и тот молча занял новый пост.

– Прошу вас, святой отец, оставьте нас наедине, – сказала Мария-Анна.

Шарль де Гизен, уже ничему не удивляясь, поклонился и удалился, плотно прикрыв за собой дверь.

Мария-Анна тут же прошла вглубь кабинета к большому столу, остановилась, повернулась к монаху и резко спросила:

– Что-то с Робертом?

Гуго Либер положил свитки на подоконник, откинул с головы капюшон и посмотрел на королеву. Там, внизу, он прервал Марию-Анну, прошептав ей на ухо что им крайне необходимо срочно переговорить. Срочно переговорить наедине и что нужно взять с собой Ольмерика. Мария-Анна в первую секунду просто не поняла чего он хочет. Она стояла над пропастью и уже делала шаг в неё и вдруг её одернули и что-то говорят. Однако, как только уразумев чего он хочет, она с тревогой подумала о сыне. Решив что если уж Гуго прервал её отречение, которого он так жаждал, на полуслове, то видимо по какой-то очень важной причине, а самое важное что она могла сейчас представить был её сын.

– Нет, Мари, с Робертом всё в порядке, – сказал Гуго. – Он здесь, рядом.

Мария-Анна растеряно глядела на него, не в силах понять что происходит.

– Тогда зачем ты прервал меня?

Он взял свитки, подошел к ней и протянул их.

– Затем что это больше не нужно, – сказал он и бросил свитки на стол за её спиной.

Она глядела на него во все глаза, глядела так словно не могла наглядеться и сердце её билось всё сильней и сильней от какого-то еще не совсем понятного ей волнения.

– Тебе больше не нужно моё отречение?

Он отрицательно покачал головой.

– А чего ты тогда хочешь? – Спросила она, подозревая какой-то подвох и холодея от мысли что этот человек придумал какую-то жестокую ловушку для неё, которую она вовремя не поняла.

– Ничего. Там, – он указал на окно, – на улице Трезор, возле цирюльни стоит небольшая зеленая карета, запряженная двумя гнедыми. Пусть твой доблестный лейтенант Ольмерик сходит к ней, постучит в дверцу и скажет: "Именем Тотамона". Из кареты выйдет мальчик. Пусть он приведет его сюда.

Мария-Анна не верила своим ушам, она не понимала, что это значит, как это может быть. Но радость, бескрайняя как океан, от мысли что она вот-вот встретиться со своим сыном уже начинала пробиваться в её сердце.

– Ты отдаешь мне Роберта, ничего не желая взамен?

– Да. Но только я смею надеяться, что ты позволишь мне уйти. Мне и тому человеку что в карете с Робертом. Это тот самый монах, с которым он играл в карты на берегу.

Она очень пристально смотрела на него.

– Но всё-таки я не понимаю, зачем ты тогда всё это устроил?

– Я хотел помочь Роберту. И… тебе тоже.

Она некоторое время молчала, не отводя от него глаз. Затем повернулась и вышла из кабинета. Через минуту вернулась.

– И что ты намерен делать дальше? – Спросила она.

– Ты отпускаешь меня?

– Конечно, – сухо произнесла она. – К чему этот вопрос?

Он покачал головой.

– Тогда я намерен попрощаться. И на этот раз навсегда.

У неё дрогнуло сердце от этого страшного слова.

– Ты поплывёшь в Новый Свет?

– Да. Ты же знаешь я всегда мечтал побывать там.

Мария-Анна сцепив руки прошлась по кабинету. Ей было очень не по себе, но она с трудом была способна разобраться в своих чувствах. Она остановилась, повернулась к нему и тихо сказала:

– Навсегда это очень долго. Но решать конечно тебе.

Она подумала о том чтобы попросить у него прощение, но не нашла в себе сил, ей показалось что это прозвучит как издевательство, учитывая всё что она когда-то сделала с ним. У неё оставались вопросы к нему: как он незаметно покинул капеллу Святого Мартина, куда увез Роберта, каким образом ему удалось исцелить мальчика и другие. Но ей чувствовалось что сейчас всё это не важно, да и вряд ли он станет отвечать. И еще ей было стыдно за Хорхе и эту комнату в подвале Дворца То.

Она поглядела на него, слабо улыбнулась и сказала:

– Я искренне надеюсь, что в той далекой западной стране ты обретешь своё счастье.

– Спасибо.

Дверь открылась и в комнату вошли закутанный в плащ ребенок и Ольмерик.

Мария-Анна резко обернулась. Ребенок откинул с головы капюшон накидки и поглядел на королеву.

Мария-Анна бросилась к ребенку, упала перед ним на колени и прижала к себе. Глаза её наполнились слезами.

– Роберт, Роберт, мальчик мой, – приговаривала она, гладя сына по голове, по спине, целуя его в щеки, в нос, в лоб, тиская его, отстраняя от себя, заглядывая ему в глаза, улыбаясь, снова прижимая его к себе. Она трогала его руки, щупала то тут то там, словно проверяя целый ли он, опять гладила по волосам, улыбалась тому как он оброс и снова целовала и тискала, буквально теряя разум от счастья и радости, захлебываясь ими, задыхаясь.

Смущенный таким страстным проявлением любви со стороны матери, Роберт отстранялся от неё, упирался в неё руками, пытался отвернуться от её поцелуев, растеряно говорил: "Мам, мам, ну что ты, что ты в самом деле" и застенчиво поглядывал на стоявшего за её спиной Гуго и помнил еще и об Ольмерике за спиной.

Его смущение и попытки уклонится от поцелуев только смешили Марию-Анну и она продолжала с удвоенной силой. Она беспрестанно спрашивала его как он, как себя чувствует, всё ли у него в порядке, ничего ли не болит. И Роберт всё с тем же смущением и как бы усталостью от её расспросов отвечал что с ним всё в порядке, в полном порядке, что ей не нужно волноваться, что ничего не болит, что он совершенно здоров.

Наконец Мария-Анна оторвалась от сына и поднялась на ноги, но всё еще крепко держа его за руку. Она улыбалась, её глаза сияли, вся она светилась как Солнце и в этот момент своего невыразимого счастья она была настолько прекрасна и очаровательна, что и Гуго и даже вроде бы непроницаемый Ольмерик были тронуты до глубины души её красотой и в немом восторге глядели на неё, не смея хоть на миг оторвать от неё взгляд. И глядя на неё, мужчины тоже улыбались, даже всегда невозмутимый норманн.

Мария-Анна посмотрела на протиктора.

– Ольмерик, будь добр, оставь нас одних, – проговорила она.

Тот поклонился, едва заметно усмехнувшись её ласковому тону, и вышел.

Мария-Анна обернулась, не выпуская руки сына, быстро подошла к Гуго, обняла его одной рукой за шею, приподнялась на носках и поцеловала его в щеку. С нежностью заглядывая ему в глаза, она сказала:

– Спасибо тебе за всё. Я не смею просить прощения за всё что сделала, но если это только возможно, оставь прошлое в прошлом. И если тебе что-то нужно только скажи.

– Позволь попрощаться с твоим сыном, – тихо сказал он и она видела что его глаза увлажнились.

– Конечно. – Она отпустила руку Роберта и отступила в сторону.

Гуго встал на колено и прижал мальчика к себе. Поцеловал его в лоб, что-то прошептал ему на ухо, улыбнулся, потрепал по плечу и поднявшись на ноги, направился к двери. Там остановился, обернулся, поглядел на мальчика и сказал:

– Прощай, Роберт.

– Прощай, Гуго, – ответил тот, немного растерянно и взволновано, он остро чувствовал какую-то важность и пронзительность момента, но не понимал до конца почему это всё так важно и пронзительно.

Гуго посмотрел на королеву.

– Прощай, Мари.

– Прощай, – ответила она. Она уже собралась назвать его имя, но так и не решилась и только повторила: – Прощай.

63.

Заняв еще раз своё место на возвышении перед алтарем, Мария-Анна чувствовала себя уже совершенно свободно и смотрела уже не куда-то в пустоту, а на лица тех, кто стоял внизу. Смотрела спокойно, без малейшего волнения и напряжения. Она снова была королевой, королевой до конца своей жизни, но кроме того, улыбалась она про себя, сейчас она ещё была и королевой в очень хорошем настроении, даже игривом настроении, а потому весьма опасном для окружающих. Она спокойно взирала даже на нахальных баронов Севера, даже на ненавистного Филиппа дю Тьерона.

– Мы, Мария-Анна Вальринг, урожденная Мария-Анна де Савойе, – медленно, чеканя каждое слово, с достоинством проговорила она, – Божьей милостью законная королева названных земель и прочих, перед Богом и людьми желаем объявить нашу следующую волю. Сего дня сего года мы по доброму нашему желанию, объявляем, что с первого числа следующего года на пять последующих лет вводим корабельный налог в размере десятой части на каждого нашего подданного чей ежегодный доход превышает десять тысяч ливров. Сии средства, все до последнего су, пойдут на закладку новых верфей и постройку 16 кораблей нашего нового флота для распространения и укрепления интересов нашей страны в Западных Индиях и прочих землях Нового Света, а также на оборону и в отпор неприятельских войск иных государств.

Ответом ей была звенящая тишина. Богатейшие люди королевства, собранные в одном месте, были уязвлены в самое сердце. Покушались на самое святое – на их состояния. Но кроме этого некоторые из присутствующих были задеты ещё и тем, что королева приняла такое важное решение самолично. Введение корабельного налога обсуждалось уже более года и имелись как его противники, весьма уважаемые и влиятельные люди, в частности канцлер королевства герцог де Моранси, так и сторонники, люди не менее влиятельные и уважаемые, например государственный секретарь по иностранным делам, кардинал Жан-Арман дю Плиссэ Равалле. Однако сейчас недовольны были обе стороны. Первые что королева вот так вот самовольно, одним махом отмела всех их возражения, вторые что королева решила вопрос о размере налога и величине суммы отсечки сугубо единолично. Но Мария-Анна была сейчас в таком настроении, что её только забавляла возможность позлить своих могущественных чиновников. Кроме того, ей просто надоело сидеть на совещаниях по корабельному налогу, где без конца переливали из пустого в порожнее. Вроде бы все соглашались о том что новый флот крайне необходим стране, но участники совещаний никак не могли договориться сколько именно кораблей строить, какой величины должен быть налог и с кого его будут брать. Одни боялись вызвать недовольство состоятельных людей королевства, вторые усложнить отношение с другими государствами, которым конечно не понравится, что у них под боком возводят армаду военных кораблей с непонятными целями, третьи переживали об ущемлении интересов сухопутной армии в угоду флоту. Сама Мария-Анна была за постройку кораблей и как можно быстрее, но внимательно выслушивала каждую из сторон и терпеливо ждала когда чиновники придут к какому-то удовлетворяющему всех консенсусу. Но сейчас, спускаясь из кабинета Шарля де Гизена и обдумывая как бы ей оправдать всю эту церемонию в соборе, ей вдруг пришло в голову что она использует её для такого несомненно весьма благородного и полезного начинания как строительство нового флота, она великодушно подарит своим многомудрым министрам тот самый консенсус, которого они никак не могли достичь. И представляя, как они взбеленятся, она радовалась как ребенок и слабая самодовольная улыбка блуждала по её губам. За те несколько минут что она шла к алтарному возвышению она приняла решение о размере налога и сумме отсечки, то о чем чиновники не могли договориться уже целый год.

Выждав некоторую паузу и с удовольствием пронаблюдав замешательство первых рядов, она с невозмутимым видом добавила:

– Руководство же постройкой оных судов мы, по нашему разумению и желанию, возлагаем на Его Светлость герцога Майеннского, Филиппа дю Тьерона с назначением его на должность государственного секретаря по морским делам, присвоением адмиральских чинов и всех соответствующих привилегий и состояний.

Это был еще один удар для канцлера и прочих. Чиновники пребывали в полнейшем замешательстве. Великого ловчего недолюбливали за прямоту суждений, резкость высказываний и самомнение. Но полагая его давно списанным со счетов, а также зная о той обоюдной неприязни что королева и герцог испытывают друг к другу никто уже не ждал возвращение бывшего канцлера на политическую арену. И вдруг такой поворот, это путало карты многих интриганов. Мария-Анна здесь преследовала две цели: во-первых, сбить с толку своего старого врага и потешиться его растерянностью и непониманием происходящего; а, во-вторых, сделать его разменной монетой в предстоящем сражении. Она понимала, что советники и министры набросятся на неё как стая разъяренных волков, желая как-то восстановить статус-кво, и в качестве жеста примирения собиралась сместить Филиппа дю Тьерона с его новой должности, ибо не сомневалась что её будут крайне настойчиво просить об этом. Однако прямо сейчас чиновники были возбуждены настолько что позволили себе переговариваться, двигаться по залу и производить некоторый шум.

Королева сделала знак герольдам, которые неотрывно наблюдали за ней.

– Её Величество королева Мария-Анна желает говорить! – Объявили они, тем самым призывая собравшихся к порядку.

Все напряженно замерли, устремив взоры на королеву и с тревогой ожидая от неё еще какого-нибудь подвоха.

– А также, благородные сеньоры, я хотела бы воспользоваться случаем и раз и навсегда прекратить все слухи и кривотолки, домыслы и сплетни касательно того что происходит с моим сыном. Я счастлива сообщить вам, что мой сын, Его Высочество Роберт Вальринг, пребывает в добром здравии и находится здесь. Ваше Высочество, прошу подойдите ко мне.

До этого момента Роберт, укрытый плащом с капюшоном, стоял у стены, за широкой спиной Ольмерика. Сейчас же он скинул плащ и поднялся на возвышение.

В соборе в очередной раз установился полнейшая тишина. Присутствующие во все глаза глядели на мальчика шагавшего к своей матери. Роберт встал подле королевы, справа от неё. Королева, радостно улыбаясь, положила ему руку на плечо и оглядела притихших ошарашенных зрителей. В первые минуты люди пребывали в растерянности и удивлении. Более месяца принца считали пропавшим, ходили самые невероятные слухи, все чаще звучала мысль, что принц всё-таки умер от своей загадочной болезни, как и его отец, и королева пытается скрыть этот факт, многие полагали что это начало конца и самой королевы Марии-Анны и всей династии Вальрингов. И вдруг всё счастливо возвратилось на круги своя. У кого-то могла промелькнуть мысль что принц не настоящий, что его подменили, что королева нашла двойника дабы укрепить свою позицию на троне, но слишком явно было сходство матери и сына и те из присутствующих кто знали принца лично, прекрасно видели что перед ними именно Роберт Вальринг, живой и здоровый. И для большей части собравшихся здесь людей это была хорошая новость. Они испытали облегчение и радость при виде мальчика, при виде законного наследника престола, истинного Вльринга, будущее становилось более определенным, жизнь обретала стабильность, у народа был его король. И постепенно присутствующие начали улыбаться также как улыбалась сама королева, люди радостно смотрели друг на друга, поздравляли знакомых, стали раздаваться приветственные крики в адрес принца и благодарения Богу за исцеление мальчика.

Когда первые эмоции прошли, Мария-Анна объявила, что принц желает сказать несколько слов. Все тут же притихли с интересом взирая на мальчика. Тот вышел немного вперед. Он был очень взволнован и смущен. Тем не менее изо всех сил старался вести себя достойно. Ему почему-то придавало уверенности зрелище стоявших перед ним, спиной к нему, могучих протикторов с увесистыми секирами и мечами. Казалось эти воины надежно ограждают его от любой опасности и злой воли кого-то извне. И сила этих воинов делает и его сильным.

– Благородные сеньоры, я очень рад видеть вас всех в этом святом месте. Хочу вам всем сказать, что я, благодарению нашему Господу, полностью выздоровел и восстановил силы. Я искренне благодарен всем кто молился за меня, всем кто переживал и справлялся обо мне в тяжелые дни моего недуга. Я никогда этого не забуду. И я клянусь что приложу все свои усилия чтобы оправдать ваши надежды и чаяния, чтобы быть достойным славного имени Вальрингов и привести мой народ к благоденствию и процветанию.

Было очень трогательно смотреть и слушать как юный принц, столь светлый и милый в своей детской непосредственности и чистоте говорит все эти серьезные вещи, пусть несомненно и подсказанные ему его матерью. И люди устроили ему вполне искренние овации.

И Мария-Анна была счастлива. Ей казалось, что и она полна самых приятных чувств ко всем присутствующим в соборе и даже на баронов Севера она взирала уже вполне благосклонно и приветливо и как будто подумывала уже о том чтобы простить их за всю их подлость, грубость и дерзость и отпустить с миром.

Но это был лишь момент и он прошел.

Когда Мария-Анна и Роберт спустились с алтарного возвышения, она почти физически ощутила, как её привычно захлестывает вся эта темная, душная, пыльная, подлая, коварная стихия политики и интриг высшего света. Накрывает как плащом, заслоняя от Солнца и радостных глаз ребенка. Огромные толстопузые бароны Севера смотрели на неё надменно и с презрением, старый Филипп дю Тьерон, опиравшийся на руку своего верного помощника, глядел на неё с ненавистью, силясь понять что значит этот её щедрый жест с назначением на должность министра по морским делам, канцлер Макрон и кардинал Равалле уже спешили к ней с недовольными лицами, видимо желая получить объяснения о корабельном налоге, приближался и её секретарь Антуан де Сорбон с озабоченным выражением, намереваясь решить какой-то срочный вопрос, за ним с не менее озабоченным видом торопливо шагал маркиз Франсуа Ле Гарди, Верховный контроллер финансов, весьма раздосадованный внезапно свалившимся на него объемом работ по организации нового налога, где-то сзади подходил Шарль де Гизен, обеспокоенный тем что ему еще никак не возместили затраты на убранство собора и организацию церемонии, которая вдруг и не понадобилась, шел ей навстречу и как всегда мрачный Рене Согье, видимо крайне уязвленный тем что ему ничего не было заранее известно о счастливом возвращении принца, зачем-то к ней шел и Верховный командор, видимо желая лишний раз напомнить о себе, а еще чуть далее стояли двенадцать пэров королевства, не слишком-то вдохновленные тем что следующие пять лет они должны будут отдавать десятую часть своего дохода казне. "Ваше Величество…, Ваше Величество…, Ваше Величество…" слышала она со всех сторон. Но сейчас Мария-Анна очень хотела побыть в уединении, в компании только своего сына, она слишком устала от всех волнений и переживаний. Она сделала знак Ольмерику, тот быстро прошел вперед и в свою очередь сделал знак пяти другим протикторам. Норманны взяли королеву и принца в защитное кольцо. И все отлично знали, что с этим уже не совладать. Протикторы не пропустят никого, они не станут слушать никаких уговоров, а если будет нужно, то и отшвырнут прочь любого кто попытается помешать продвижению королевы или подойти к ней. И им совершенно безразлично кто это будет, какой-нибудь нерасторопный зевака-горожанин или всесильный министр. Ибо абсолютно любые их действия, связанные с охраной королевы или выполнением каких-то её прямых приказов заранее одобрены и прощены. И потому вельможи и аристократы, дабы не попасть в неловкую или даже унизительную для себя ситуацию, благоразумно старались держаться подальше от хмурых норманнов и не пытались сквозь них прошмыгнуть к королеве. Единственное что они позволяли себе так это попытаться привлечь внимание королевы, находясь на безопасном расстоянии от протикторов. Но Мария-Анна всем отвечала отказом, она только отмахивалась и бросала: "Не сейчас, канцлер", "Позже, маркиз", "Завтра, кардинал". И только для своего личного секретаря она сделала исключение. Указав на него, она кивнула протиктору и тот пропустил маркиза во внутренний круг. Антуан де Сорбон подошел к королеве и склонившись к её голове, торопливо начал говорить о том, что испанский посол крайне недоволен тем что его не допустили на церемонию в Реймсе и требует объяснений. Но Мария-Анна прервала его, ей сейчас было не до послов, и в свою очередь торопливо стала говорить ему что всё что касается встречи с баронами Севера остается в силе и он, Анутан де Сорбон, должен сделать всё чтобы эта встреча состоялась, ни в коем случае не позволить им покинуть Реймс, убедить их пребыть в назначенный час во дворец и удостовериться что так оно и будет. "Сейчас это самое важное, занимайтесь только этим", сказала она и пристально глянула на него, давая понять что она не шутит. Секретарь поклонился и удалился.