Что мне сказать тебе, Мария-Анна
Герцог исподлобья неотрывно глядел на своего гостя.
– Скажите, граф, а это правда, что вы были на вершине штурмовой башни, придвинутой к западной стене Азанкура и когда англичане сбили трап и подожгли башню, вы перепрыгнули на крепостную стену и там, оказавшись в полном одиночестве среди врагов, бились с ними в одиночку более получаса, прежде чем ваши солдаты сумели взобраться на стену и прийти вам на помощь?
Шон посмотрел на герцога с удивлением.
– Да, Ваша Светлость, это имело место быть.
– И это правда, что вы были там пронзены тремя стрелами и тем не менее не выпустили меч из рук и продолжали сражаться?
– Да, Ваша Светлость.
– И правда ли то, что вы в поединке убили знаменитого рыцаря сэра Альфреда Лонгвилля, который говорят обладал силой Геракла и ударом кулака пробивал каменные стены?
– И это правда, Ваша Светлость.
– Что ж, дорогой граф, тогда это для меня честь принимать вас в моём доме и беседовать с вами, – и Филипп дю Тьерон слегка склонил голову в сторону своего гостя. – Вы один из самых отважных людей что я встречал за всю мою жизнь.
Шон, стараясь чтобы радость не слишком явно отразилась на его лице, решил что всё складывается удачно.
– Ваша Светлость, позвольте изложить цель моего визита.
Филипп дю Тьерон жестом руки показал, что да, конечно, излагайте.
– Её Величество королева Мария-Анна желает встретиться с вами, Ваша Светлость. Она желает видеть вас в Фонтен-Ри так скоро как только это возможно.
Увидев, как помрачнело, буквально потемнело лицо герцога, Шон с досадой понял что поторопился решить что всё складывается хорошо. Он припомнил как Антуан де Сорбон что-то говорил о размолвке между королевой и герцогом, но не придал тогда этому никакого значения. Сейчас он пожалел, что не узнал у маркиза деталей.
Первым побуждением Филиппа дю Тьерона было сказать какую-то грубость в адрес королевы, которую он и королевой-то никогда не называл. Но он сдержался, прекрасно понимая, что молодой воинственный граф не потерпит подобного. И как ему показалось он понял почему "эта девка" послала за ним именно Шона Денсалье. Отказать Верховному командору будет очень сложно, наверное даже невозможно, ибо он просто не примет такого отказа.
– С какой же целью она вызывает меня к себе? – Сдержанно поинтересовался герцог.
Граф, чуть покоробленный тем что Марию-Анну именуют просто "она", доброжелательно произнес:
– Боюсь, Ваша Светлость, цель этой встречи мне не известна. Её Величество не сочла нужным объявить мне её, указав только на то что дело крайне срочное и не терпит отлагательств.
Герцог помолчал, разглядывая из-под набрякших век своего молодого визави, и затем медленно глухо проговорил:
– А если я откажусь? Если мне не здоровится? Что бы вы на это сказали?
– Я бы сказал, что мне очень жаль это слышать, Ваша Светлость, – всё тем же доброжелательным тоном произнес Шон. – Действительно очень жаль. – И он пристально, многозначительно поглядел на хозяина дома.
Герцог отвернулся, посмотрел на окна, потер ладони с багровыми прожилками и проговорил:
– Холодно, не правда ли, граф? Наверно стоит приказать разжечь камин.
– Близится вечер, – неопределенно ответил Шон, не понимая к чему этот поворот.
– А что же, граф, вы действительно приехали только в компании лишь одного солдата?
Шон помедлил с ответом, выбирая как ему поступить.
– Нет, Ваша Светлость. Со мной небольшая армия моих отчаянных драгун. Но я оставил её там, за южными холмами, возле поворота на Тулузу. Я решил, что нет никакой необходимости приводить их всех в ваш прекрасный замок. Это доставило бы совершенно ненужные хлопоты вам, вашим домочадцам и вашей челяди.
Герцог удовлетворенно покачал головой.
– Благодарю вас, граф, вы очень учтивый молодой человек. Я надеюсь вы не откажете мне в том, чтобы остаться почетным гостем до утра в моём доме и разделить со мной мой скромный ужин?
Шон растерялся.
– Но, Ваша Светлость, а как же повеление королевы? Вы отказываетесь ехать в Фонтен-Ри?
Герцог усмехнулся и развел руки.
– Ну что вы, граф, разве я могу отказать вам? – Насмешливо спросил он. – Вам и вашей небольшой армии за южными холмами? Но неужели вы и ваши доблестные драгуны заставят меня, старого больного человека, отправляться в путь на ночь глядя и трястись в карете всю ночь? Проявите хоть толику христианского милосердия.
Шон Денсалье нахмурился, ему показалось что над ним издеваются, но он понял, что если продолжит настаивать на немедленном отъезде, то поставит себя в глупейшее положение. В самом деле не вызывать же сюда драгун и не тащить хромого старика в экипаж силой, при этом еще и усмиряя оружием его челядь и гарнизон. Для него, Верховного командора, это будет совершенно нелепо и унизительно. И если герцог просит лишь отложить выезд до утра, то конечно следует пойти ему навстречу. Прекрасной Марии-Анне придётся подождать, ничего страшного. Кроме того, радостно сказал себе Шон, ужин в более-менее дружеской обстановке – это весьма удобный случай завести разговор о короле Джоне.
– Простите, Ваша Светлость, я просто неверно вас понял. Конечно же будет гораздо удобнее, если мы отправимся в Фонтен-Ри завтра поутру. И для меня будет великой честью и радостью гостить в вашем доме и разделить с вами трапезу.
Герцог, внимательно наблюдавший за молодым командором и считавший, что читает его как открытую книгу, одобрительно кивнул.
– Ну вот и отлично, Шон. Я надеюсь вы не против, что я обращаюсь к вам просто по имени?
51.
Когда Шон Денсалье явился к Марии-Анне доложить о прибытии Филиппа дю Тьерона, она почувствовала какую-то неясную тревогу. Ей подумалось что её командор как-то переменился. Она не могла точно сказать в чем дело, но что-то явно было не так. Он не смотрел ей в глаза, был непривычно сдержан и немногословен, держался как-то очень отстраненно и холодно. Так ей казалось. До неё доходили слухи что граф Ливантийский вроде как всерьез увлекся графиней Бонарте и Мария-Анна подумала было что молодой человек пытается держать дистанцию со своей некогда обожаемой королевой, дабы не ранить чувств своей новой возлюбленной. Мария-Анна почувствовала весьма ощутимый укол ревности. Но тут же постаралась взять себя в руки. Всё это совершенно пустое, сказала она себе. Определенно сейчас у неё есть дела поважнее и тратить душевные силы на такую нелепицу просто глупо. В конце концов она королева, и если ей понадобится чтобы славный герой Азанкура пал её к ногам, а его белокурая пассия навсегда исчезла, ей будет достаточно пошевелить пальчиком.
– И какое впечатление произвел на вас герцог? – Спросила она, застывшего как камень командора.
– Вполне благоприятное. Обстоятелен в суждениях, далеко не заносчив, наделен благочестием и великодушием, весьма образован и рассудителен, в высказываниях сдержан и нетороплив.
Королева глядела на Верховного командора с удивлением.
– С каких это пор благочестие, рассудительность и сдержанность почитаемы вами за положительные качества? – С усмешкой поинтересовалась она.
Шон пожал плечами.
– Не знаю. Возможно с тех самых пор как я познакомился с герцогом Майеннским, – спокойно сказал молодой человек.
Королеве совершенно не понравился этот ответ и уравновешенность графа. Ей было гораздо привычнее видеть его вспыльчивым, самоуверенным, горделивым. "Похоже этот болван что-то задумал", решила она, хотя не могла и представить что он мог задумать. Уж не жениться ли на её Первой фрейлине? И она снова ощутила нечто вроде ревности, хотя вроде как и договорилась сама с собой что сейчас ей нет до этого никакого дела.
– И что же, он не отказывался ехать? Вам не пришлось как-то убеждать его?
Шон Денсалье отрицательно покачал головой.
– Нет. Узнав, что вы желаете его видеть, он сразу же был готов отправиться в путь.
Мария-Анна недоверчиво посмотрела на командора.
– Вы издеваетесь? – Спросила она.
– Почему? – Удивился граф и его удивление показалось ей искренним.
– Ступайте, – сказала она.
Он развернулся и пошел к двери.
– Думаю моя Первая фрейлина вся уже истомилась в ожидании вас, – сказала она ему в спину.
Командор на секунду остановился, но так ничего и не ответив, покинул кабинет.
Только когда он вышел, Мария-Анна поняла, что он ни разу не назвал её "Ваше Величество".
52.
Мария-Анна принимала Филиппа дю Тьерона в главной дворцовой библиотеки. Она и сама до конца не понимала почему именно здесь. Ещё когда был жив король Джон и она была всего лишь его супругой, без какой-то бы ни было реальной власти, герцог Майеннский, в те времена всемогущий канцлер, довольно часто и вполне прямолинейно заявлял, что она ужасно не образована и безнадежно глупа. С тех пор она прочитала немало книг в этой самой библиотеке и чувствовала себя вполне уверенно в любых беседах, хоть об "Никомаховой этике" и "Политике" Аристотеля, хоть о кисмете и фатализме магометанской веры, хоть о видах государственных правлений в "Рассуждениях…" Макиавелли, хоть об идеале римского гражданина в сочинениях Тацита или о достоверности и критичности "Истории" Геродота, хоть о нравах в дикой Московии или далеком Китае, хоть о глубинной эстетике и возвышенном уединении в поэзии Гонгора-и-Арготе или тревожной безысходности и неопределённости в "Триумфе смерти" Брейгеля. Она была готова к беседе с кем угодно и о чем угодно. И видимо библиотека представлялась ей хорошим местом чтобы напомнить надменному Филиппу дю Тьерону как он был не прав. И если тогда, 11 лет назад, она ненавидела его, то сейчас, как ей казалось относилась к нему холодно и с презрением, и отчасти наверно со снисхождением, ведь теперь он всего лишь древний, жалкий, хромоногий старик, и всем очевидно что именно он был глупцом, а вовсе не она.
Она сидела за столом перед раскрытым фолиантом с жизнеописаниями великих мужей Древнего Рима и медленно водила взглядом по строчкам. И когда объявили о приходе герцога и он вошел в помещение и приблизился к столу, она ни на миг не отвела взгляда от книги. От книги, написанной на латыни. И даже когда он уже молча стоял перед ней, Мария-Анна продолжала читать. Лишь спустя какое-то время она подняла глаза на великого ловчего и посмотрела на него холодно и неприязненно. "Как же он безобразен", со злой радостью подумала она, отмечая его мешки под глазами, седые жидкие волосы, обвисшие щеки, обвисшую кожу на подбородке. Он стоял, опираясь на трость и это явно давалось ему не без труда. Но предлагать ему сесть Мария-Анна определенно не собиралась.
– Я вижу торжество и злорадство в твоих глазах, – глухо проговорил герцог. – Ты для этого меня вызвала?
Марии-Анне не понравились его слова, то что он так точно угадал её ощущения. И казалось это он глядит на неё с презрением и снисхождением, а ведь предполагалось наоборот. Но проявлять гнев означало потерять лицо. Более того, она вдруг поняла, что именно вежливость и учтивость с её стороны могут задеть его сильнее всего. К тому же ей ведь нужно чтобы он исполнил её просьбу, так стоит ли раздувать пламя их давней вражды? И она переменила своё решение.
– Если тебе трудно стоять, ты можешь сесть, – сказала она.
Он некоторое время разглядывал её, словно пытаясь догадаться какую очередную пакость она задумала. Но затем пробурчал "Благодарю", сделал два шага вперед, осторожно опустился на один из стульев и выставил вперед трость, оперевшись о неё обеими руками.
– Надеюсь моя просьба приехать в Фонтен-Ри не доставила тебе больших хлопот? – Всё также вежливо и спокойно, восхищаясь собой, проговорила Мария-Анна. Ей всё больше и больше становилось по душе быть учтивой со своим старым врагом.
– Просьба? – Усмехнулся герцог. – С армией драгун под моими окнами? Нет. Эта просьба не доставила мне хлопот. Напротив, было очень приятно побеседовать с твоим отважным командором, чей пылающий взор не оставлял сомнения что он готов пролить кровь любого ради своей хозяйки.
– Граф Ливантийский, конечно, еще очень молод и возможно излишне горяч, но он хороший человек. Верный и надежный. Ты просто предубежден против тех, кто намного моложе тебя. Наверное из зависти к их молодости? Возможно поэтому ты всегда плохо относился и ко мне.
– Ты ошибаешься. Это не имеет никакого отношения к возрасту. И к тебе я плохо относился и отношусь, только потому что ты отравила короля Джона, узурпировала трон и утопила эту страну в крови. Только поэтому.
Марии-Анне понадобилась вся её воля чтобы сдержать себя и не заорать на этого ненавистного ей старика. Ей потребовалось время чтобы хоть немного унять клокочущую в груди ярость и обрести уверенность, что когда она заговорит, её голос будет звучать по-прежнему спокойно.
– Ты всё еще не расстался с этими бредовыми измышлениями? Честное слово, за эти десять лет я думала у тебя будет достаточно времени чтобы понять, какая всё это нелепица. Я понимаю ты был очень привязан к Джону и его преждевременная смерть стала для тебя настоящим ударом. Но может хватит уже носиться с этим безумием? Я любила и обожала Джона не меньше чем ты и во время его болезни практически не выходила из капеллы Святого Мартина, умоляя Создателя сохранить ему жизнь. Но Господь решил иначе и тебе пора бы примериться с этим. Ты не представляешь как мне было тяжело тогда. У меня сердце разрывалось при мысли что Джона больше нет, а тут еще ты, как спятившая сивилла, кричишь на каждом углу что я убила его. Да ради чего?! Я и так была королевой этой страны. Но когда Джона не стало, я в первую очередь должна была думать о сыне. Все эти стервятники с Севера и Юга уже подымали свои головы и точили ножи за моей спиной. Они готовы были разорвать меня на кусочки, а заодно и всё наше королевство. Я должна была спасти нашу страну и своего сына, и только поэтому возложила корону на себя. И ты, как канцлер и великий ловчий, должен был быть на моей стороне, прикрывать меня, помогать мне. В конце концов если я так уж тебе не по душе, ты мог бы помочь мне хотя бы для того что бы у сына Джона не отняли его законный трон. – Лицо королевы раскраснелось. Она говорила неистово и страстно.
Герцог очень внимательно смотрел на Марию-Анну. Когда она замолчала, он сказал:
– Когда глядишь на тебя, честное слово, начинаешь сомневаться в существовании бога. Ибо не ясно почему он позволяет ходить по земле столь жестокому и коварному чудовищу как ты. По моему разумению ему следовало уже давным-давно испепелить тебя своей молнией. Я прихожу к мысли что видимо Господь допускает твоё существование по той же причине что и существование чумы. Как наказание и урок нам нерадивым грешникам.
Мария-Анна покусала верхнюю губу и вздохнула.
– Если я такое уж чудовище, как вы говорите, то тогда почему я позволила вам жить все эти одиннадцать лет?
Филипп дю Тьерон пожал плечами:
– Кто знает, графиня, пути Зла порой также неисповедимы, как и пути Господни.
Он обращался к ней по титулу, который она носила до того как стала королевой и он делал это всегда. Конечно пытаясь унизить её, показать, что не считает её той, кто она есть. Но Мария-Анна не ощутила ничего по этому поводу. По какой-то причине это нисколько её не задевало. Она считала что упрямого старика нельзя не переубедить, не заставить. Но задав ему свой вопрос, она с удивлением задумалась и сама: "По какой собственно причине я позволила ему жить все эти годы?"
Они долго молчали, каждый о чем-то размышляя.
Но наконец герцог хмуро спросил:
– Так всё-таки по какой причине я здесь?
– Я думаю ты уже слышал, что двадцать шестого числа сего месяца в Реймсском соборе состоится церемония. Мне нужно чтобы ты был там.
– Церемония чего? – Спросил герцог. И вдруг усмехнулся и добавил: – Твоего отречения?
Мария-Анна почти вздрогнула.
– С чего ты взял? – Заледеневшим голосом поинтересовалась она.
– Не знаю. Подумалось так. Может в тебе наконец проснулась совесть. А может ты понимаешь, что без сына Джона Вальринга тебе все равно не удержаться на троне и ты, дабы избежать унижения, решила уйти сама.
– Без сына Джона Вальринга? – Еще более холодным тоном повторила Мария-Анна. – Ты что-то знаешь о моём сыне?
И она отчетливо увидела как герцог смутился, даже кажется испугался, побледнел, отвел глаза куда-то в сторону.
– Я слышал, что он сильно болел, затем был похищен и до сих пор не найден. Значит есть вероятность что он погиб.
– Ты смеешь мне говорить о смерти моего сына?!
Герцог вдруг посмотрел на неё с невероятной злобой. Мария-Анна, удивленная, почти отшатнулась от накала этого взгляда.
– А какое мне дело до твоего сына? Разве тебе когда-нибудь было дело до чужих сыновей, которых ты убивала сотнями?!
– О чем ты говоришь?! Ты совсем что ли спятил на старости лет? Раньше обвинял меня в смерти Джона, теперь будешь вешать на меня клеймо проклятого царя, убивавшего младенцев Вифлеема?
Филипп дю Тьерон постарался взять себя в руки.
– Все клейма что на тебе есть, ты поставила на себя сама. Зачем я тебе нужен на этой церемонии?
– Ты должен быть там. Вся высшая знать королевства соберется в Реймсе. Значит и ты тоже. Зная твой строптивый характер и твою нелюбовь ко мне, я решила переговорить с тобой лично. И я очень, надеюсь что одного этого разговора будет достаточно и мне не придется тащить тебя туда силой.
Великий ловчий посмотрел на королеву с легким удивлением.
– Но что же это всё-таки за церемония?
– Ты, как и все, узнаешь это на самой церемонии.
Герцог задумчиво пожевал нижнюю губу и поморщил нос.
– Твой сын жив? – Спросил он.
– Не твоё дело. Ты придешь в собор? Или моему пылкому командору всё-таки придется тащить тебя туда за волосы? Какие там еще остались.
Он мрачно посмотрел на неё.
– Я приду, графиня. Приду.
53.
Шон Денсалье и Луиза Бонарте неторопливо прогуливались по прямой как стрела дорожке Нижнего сада дворца Фонтен-Ри вдоль узорных зеленых изгородей. Утреннее Солнце мягким светом окутывало молодых людей, с особенным воодушевлением плескаясь на золотых прядях прелестной девушки. Шон не отводил взгляда от своей спутницы, откровенно любуясь ею.
– Что вы так смотрите? – Со смущенной улыбкой спросила Луиза.
– Просто не видел ничего прекраснее в этом мире. Я хотел бы смотреть на вас всю свою жизнь.
Девушка залилась румянцем.
– Перестаньте, Шон. Вы заставляете меня краснеть.
– А вы заставляете меня быть счастливым.
– Ну простите меня за это, – улыбнулась Луиза.
– Прощаю, – засмеялся Шон.
Он взял её за руку. Луиза чуть вздрогнула и хотела было высвободить свою ладонь, но тут же передумала. И дальше они шли, держась за руки. И с каждым шагом Луиза чувствовала, как сильнее бьется её сердце, как тесно становится у неё в груди от переполнявшего её ощущения восторга и торжества.
– Когда я иду рядом с вами, Луиза, держа вас за руку, – негромко сказал Шон Денсалье, – я чувствую себя императором-триумфатором, владетелем Европы и Азии, в одеждах Юпитера, с золотым венком над головой, поднимающимся по via sacra на Капитолий.
Она посмотрела на него с благодарной улыбкой.
– А когда я иду рядом с вами, милый Шон, держа вас за руку, – радостно ответила девушка, – я чувствую себя королевой Мира.
Он посмотрел в её сверкающие голубые глаза, неожиданно резко притянул её к себе и обнял за талию.
Прижавшись к его груди, едва не задыхаясь от сладострастного смятения и бурлящего во всём её теле потока страсти, она прошептала, нежно заглядывая ему в глаза:
– Шон, нас могут увидеть.
– Пусть видят. Пусть все видят, что я держу в своих объятиях самую красивую женщину этого королевства.
– Только королевства? – С лукавой улыбкой спросила она.
Молодой человек усмехнулся.
– Нет, не только. Самую красивую женщину всей этой Земли, от самых Пряных островов на востоке до Западных Индий.
Он наклонил голову и поцеловал девушку во влажные уже чуть приоткрытые губы. Луиза положила руки ему на плечи, прижимая его голову к своей, отвечая на его поцелуй. Она не хотела отрываться от его губ, с упоением чувствуя, как от страсти у неё слабеют ноги и сладкий туман заволакивает сознание. Бескомпромиссное желание владеть этим мужчиной доводило её до дрожи. И она уже почти собралась предложить Шону подняться с ней в её комнату. Лишь слабеющий голос разума о том что сейчас, будничным утром, такой маневр конечно не пройдет незамеченным для прочих обитателей Фонтен-Ри не позволил ей произнести это вслух.
Шон также едва не потерял голову. Сладкий запах этой белокурой девушки, её свежесть, влажная терпкость её губ, податливая хрупкость её упругого тела довели его почти до экстаза и он уже был готов увлечь её в ближайшею уютную тенистую беседку. Но он сдержал себя. Он еще не принял окончательного решения. Тем более теперь, после долгой вечерней беседы с Филиппом дю Тьероном, когда всё стало ещё сложнее. Он и сам еще до конца не верил в то, что как ему казалось он понял после разговора с Великим ловчим, но одна только тень мысли о том что он теперь имеет некую власть над неприступной Марией-Анной бросала его в жар. И с этим жаром не могла соперничать даже прекрасная и юная, сводящая его с ума Луиза Бонарте. Да, ему очень хотелось насладиться этой прелестной девушкой, но здравый смысл подсказывал ему что это может всё усложнить ещё больше и разумнее пока потерпеть.
Они кое-как разомкнули объятия, не сводя счастливых глаз друг с друга.
Переведя дыхание, чуть смущенные, они продолжили прогулку.
Выйдя из коридора, созданного аккуратно остриженным зеленым кустарником, они оказались на открытом пространстве нежной лужайки с несколькими цветочными клумбами в виде восьмерок. Возле одной из них на корточках возился мужчина в темном камзоле и широкополой шляпе. Это был Хорхе Алонсо Родригес. В плотных перчатках он занимался обрезкой кустов роз, удаляя пораженные и засохшие побеги. Когда молодые люди проходили мимо, он с любопытством посмотрел на них, затем встал во весь рост и снял шляпу.
– Приветствую вас, сеньор, – вежливо обратился он к Шону Денсалье. – Позвольте выразить моё искреннее восхищение изысканной грацией и ангельской красотой вашей спутницы, сеньор. – И он почтительно поклонился в сторону девушки.
Луиза и Шон с удивлением разглядывали мужчину. Его добротный камзол, расшитый ворот белоснежной сорочки, армейские высокие сапоги, пояс с длинным кинжалом в черных ножнах, грозная наваха в правой руке по их мнению как-то не очень соответствовали внешнему облику садовника.
– Вы испанец? – Спросил Шон, с легкой неприязнью рассматривая смуглое узкое худое лицо незнакомца, украшенное тремя параллельными шрамами.
– Вы говорите это так, будто быть испанцем это уже преступление, – улыбнулся Хорхе. – Да, сеньор, я испанец. Позвольте представиться, Франциско Гонсало Монрой. К вашим услугам. На некоторое время вызван в Фонтен-Ри для наведения кое-какого порядка среди цветочных насаждений.
– И что же, в Кастилии или Гранаде считается допустимым чтобы простой садовник первым начинал разговор с благородным кабальеро или тем более высказывал суждение о его спутнице? – Холодно осведомился Верховный командор.
Улыбка поблекла на лице Хорхе Родригеса.
– Я искренне прошу вашего прощения, сеньор. Я не имел ни малейшего намерения хоть как-то задеть вас или тем более вашу спутницу. Я ни в коем случае не хотел быть неучтивым. И если я и позволил себе заговорить первым, то лишь для того чтобы выразить моё глубочайшее восхищение совершенством и красотой сеньоры, – он снова поклонился в сторону Луизы. – Я прошу прощения еще раз.
Луиза прикоснулась к руке графа, как бы призывая его сменить гнев на милость.
– Однако вы не слишком-то похожи на садовника, – с улыбкой сказала она Хорхе. – Вы больше похожи на пирата. – И спохватившись, добавила. – Прошу вас только не обижаться на мои слова.
– Ну что вы, госпожа, – улыбнулся конкистадор, – мне не на что обижаться. Притом, что Проведение порой столь причудливо и капризно в плетении человеческих судеб, что это совсем не удивительно, когда садовник становится пиратом или пират становится садовником. Позвольте, сеньора, преподнести вам дивную розу, которая при всём своём изяществе и прелести, тем не менее лишь жалкая тень пред вашей несравненной красотой. – Он наклонился, быстро срезал цветок и передал его девушке.
Та взяла, но тут же вскрикнула:
– Ай! Там муравей! – Луиза брезгливо встряхнула рукой, отбрасывая розу.
Хорхе Родригес быстрым движением поймал цветок. Сбивая острием ножа насекомых со стебля, он сказал:
– Знаете, мне довелось побывать в Новом Свете, и там, в землях Новой Гранады есть такие племена индейцев чьим основным пропитанием были одни только муравьи.
– Фу! – Девушка сморщила носик в гримасе отвращения.
– Да-да. В тех землях превеликое изобилие муравьёв самого разнообразного вида: мелкие, крупные, черные, красные и даже прозрачные. Индейцы даже выращивают муравьев в особых загонах, построенные из широких листьев, дабы пропитание всегда было под рукой. – Хорхе протянул розу девушке. – Ну вот, моя госпожа, теперь можете держать его без всякого опасения.
