Что мне сказать тебе, Мария-Анна

– Мы ведь с тобой не знаем, что Рише довелось пережить за свою долгую жизнь. Может у неё есть какие-то свои причины не любить сильных мира сего.

– Ты хочешь сказать, что мать сделала Рише что-то плохое?

Гуго отрицательно покачал головой.

– Нет. Но ведь кроме королевы есть много разных чиновников, вельмож, судей, заносчивых дворян. Кто знает, что ни могли сделать Рише. Возможно тебе трудно будет в это поверить, но когда-то Риша была также молода и красива как твоя мама. А теперь она живет здесь, в дикой чаще древнего леса, совершенно одна. Что-то ведь вынудило её к такой жизни.

– Но она не любит именно мою мать, а не каких-то там чиновников и вельмож, – упрямо возразил Роберт, требовательно глядя на мужчину.

Гуго пожал плечами.

– Тогда спроси её сам, почему она так не любит королеву. Я не знаю.

– А ведь моя мать, напротив, вполне расположена к ней.

– С чего ты это взял? – Удивился Гуго.

– Иначе она не отпустила бы меня к Рише.

– Отпустила тебя к Рише? – Удивился Гуго еще сильнее.

Роберт странно посмотрел на него.

– Ты же сам сказал мне, что ты договорился с моей матерью о том, что ты увезешь меня сюда в Даргобурский лес, чтобы Риша попробовала меня вылечить здесь. И моя мать согласилась и одобрила это. А она вряд ли бы позволила меня отвезти к человеку, которому не доверяет или даже ненавидит.

Мальчик и мужчина долго смотрели друг другу в глаза. Первый вопросительно, второй чуть растеряно. Гуго уже слегка подзабыл что он наплел Роберту в ночь, когда похищал его из дворца.

– Твоя мать не знает, что я увез тебя именно к Рише, – медленно произнес Гуго.

Взгляд мальчика стал настороженным, почти подозрительным.

– Почему?

– Я сказал, что отвезу тебя к человеку, который возможно сумеет вылечить тебя, но я ничего не говорил Марии-Анне о Рише. Я попросил её полностью довериться мне, как своему старому другу.

– Почему? – Настойчиво повторил Роберт.

– Как раз именно потому что Мария-Анна скорей всего не одобрила бы моего намерения. Везти юного принца в самую чащу дикого леса к какой-то старой злобной ведьме с дурной репутацией, нет, Мария-Анна несомненно запретила бы это. А я же хорошо знаю Ришу, она мой друг, я полностью доверяю ей. Настолько, что я без всяких сомнений доверил ей и вашу жизнь, Ваше Высочество.

Мальчик посмотрел куда-то на озеро.

– Значит моя мать не знает где я?

– Нет, не знает.

Роберт пристально поглядел на мужчину.

– Получается моя мать очень сильно доверяет тебе. Гораздо больше чем кому бы то ни было.

Теперь уже Гуго посмотрел куда-то вдаль.

– Нас связывает очень многое. И у неё есть весьма веские основания доверять мне.

– Что же это за основания?

Гуго поглядел Роберту в глаза и улыбнулся.

– Ну я думаю главное из них это любовь.

– Она влюблена в тебя? – Недоверчиво спросил Роберт.

Гуго усмехнулся и отрицательно покачал головой

– Нет.

– Ты влюблен в неё?

Гуго утвердительно кивнул.

– Да. И уже очень-очень давно.

– Ты был влюблен в неё еще до того, как она вышла замуж за моего отца? – Воскликнул мальчик, решивший, что он наконец начал понимать что к чему.

Гуго вздохнул.

– Да, Роберт. Я полюбил её задолго до того, как она стала королевой. И продолжал любить после.

– Даже когда узнал, что она любит другого и выходит за него замуж?

– Да. Даже тогда. Я всегда любил её. И она это знает. И потому без всяких колебаний доверила мне тебя, не спрашивая куда я тебя повезу и к кому.

Роберт смотрел на него широко распахнутыми серыми глазами.

– А она? – Тихо спросил он. – Она никогда не любила тебя?

– Наверное нет. По крайней мере, как женщина любит мужчину. Я был только другом. Но для меня это ничего не меняет.

Роберт опустил глаза. Он почему-то ощутил вину. Он взял обеими руками ладонь Гуго и крепко сжал её.

– Я всегда буду благодарен тебе, Гуго Либер, за то что ты сделал для меня. – Он собрался с духом и посмотрел ему в глаза. – И когда я стану королем, я исполню любое твоё желание, которое будет в моей власти.

Гуго осторожно высвободил ладонь из детских рук и сказал:

– Вы очень великодушны, Ваше Высочество. Но в первую очередь вам следует благодарить Ришу. В дни вашей славы не забудьте, пожалуйста, о ней.

– Я не забуду, – твердо пообещал мальчик.

– Кстати о желаниях, – улыбнулся Гуго, – я жутко хочу есть с дороги. Что там сегодня у Риши на обед?

– Курица с грибами, – улыбнулся в ответ Роберт.

– Тогда нам лучше поспешить. Иначе Тотамон может нам ничего не оставить. Он хоть вроде и кот, а ест как целый тигр.

– Точно! – Засмеялся мальчик. – Он настоящий проглот.

47.

Шон Денсалье, чуть прикрыв глаза, сонно покачиваясь в седле, неспешным шагом проезжал по узкой улочке одного их южных предместий столицы. Время близилось к вечеру. Он, в сопровождении трех офицеров и дюжины рослых драгун, возвращался в Фонтен-Ри, после инспектирования хода строительства новых казарм. Также ему пришлось выслушивать нудные доклады военных интендантов о вещевом снабжении трех полков, направляемых на север Италии, а потом еще и долго спорить с мордатыми торговцами о цене сукна для пошива обмундирования королевской армии. Последнее едва не вывело его из себя. У него никак не укладывалось в голове почему он вообще должен о чем-то договариваться с этими треклятыми лавочниками, вместо того чтобы приказать своим драгунам порубать всю эту нечисть в капусту и забрать весь их товар даром. Но он сдержал себя от гнева и говорил с ними вполне спокойно и даже видит бог, доброжелательно. При этом ему постоянно казалось, что все эти каменщики, интенданты, купцы сами разговаривают с ним "через губу", свысока, иногда чуть ли не снисходительно. Видимо, как думалось ему, они не желают видеть в нём истинного Верховного командора, а почитают его за глупого молодого выскочку, считают его игрушкой всесильной королевы, разряженного смазливого шута для разного рода утех. Было ли оно так на самом деле или только мерещилось ему, он тем не менее гордился тем что ни разу не повысил ни на кого голос и не опустился до угроз. Шон прекрасно понимал что если он хочет доказать всем что он по праву занимает должность Верховного командора, ему следует научиться решать проблемы какими-то еще способами, помимо того чтобы бить кулаком в зубы, выхватывать меч или отправлять в атаку свою кавалерию.

Но так или иначе этот долгий день порядком вымотал его и сейчас он просто лениво глядел перед собой, предоставляя своему коню двигаться практически самостоятельно.

Они проезжали по какой-то торговой улочке с лавками и разносчиками еды. Люди торопливо освобождали дорогу столь грозной кавалькаде и Шон почти не обращал на них внимание.

Но в какой-то момент он услышал пение. Мужской глухой немного хриплый, но красивый голос протяжно пел: "Море Твоё так велико, Господи. А лодка моя утлая так мала".

Граф Ливантийский тут же очнулся от своего дремотного состояния и огляделся по сторонам. Песню распевал некий загорелый тощий субъект в грязной засаленной рубахе и коротких рваных штанах. Он сидел на огромной тыкве, в руках у него была узкая испанская гитара, а у ног лежала перевернутая соломенная шляпа.

Граф остановил коня, перекинул ногу и соскользнул на камни тротуара. Держа лошадь в поводу, он приблизился к певцу. Тот заглушил струны и вопросительно посмотрел на молодого человека. Несмотря на грозный вид незнакомца и внушительную свиту за его спиной, певец глядел на командора без тени страха, а вроде как даже с насмешкой.

– Откуда это песня? – Спросил Шон.

– От нашего истинного короля, Джона Вальринга, – охотно ответил певец.

– Что ты мелешь, дурак? – Проворчал Шон, но впрочем вполне беззлобно. – Причем тут король Джон?

Уличный певец пожал плечами.

– Все знают, что это была любимая песня нашего короля.

Шон ощутил на миг приятное напряженное оцепенение, ощущение из самого детства, словно ему вот-вот должны были раскрыть какую-то пугающую, но завораживающую тайну. Ощущение быстро прошло, а он так и не успел поймать нить ведущую его к этой самой тайне.

Шон еще какое-то время разглядывал загорелое до черноты лицо певца, затем вынул из кошеля несколько су, бросил их в шляпу и повернулся к лошади.

– Благодарю вас, сеньор, – весело воскликнул уличный бродяга. – Истинное всегда в цене.

Командор застыл на месте. Это уже было слишком. Он резко повернулся к певцу.

– Что это значит? – Сердито спросил граф.

– Что именно, сеньор? – Не понял бродяга.

– Эта присказка! Откуда она?

Певец пожал плечами.

– Я слышал, что это одно из любимых выражений короля Джона. Разве нет?

Шон, ничего ответив, взобрался в седло и ударил пятками коня, пуская его вскачь.

"Что всё это значит?", спрашивал себя граф снова и снова. "Господи, что это вообще может значить?" В его голове вертелись, бурлили, пылали какие-то странные оборванные мысли, они казались то страшными, то оглушительными, то нелепыми. А главное они упорно не желали сойтись в единую картину и это выводило Шона из себя. Портрет короля Джона с рыбами, бретонская песенка, эта глупая присказка, Сент-Горт, мешок на голове, смерть начальника тюрьмы, странное отношение Марии-Анны, испанский язык, испанский плен и… и что-то еще. Одиннадцать лет. Он уже не помнил откуда он это знал, кажется сама королева обмолвилась об этом. Или начальник тюрьмы. Это проклятый чернокнижник Гуго Либер провел в Сент-Горте одиннадцать лет. Ровно столько сколько покоился в могиле король Джон. Чернокнижником его кстати назвала Луиза Бонарте, она предположила, что он какой-то лекарь-еретик, практикующий дьявольские ритуалы и он, Шон Денсалье, принял это, почти поверил, это звучало разумно. А если не чернокнижник, не лекарь, то кто? И почему Мария-Анна поехала к нему лично через всю страну?

Но все его вопросы словно упирались в глухую стену. Единственный ответ, который мог бы, как ему казалось, свести воедино все эти нелепости и странности был абсолютно невозможен и неприемлем.

Шон еще сильнее ударил коня, заставляя его перейти на галоп и находя упоение в горячем ветре и стремительности движения.

48.

Прибыв в Фонтен-Ри, Шон Денсалье, может быть впервые, не поспешил пойти к королеве или хотя бы к её Первой фрейлине. Вместо этого, Верховный командор окольными путями подобрался к Королевскому секретарю, Антуану де Сорбону и как бы случайно столкнулся с ним в одной из галерей дворца. Шон никогда не испытывал особой симпатии к маркизу, но с другой стороны не питал и неприязни. Возможно он слегка завидовал тому что маркиз одна из самых приближенных персон к королеве, что он волен входить в её покои без доклада и в неурочный час и что королева проводит с ним просто неприлично много времени. А с другой стороны граф отчасти презирал маркиза, считая его канцелярской крысой, чернильной душой и бумажным крючкотвором. Но понимал, что королеве необходим подобный крючкотвор и бумагомарака, ибо управлять страной дело сложное и без бумажек тут не обойтись. Он уже и сам в этом убедился, став важным армейским чиновником. Кроме того, Шон быстро понял, что маркиз весьма и весьма осведомленный человек буквально обо всём на свете, а особенно насчет того, что происходит во дворце и вокруг королевы. И потому доброе знакомство с ним очевидно дело нужное и полезное. Конечно, Шон, как и все, слышал об ужасной трагедии, которую пережил Королевский секретарь. Но герой Азанкура был привычен к жестокости и смерти, причем не только взрослых сильных мужчин, но и всех подряд от мала до велика, кого захватывали и перемалывали беспощадные жернова войны. А потому гибель какой-то там женщины и двух её детей не представлялась ему чем-то особенно жутким и из ряда вон выходящим и ему и в голову не приходило проявлять к маркизу какое-то излишне явное сочувствие и сопереживание. И как следствие, если выпадал случай, он общался с маркизом легко и непринужденно, стараясь поддерживать с ним ровные по возможности приятельские отношения.

Вот и сейчас, столкнувшись с ним в галерее, граф Ливантийский поспешил завести легкомысленный разговор, а затем и спросить совета как ему вести себя с нерадивыми подрядчиками, затягивающими возведение новых казарм на совершенно безбожные сроки. Маркиз же в свою очередь, прекрасно зная, что молодой граф на данный момент главный фаворит королевы и возможно в будущем одна из самых влиятельных персон королевства, также старался навести мосты и всячески упрочить дружеские отношения с этим человеком. Он размышлял так: даже если ветер в сердце их прекрасной королевы завтра поменяет направление и у неё появится новый фаворит, вполне может статься что славный герой Азанкура удержится на своей высокой должности и в будущем даже сможет упрочить своё положение, если проявит достаточно сноровки, проницательности и политической мудрости. И пусть сейчас и не кажется, что командор обладает хоть какой-то мудростью, совершенно очевидно, что сбрасывать его со счетов ни в коем случае нельзя. Это неразумно. И потому де Сорбон с удовольствием беседовал с командором и даже отчасти польщенный что он обратился за советом именно к нему, искренне старался помочь.

В каком-то моменте беседы, Шон Денсалье, как ему представлялось изящно, повернул разговор к живописи, а затем и к портрету короля Джона.

– Знаете, маркиз, я слышал король на этой картине совсем не похож на себя. – Шон заговорщически улыбнулся. – Вроде как художник слишком приукрасил действительность. Вы так не считаете?

Анутан де Сорбон ответил довольно равнодушно.

– Мне трудно об этом судить, дорогой граф. Я видел Джона Вальринга только мальчиком и безусым юношей, после этого я уехал в Италию и вернулся обратно несколько лет спустя после его смерти.

Шон усмехнулся.

– Как странно. Такое чувство что из тех, кто сейчас при дворе никто, за исключением Её Величества, не знал короля Джона лично. Ведь прошло всего одиннадцать лет.

Маркиз пожал плечами.

– Мне думается в этом нет ничего странного. Люди короля ушли вместе с королем. Обычное дело при смене монархов. Её Величество Мария-Анна не слишком хорошо знала прежний двор и постепенно заменила его новым. – Антуан улыбнулся. – Вот и вы ведь, Шон, из новеньких, так сказать человек королевы. Прошу вас только не обижайтесь.

– Да что вы, маркиз, на что мне обижаться. Я действительно человек королевы и лишь благодаря ей занял пост Верховного командора.

Королевский секретарь кинул на собеседника быстрый пронзительный взгляд, слегка удивленный такой его откровенностью.

– Просто несколько удручает то как коротка человеческая память, – задумчиво продолжил граф. – Я слышал, что Джон Вальринг был хорошим королем, отважным и великодушным. А его так быстро забыли.

– Что поделаешь. Болезнь обрекла его на смерть в расцвете лет, перечеркнув его жизнь. Об этом горько вспоминать. Но хвала Господу он успел жениться на прекрасной женщине и родить наследника.

– Хвала Господу, – согласился граф.

– Ну а если вы уж так интересуетесь королем Джоном, то я могу посоветовать вам обратиться к Филиппу дю Тьерону, герцогу Майеннскому, он сейчас проживает в своем замке в Альдене. Он был канцлером при короле Джоне, а также его учителем и наставником, когда король был юношей. Уж он, поверьте, знает всё о Джоне Вальринге. Он знал его от рождения до смерти и горше других переживал его преждевременный уход. Однако должен вас предупредить что у него вышла сильная размолвка с нашей королевой, в результате чего она вынуждена была удалить его от двора. Поэтому не стоит упоминать его имя в присутствии Её Величества, она не слишком благосклонна к бывшему канцлеру.

– Благодарю вас, маркиз, за совет. Если буду с какой-то оказией в Альдене, то непременно навещу герцога. А сейчас позвольте откланяться, мне нужно проведать…, – Шон замолк на полуслове, словно вспоминая кого же ему собственно нужно проведать.

– Её Сиятельство Луизу Бонарте? – С улыбкой подсказал маркиз.

Шон холодно поглядел на Королевского секретаря.

– Моих солдат, маркиз. Моих солдат. Я прежде всего армейский командир. А уж потом любитель хорошеньких белокурых девушек.

Маркиз утвердительно покачал головой.

– Я это знаю, граф. Я лишь пытался пошутить. Не обижайтесь на старика.

Шон поклонился и пошел прочь, прикидывая в уме сколько займет дорога до Альдены на хорошей лошади.

49.

26 число неумолимо приближалось. Мария-Анна уже отправляла гонца к Шарлю де Гизену в Реймс, дабы узнать всё ли готово и в ответ получила заверения архиепископа что все приготовлено в лучшем виде: и надлежащее убранство собора, и покои Дворца То для её размещения, и соответствующие документы, а также все необходимые участвующие лица со стороны церкви уже прибыли в Реймс и ожидают её.

Королева снова потеряла сон. Ей было страшно. Слишком многое должно было произойти в этот день. А также накануне. Слишком многое могло пойти не по плану. Ей приходилось держать в голове всех главных действующих лиц и постоянно обдумывать возможные варианты развития событий, которые множились и расползались в стороны в зависимости от того где, что и как могло пойти не так как задумано. Это раздражало и угнетало её.

А кроме того ей предстояло еще одно крайне неприятное дело – ей нужно было встретиться с Филиппом дю Тьероном, великим ловчим и бывшим канцлером, и убедить его присутствовать на церемонии чтобы исполнить требование Гуго. Это в том случае, если она не сумеет, или возможно не захочет, разыграть свою карту с Хорхе Родригесом. Мария-Анна никак не могла принять окончательное решение насчет страшного испанца и его услуг. И без конца откладывала это решение, предчувствуя что будет принимать его уже непосредственно в ночь с 25-го на 26-ое. Тем более еще неизвестно как поведет себя Гуго Либер, говорила она себе, он может и не прийти и что-то переиначить, а значит нет смысла решать всё сейчас. И на этом успокаивалась по вопросу зловещего конкистадора. Но встречу с бывшим канцлером откладывать больше нельзя. Тем более вздорный старик тоже мог выкинуть какой-нибудь фортель.

Решив, что если старый болван вообще откажется ехать в Фонтен-Ри, а затем и в Реймс, она привезет его туда силой, Мария-Анна посчитала что лучше всего послать за ним Верховного командора. Тот сумеет настоять на своём, если понадобится, и ему хватит силы и решимости исполнить приказ при любом поведении герцога.

Королева вызвала командора к себе.

Услышав, что именно ему предстоит сделать, Шон Денсалье изо всех сил постарался сохранить невозмутимый вид, так словно он в первый раз слышит имя герцога. Однако королева пристально наблюдала за ним и видимо что-то её насторожило.

– Что-то не так, мой командор? – Спросила она вроде как вполне добродушно.

– Нет, моя королева, – в тон ей ответил граф. – Но всё же, до какой степени я могу применять силу к герцогу, если он наотрез откажется ехать или даже возьмется за меч?

– До такой степени, чтобы он пребывал в добром здравии, когда вы привезете его сюда. Или вы опасаетесь, что не сможете справиться со стариком, если он возьмется за меч?

– Нет, Ваше Величество, – очень спокойно ответил Шон, – этого я не опасаюсь.

Королева задумчиво разглядывала его, он показался ей каким-то странным.

– Однако всё же, милый граф, постарайтесь чтобы дело не дошло до оружия, – проникновенно произнесла Мария-Анна, – примените ваше обаяние, ведь оно всегда действует так безотказно.

– Но не на вас, – сказал граф.

Королева обошла стол и приблизилась к командору, вглядываясь ему в глаза.

– Вовсе нет, Шон, на меня оно действует точно также.

Но он никак не отреагировал на её реверанс. Он смотрел на неё спокойно и отчужденно.

– Я могу идти, Ваше Величество?

– Идите, – сказала королева уже без каких-то бы ни было проникновенных ноток в своём бархатном голосе.

Она не хотела признавать этого, но отстраненное поведение её "карманного" командора задело её.

50.

В большой комнате, обитой темно-синим штофом, перед высоким объемным камином из серанколенского мрамора, белого с розовыми пятнами, на неудобном стуле с прямоугольной прямой спинкой сидел угрюмый старик. У него были тусклые глаза, седые волосы, седые кустистые брови, обвислые щеки и прямой очень аристократичный нос. Старик неотрывно глядел в каминное пламя и бездумно барабанил пальцами по подлокотнику. Сегодня с утра у него не болел ни один сустав и это всецело приятное событие почему-то вызвало у него приступ тревоги.

Послышались торопливые шаги, дверь распахнулась и в комнату вошел высокий мужчина в темной ливрее, ярко-фиолетовых шелковых кюлотах и в черных башмаках с большими серебряными пряжками. Он был лет на 12-15 моложе хозяина дома, но уже тоже вполне мог прозываться стариком. Однако на его открытом живом круглом большеглазом лице всё же не было той печати угрюмости и мизантропии, что у человека, сидевшего перед камином, и потому он производил гораздо более приятное впечатление.

– Ваша Светлость, – возбужденно воскликнул он. – К нам люди королевы!

Герцог повернул голову и с неудовольствием поглядел на своего секретаря.

– Ну и чего ты дрожишь как фруктовое желе, – проворчал хозяин замка. – Имя тебе Андрэ, а от страха белый как женские подштанники, противно смотреть. Что там? Армия с осадными машинами, дикой венгерской конницей и кровожадными норманнами в придачу?

Андрэ Мостин, бессменный секретарь и первый помощник герцога Майеннского, а заодно и старший управитель Альденского поместья, приосанился и стараясь говорить более спокойно, ответил:

– Нет, Ваша Светлость. Двое всадников.

– Ну так и гони их прочь. Или что, тот гарнизон дармоедов, что мы держим здесь, не в состоянии справиться с двумя напомаженными герольдами?

– Ваша Светлость, один из них Верховный командор королевства, Его Сиятельство граф Ливантийский. В весьма учтивых выражениях он сообщил, что крайне желает видеть вас. – И чуть помолчав, Андрэ мстительно добавил: – Или по-вашему я должен был спустить на него собак?

Герцог задумчиво пожевал нижнюю губу.

– Спустить псов на главного фаворита этой прохиндейки дело конечно доброе, – медленно проговорил он. – Но этот граф и сам как пёс, её верный пёс, и если его это устраивает, то пусть и дальше живет своей псиной жизнью. Приведи его в Зал щитов и прикажи подать мне мундир, меч и ордена. Не хочу встречать его в халате.

Шон Денсалье отправился в Альдену с тремя дюжинами драгун и одним лейтенантом. Однако граф решил, что сначала попробует решить дело миром, а потому оставил свою маленькую армию за ближайшими холмами, а сам, взяв с собой самого толкового из солдат, направился к замку герцога. Там его встретили без особой радости и разговаривали с ним так словно он бродяга просящий милостыню. Но Шон, поражаясь самому себе, был до приторности вежлив и доброжелателен и в конце концов добился того чтобы о его приезде доложили герцогу.

И вот сейчас, стоя в просторной каменной зале с высокими стрельчатыми окнами и развешанными по стенам бесчисленными щитами с рисунками гербов, он поздравил себя с тем, что сумел проявить столь необыкновенное для него терпение и хладнокровие, и вместо того чтобы взять дубину и с упоением лупить ею головы всех этих нахальных невежей-слуг, он был с ними столь снисходителен и учтив. И пообещал себе, что и дальше будет придерживаться этой тактики и если даже вздорный старик будет невыносимо груб и заносчив, он, Шон, останется невозмутим и предельно вежлив. Ведь ему надо не только доставить бывшего канцлера к королеве, но и побеседовать с ним о бывшем короле и лучше если беседа будет дружеской.

Андрэ Мостин вошел в зал и громогласно, с интонацией восхищения объявил длинный титул и такое же длинное имя хозяина замка. После чего в зале появился и сам герцог.

И хотя по рангу своей должности и значимости своего титула Шон Денсалье мог встречать герцога как равного, он всё же взмахнул шляпой и низко поклонился в сторону великого ловчего. Последний, медленно, тяжело, сильно прихрамывая, приблизился к графу и оглядел его с ног до головы. И волна некой приятной теплоты омыла сердце старого герцога, его глаза просветлели и лицо стало менее хмурым. Этот статный красивый молодой человек, столь ясноликий и мужественный, напомнил ему его собственного сына, его убитого сына, чья мертвая высохшая рука хранилась в длинном резном ларце в маленькой уединенной капелле замка.

В зале, возле громадного камина, стоял длинный прямоугольный стол и несколько черных стульев с высокими спинками. Указав на них, Филипп дю Тьерон церемонно произнес:

– Прошу вас садиться, граф.

Шон дождался пока усядется сам хозяин дома, после чего, подхватив свой плащ на левую руку, аккуратно опустился на край стула.

– Ваша Светлость, для меня большая честь быть принятым в вашем доме и беседовать с вами. Вы легенда этой страны. И я надеюсь, что мой неурочный визит не причинил вам большого беспокойства.