Ловушка для стервятника

Василию хотелось видеть свою жену в ярких и дорогих платьях, в нарядной шляпке и непременно в белых перчатках, как у настоящей леди, в босоножках на высоких каблуках. Не без тщеславия он думал о том, что великолепием своих нарядов Надежда вряд ли уступит разодетым самоуверенным дамочкам на немецких ретушированных открытках. Однако Большак не без удивления отмечал, как быстро вместе с внешностью меняется и характер супруги. Она уже давно успела усвоить, что нравится мужчинам, и беззастенчиво пользовалась своей властью над ним. «Ну и пусть! – без сожаления подумалось Хрипунову. – Есть в этом что-то занятное, когда исполняешь капризы такой видной барышни, как Надька!»

Хрипунов уже с улыбкой вспоминал охвативший Надежду ужас, когда в очередной раз он ввалился в дом с мешком украденных вещей. Надька, прежде молчаливая и покорная, в тот раз завопила истошным голосом. Валялась в ногах, хватала цепкими пальцами за его штанины, требовала, чтобы он дал ей слово не заниматься грабежами. Василий, еще не успевший прийти в себя после удачного разбоя, угрюмо и неумело пытался успокоить жену, говорил сбивчиво и по-мужицки откровенно:

– Дурочка, я же для тебя стараюсь. Не хочу, чтобы ты выглядела хуже других. Ты что, замухрышкой, что ли, хочешь выглядеть? Я перед корешами со стыда сгорю, если такая красивая бабенка, как ты, в лохмотья будет одеваться! Люблю ведь я тебя! Продадим все это, а там покупай что захочешь! Только переждать нужно немного, пока разговоры не утихнут.

Надежда успокоилась не сразу, некоторое время дулась. Он и сам неделю не подходил к мешку с вещами. А потом вытряхнул содержимое на пол и из множества платьев выбрал самое броское – черное, с большим лиловым бантом у самого плеча.

– На, возьми! Примерь, – протянул он вещь Надежде. – Пообносилась вся! С платьем, что сейчас на тебе, только милостыню на паперти просить. Да и то стыдно станет!

Надежда колебалась недолго, а потом примерила платье, оказавшееся ей в самую пору. Василий не мог не заметить, как ее глаза неожиданно радостно блеснули. «Наконец-то угодил!» – не без удовлетворения подумал он.

После этого случая Надежда уже не задавала ему вопросов, куда именно он направляется на ночь глядя и с какой целью. Терпеливо дожидалась мужа, поглядывая в окно. Большак возвращался чаще всего под утро, небрежно бросал мешки с награбленными вещами на пол и негромко распоряжался:

– Присмотри что-нибудь для себя. Может, понравится. Остальное на рынок снесем. Там и продадим.

Совсем скоро у Надежды появился вполне сносный гардероб, в котором было несколько вечерних платьев, множество разноцветных шерстяных кофточек и блузок, несколько демисезонных пальто, шуба из песца и плащ из кожи. Обилие одежды и нижнего белья делало ее в собственных глазах барыней, и она с легкостью расставалась со своими устаревшими туалетами – дарила подругам поношенные босоножки, слегка запачкавшиеся платья, чуть помятые шляпки…

– Мы уже не справляемся. Твоя мать будет наши вещи на Колхозном рынке продавать, – однажды сказал Хрипунов. – Я с ней уже договорился. Там какая-то ее знакомая бикса торгует. Но этого мало. Не мешало бы своего человека на Чеховском базаре иметь, на Еврейской толкучке… У тебя, случайно, нет никого на примете?

Надежда отрицательно покачала головой.

– Никого.

– А может, сама попробуешь? – Глянув в перепуганное лицо жены, усмехнулся: – Да пошутил я.

Как-то вернувшись с работы раньше обычного, Василий сделался случайным свидетелем откровений жены, хваставшейся перед двумя своими подругами, пришедшими к ней на чай.

– Вася меня приодел. Мне теперь любая баба может позавидовать! Вот это красное платье достал… Оно совсем новое.

– Какая ты счастливая, Надька, как муж тебя любит! А мой мужик ни рыба ни мясо. Или пиво пьет, или с мужиками в домино во дворе играет! Вот скажу ему, пусть зарабатывает, как твой Василий!

Хрипунов прошмыгнул в соседнюю комнату и, затаившись, до конца прослушал женский разговор. Дождавшись, когда подруги разойдутся, Василий с пеной у рта прошипел Надежде в самое лицо:

– Ты что, лярва тупая, нас всех посадить решила?! Ты сама знаешь, откуда эти шмотки! Чтобы твоей трепотни я больше не слышал! Печеньем их накорми, конфетками шоколадными, но о моих делах ни с кем ни слова!

Уже под вечер Надежда ласковой и доброй кошкой приползла к нему на диван, а потом, потершись лицом о его плечо, попросила:

– Вась, ты бы мне шубу купил.

– Так у тебя же есть песцовая шуба, – удивился Василий, глянув в хитрющие глаза жены.

– Она уже на рукавах протерлась. Мне другую нужно. Поновее… Может, соболиную где достанем? А то совсем как замухрышка хожу!

– Тоже мне, нищенка! – неожиданно для себя разозлился Хрипунов. – С головы до ног вся в золоте ходит, а ей все мало! – Но, заметив удивление, плеснувшееся в синих глазах жены, уступил: – Ладно, будет тебе шуба. Обещаю!

Преподнесенный урок Надежда запомнила и больше с подругами не откровенничала.

Теперь у Василия появились деньги. Он тратил их с удовольствием, мелочь не считал, щедро расплачивался в ресторанах, куда стал частенько заглядывать. Старался быть щедрым: угощал друзей, знакомых, часто устраивал семейные веселые застолья, приглашая всех родственников. У него появилась любовница – мастер цеха на гармонной фабрике, – которую он так же щедро одаривал, как и свою жену.

Когда запасы начинали оскудевать, он шел на очередное дело.

На фабрике Хрипунов имел помещение, в котором проводил инструктаж с подчиненными, сюда же нередко заглядывали сотрудницы из отдела кадров, размещавшегося через стенку. Чаще других заходила их начальница – замужняя Марья Николаевна Васильева, разговорчивая, жизнерадостная особа. Говорила она много и всегда попусту, а еще дымила как паровоз. Ходил слушок, что она погуливает с каким-то майором из военкомата.

Перед самым обеденным перерывом дверь распахнулась и вошла Марья Васильева.

– Вот ведь народ какой жадный пошел! – начала она сразу с порога, доставая из пачки папиросу. – Порой смотришь на них и только диву даешься! Я на Лаврентьевской живу, а у меня соседи евреи. Заславские… Может, слышал?

– Не довелось, – выдавил из себя Хрипунов.

– Мыло у себя варят и на рынке очень выгодно продают. А все говорят, что оно с мыловаренного завода. Я у них вчера денег попросила до получки. Так что ты думаешь? Отказали! Хотя у самих из горла прет!

– Так уж и прет? – засомневался Хрипунов, подняв на нее взгляд.

– Куркули они самые настоящие, я тебе это точно говорю! – Воткнув папиросу в угол рта, она закурила.

– Пригласила бы как-нибудь к себе в гости, – перевел Василий разговор в другое русло. – Где ты живешь?

– В самом конце улицы. Заходи, я и бутылочку поставлю, – проговорила она, и Василий почувствовал в ее голосе затаенную надежду. Видать, майор не всякий раз приходит. А с мужем, видно, какой-то разлад.

– Знаю твой дом, это желтый особнячок около высокого забора, так?

– Нет же, рядом! Около него клен высокий растет. А в этом желтом особнячке мои соседи-куркули живут.

– Договорились, – улыбнулся Василий, – жди завтра в гости.

– А у меня для тебя и поллитровка отыщется. Может, и ближе сойдемся, – пококетничала Марья Николаевна.

В тот же день, ближе к вечеру, Хрипунов заглянул к Петешеву.

– Ты один? – прошел он в квартиру.

– Один, – ответил Петр. – Жена по каким-то своим делам пошла.

– Это хорошо… Поговорить можно, – присел он за стол, на котором стоял чайник. – Плесни мне чайку. Пока шел, все горло пересохло.

– Сделаем, – отозвался Петр. Налив в стакан мутноватую заварку с радужной пленкой на поверхности, он залил ее кипятком. Затем, открыв буфет, взял с полки белый холщовый мешочек с колотым сахаром и, развязав его перед Василием, сказал: – Бери! Так оно послаще будет.

Хрипунов, едва кивнув, взял кусочек с раковистым изломом и положил его в стакан. Сделав глоток, заговорил:

– Хата одна богатая есть на примете. Мыло варят и на базаре им торгуют. Сам понимаешь, какой сейчас на него спрос. Без мыла нынче никак! Денег у них до самого горла! – и Хрипунов со значением провел пальцем по шее. – Если эту хату возьмем, уверен, что разбогатеем! Это тебе не старушечьи сарафаны из сундуков таскать.

Петешев сел напротив Хрипунова. Длинный, угловатый, с широким разворотом плеч, он выглядел несуразно в тесной комнатенке.

– Давай попробуем, почему бы и нет? Как думаешь брать?

– Я уже тут прошелся вокруг этой хаты, присмотрелся, что к чему… У каждого там свой небольшой двор с палисадником. Поздним вечером зайдем во двор к Залесским, спрячемся у них в сарае. Дрова они там держат… А вот когда они дверь откроют, тогда и войдем в хату.

– Семья у них большая?

– Нет. Муж и жена… И еще ребенок малолетний.

– Может быть, на всякий случай еще кого-нибудь прихватим? – несмело предложил Петр.

Чай был допит, и Петешев налил Хрипунову второй стакан. Размешав сахар, брошенный в кипяток, Василий отложил в сторону ложечку и согласился:

– Я тоже об этом подумываю. Тестя надо привлечь, Ивана Дворникова. Он мужик боевой, в разведке служил, пока однажды его миной не накрыло. Глуховат малость, но для наших дел подходит в самый раз!

– Значит, ты ручаешься за него?

– На все сто! Присмотрелся я к нему… Болтать много не станет, родня все-таки. Он тоже в лагере сидел. На четыре года тройка[5] засадила.

– И за что его так немилостиво?

– Как антисоветского элемента. И на фронт-то пошел, чтобы его реабилитировали. Однако судимость так и не погасили. Так что у него свои счеты с советской властью.

– Знаю я твоего тестя… А не староват он для такого дела? Сколько ему? Под пятьдесят, должно быть?

– Ничего, помехой не станет. Мужик он с головой. Может быть, еще что-то дельное подскажет.

С тестем проблем не возникло. Услышав, что зять предложил пойти на дело, пообещав при этом большие деньги, он, немного подумав, согласился:

– Почему бы и нет. Сейчас, куда ни глянь, такие цены задрали, что и не подступиться! А кушать-то хочется. Вижу, как ты живешь. Ни в чем себе не отказываешь и дочку мою, Надюху, как приодел знатно! Любо-дорого смотреть! Перед людьми не стыдно. Так когда, ты говоришь, надо идти?

– Завтра, часов в десять, – приободрившись, ответил Василий.

– Подходящее время, у меня как раз смена заканчивается. А что мне делать-то нужно?

– Ничего особенного, на шухере будешь стоять, если кто появится, дашь нам знать.

Следующей ночью через лаз в заборе пробрались во двор к Заславским. Домина был добротный, из толстых сосновых стволов. Окна были потушены – хозяева спали.

– Сколько добра в хате, а собаку так и не завели. Видно, от жадности, на харчах для собаки экономят, – съязвил Хрипунов.

– Думают, что так дешевле выйдет, – поддержал его Петешев. – И что теперь?

– Просто так в дом не войти. Двери крепкие, а окна с двойными рамами, я уже проверил. Шухер большой поднимется… В сарае затихаримся и подождем, когда кто-нибудь выйдет.

Заславские проснулись ранним утром, когда солнце только поднималось из-за горизонта. День обещал быть ясным. Утренняя роса легла на траву, прижав ее к земле. На улице было свежо. Хозяйка дома – привлекательная молодая женщина Хася – вышла на крыльцо, одетая в темный тулупчик, зябко повела плечами и, чуть приподняв длинный сарафан, стала спускаться по высокому крыльцу во двор.

Хрипунов приоткрыл дверь сарая и увидел, что женщина шла через двор прямо к ним. Потом она вдруг остановилась и, словно предчувствуя недоброе, поспешно повернула к дому.

– Что это она вдруг? Не заметила ли нас часом? – встревоженно произнес Василий и, не дожидаясь ответа, выскочил из сарая и побежал вслед за хозяйкой. Хася торопливо приближалась к крыльцу, в какой-то момент Хрипунову даже показалось, что она сорвется на бег. Забежав вперед, он преградил женщине дорогу.

– Слушай, стерва, только без крика давай! – ткнул он ствол пистолета ей в живот. – Сейчас ты заходишь в дом, а я иду за тобой следом. И если хоть слово вякнешь… пристрелю! – Хрипунов видел перекошенное от страха лицо женщины. Где-то внутри нее застрял крик, который никак не мог отыскать выхода. – Рот закрой, тварь! Иначе я тебе его сам запечатаю. А теперь по ступенькам вверх!

Женщина вдруг засуетилась.

– Сейчас, сейчас, – теребила она беспокойными пальцами отворот тулупчика, поднимаясь по крыльцу.

В дом следом за Хрипуновым вошел и Петешев. Немного поотстав, оглядевшись по сторонам, поднялся Дворников.

– Закрой дверь, Иван, постой у окна! – сказал Хрипунов тестю. – Если кто-то подойдет, голос подашь!

– Сделаю, – ответил Дворников.

Громко шаркнула тяжелая щеколда. Женщина со страхом смотрела на вошедших, осознавая, что всецело находится во власти преступников.

– Деньги давай – и быстро! – прикрикнул Василий на хозяйку.

– У нас ничего нет, – испытывая дикий страх, негромко произнесла Хася.

Хрипунов подошел к женщине вплотную. С ядовитой усмешкой созерцал перекошенное от страха лицо. Притронулся к ее смоляным волосам и нежно произнес:

– Какие они у тебя пушистые, вот только послушай меня внимательно, – взяв в горсть ее локоны, он стал наматывать их на кулак, а потом притянул к себе, – вот только я тебе не верю, сука! – Заславская сжалась от страха, лицо судорожно дернулось. – А ты красивая. Может, поразвлечься хочешь? Так мы тебе рады услужить, мы справные бродяги. Не пожалеешь! Вот, посмотри хотя бы на него, – ткнул Хрипунов пальцем в тестя. – Такой боров любой бабе в усладу будет. – Губы Хаси сжались в тонкую нить, а по щеке сбежала горькая слеза. – Болота мне еще не хватает! Пошла прочь! – разжал Хрипунов короткие пальцы. – Показывай, где золото держишь! Живо, стервоза!

– Вы заберете и уйдете?

– Золото давай, лярва!

– Сейчас, – отшатнулась женщина от Хрипунова, неуверенной поступью подошла к громоздкому шкафу и принялась лихорадочно перебирать постельное белье. – Сейчас… Где-то здесь.

Наконец ей удалось отыскать то, что она искала, – небольшую черную лакированную сумку.

– Вот здесь, берите все, только не трогайте нас, – положила она сумку перед Хрипуновым. – Здесь все, что мы скопили за несколько лет.

Большак вытряс содержимое сумки на стол. На белую узорчатую скатерть упали золотые вещи: несколько монет царской чеканки; колечки с зелеными камешками; два небольших браслета, один из которых с красным крупным камнем, не иначе как рубин; короткая золотая цепочка, сережки с прозрачными камнями…

– И это все?! Ты меня за дурака, что ли, держишь?! А ну давай, показывай остальное! Где еще золото припрятала, тварь?!

Стоявший у окна Иван Дворников вдруг отпрянул в сторону.

– Что у тебя там? – зло спросил Хрипунов.

– Вася, там какой-то молодой мужик у ворот!

Василий подступил к окну и чуть отодвинул занавеску. Мужчина лет сорока закрыл створки ворот и скрепил их длинной металлической задвижкой. Несильно пнул кирзовым сапогом столб, сбивая с подошвы налипшую грязь, и широким шагом двинулся к дому.

– Кто это? – повернулся Хрипунов к хозяйке, чувствуя, как в висках запульсировала кровь.

– Моисей, мой муж…

– Почему так рано?

– Он в ночную смену работал. Вот пришел…

Большак вплотную подошел к сжавшейся от страха женщине, ткнул дулом вальтера ей в щеку и сквозь стиснутые зубы процедил:

– Сейчас ты подойдешь к двери и без лишних слов откроешь своему муженьку. Если вякнешь хотя бы слово… пристрелю и тебя, и его! Ты хорошо меня поняла?

– Да, – тихо произнесла Заславская.

– Вот и прекрасно, моя радость… Если сделаешь так, как я велю, тогда все обойдется. А теперь вперед, – подтолкнул он ее к выходу.

Раздался негромкий стук в дверь. Хася подошла к порогу и умоляюще посмотрела на стоявшего рядом Хрипунова. Тот молча поднял руку с пистолетом: «Помни!» Подрагивающими пальцами женщина не без труда отодвинула засов и отступила в глубину комнаты. Утренний сумрак укрыл ее взволнованное лицо. Дверь приоткрылась.

– Заставляешь ждать меня, красавица, – вошел в прихожую хозяин дома Моисей Заславский. – Похоже, что ты сегодня не в настроении. А у меня вот для тебя новость хорошая есть. Сегодня пойдем покупать тебе новое платье. Повысили меня. С завтрашнего дня буду работать мастером, а это уже совсем другая зарплата. А еще и премии!

Хозяин пребывал в радушном настроении – продолжал шутить с женой, не обратив внимание на то, что его слова остались без ответа. Заславский не увидел, как ему за спину зашел Дворников, какое-то мгновение он медлил, а потом ударил его чем-то тяжелым по затылку. Моисей Заславский даже не понял, что произошло, не почувствовал боли, просто тело его разом отяжелело, ноги вдруг подкосились, и он, потеряв сознание, грохнулся на дощатый пол.

– А-а-а-а!!! – вырвался из груди Хаси крик ужаса. – За что же вы его, нелюди?! – закрыла она лицо руками.

– Заткнись, тварь!!! – выкрикнул Хрипунов.

– Убили!!! Звери вы!!! – глядя на распластанное на полу тело мужа, заголосила женщина. – Он даже мухи не обидит!

Опустившись на колени на растекающееся пятно крови, Хася стала обнимать бесчувственное тело мужа.

Хрипунов шагнул к женщине и с размаху ударил ее рукояткой вальтера в висок, опрокинув навзничь.

– Все… Отголосилась. Предупреждал же ее, не разводи мне тут болото… Сбросьте их в подпол! – распорядился Василий, поспешно рассовывая золото по карманам.

– Ну что, взяли, – сказал Петешев, подхватив за руки Моисея Заславского. – Здоровущий мужик! Нам бы пришлось с ним повозиться, если бы ты его по темечку не приголубил.

Дворников молча ухватился за ноги Моисея. Подтянули Заславского к открытой черной пасти подпола. Вдруг дверь в соседней комнате приоткрылась, слегка скрипнув, и взгляды присутствующих сошлись на мальчике лет четырех с черными как угольки глазенками. Увидев, как Петр Петешев ногами сталкивает в подвал тело отца, мальчик громко заплакал:

– Папа…

– Ну, чего стоишь? – прикрикнул Хрипунов на застывшего Петра Петешева. – Мальчишку прибей! Щенок всех нас выдаст!

Петешев вытащил из голенища сапога складную финку, подошел к мальчику, продолжавшему безутешно плакать, и, ухватив его за шею, принялся наносить ему удары. Опомнился только тогда, когда почувствовал, как по пальцам теплой струйкой полилась кровь.

– А одного раза недостаточно, что ли, было? – спросил Хрипунов у застывшего Петешева. – Ты его совсем раскромсал.

– Чтобы уж наверняка, – стал оправдываться Петешев.

– Чего застыл, как статуя? А теперь бабу и ребенка тоже в подпол.

Большак безучастно наблюдал за тем, как сначала ребенок, а потом Заславская с громким стуком проваливаются в стылую пасть подпола. Развязал кисет с махоркой, чтобы закурить, но раздумал – не самое подходящее время, чтобы табачком баловаться. Затянув накрепко горловину кисета, сунул его в карман и посмотрел на Дворникова:

– А ты, Иван, молодец, не забуксовал! Не ожидал я от тебя… такого подвига! Кровь пришлось пустить.

– Даже сам не пойму, как оно получилось. Как-то само сработало, – глухо произнес Иван Дворников.

– Ясное дело… Разведка! Все хорошо прошло! Теперь уходим. Быстро! Здесь нам больше делать нечего.

Вышли в пустынный двор, освещенный безоблачным солнцем. Незамеченными пролезли через лаз и вышли к оврагу, заросшему густым орешником. За лицо неприятно хватала липкая паутина. Преодолев крутые глинистые склоны, они вышли на соседнюю улицу, откуда направились к Петешеву.

Большую часть золота Василий оставил себе.

– Вот это золотишко я себе забираю… Без обид? – испытующе глянул он на подельников. Не дождавшись возражений, довольно заключил: – Вот и отлично! А теперь по хатам! Отсыпаться!

– Это все твое.

Василий извлек из внутреннего кармана плаща холщовый мешочек и с торжествующим видом высыпал из него на кухонный стол золотые ювелирные изделия. На лице жены не обнаружил того пугающего выражения ужаса, каковое проявлялось первоначально. «Присмирела, моя голубка, значит, понравился подарок», – с удовлетворением подумал он.

– Откуда ты все это взял?

– Это уже неважно. – Взяв со стола серьги, Василий повертел их в руках. Бриллиантовые грани, ловя свет, сверкали. – Такой вещицы во всей Казани днем с огнем не сыщешь! Только сразу на себя не цепляй… Пусть сначала все в городе уляжется, а уже потом носи! Остальное рыжье отнесешь матери, пусть продаст по знакомым. – Он сунул руку в карман и вытащил несколько золотых монет. – Да, – удовлетворенно протянул он, – с такими деньгами можно жить. Может, мне свою охрану на фабрике забросить? – посмотрел он на жену, ожидая ответа.

Надежда лишь неопределенно повела плечом, глаза ее говорили: «Ты – муж, сам и решай!»

– Пожалуй, не стоит торопиться, – отрицательно покачал он головой после некоторого раздумья, – мусора тогда начнут присматриваться… А так работа у меня не пыльная: ходишь по территории с наганом, страх на всех нагоняешь! – Приобняв жену за плечи, добавил: – О жинке своей думаешь, о том, какая она ласковая и верная…

Примечания