Камера абсурда

– А вы позволите подождать ее здесь, у вас? – попросил я.

– Да, конечно, – ответил Альберт Андреевич. – После съемок я ее к вам сюда и приведу.

– Это было бы здорово, – улыбнулся я. – Спасибо, Альберт Андреевич.

Когда режиссер вышел, Ирина недобро посмотрела на меня и сказала:

– Ты же не думаешь, что именно Пиктиримов убийца?

– Не думаю, – соврал я.

– Не ври, если не умеешь, – быстро раскусила меня Ирина. – Так вот, я заявляю тебе: отец не убивал. Поверь мне.

– Тебе верю, – сказал я.

– А ему? – спросила Ирина.

– А ему пока не очень, – сказал я сущую правду.

– Ну, если ты мне веришь, то должен верить и ему, – заключила Ирина. – Я его не выгораживаю. Просто знаю, что он не мог убить и никого не убивал.

– Нет? – посмотрел я на нее.

– Нет, – ответила Ирина.

– А что ты тогда делаешь? – спросил я.

– Что я делаю? – Взгляд Ирины смягчился, и следующую фразу она произнесла более мягко: – Просто я не хочу, чтобы ты в своем расследовании этого дела направился по ложному пути. Это отнимет у нас время, которого и так не очень много.

– Хорошо, – решил я принять ее точку зрения. – Значит, будем подозревать только Аленину и эту, как ее… Светлану Аркадьевну.

– Вот и отлично. – Ирина улыбнулась и чмокнула меня в щеку: – Я в тебя верю.

На что я голосом Михаила Горбачева ответил:

– И это правильно…

Пиктиримов вернулся в вагончик через полтора часа. Один.

– А где Аленина? – спросила его Ирина.

– Она не придет, – глухо ответил Альберт Андреевич.

– Почему? – как бы между прочим поинтересовался я, хотя то, что нам не удастся побеседовать с Алениной, меня отнюдь не обрадовало.

– У нее после съемок разболелась голова, – сообщил Пиктиримов. – Так бывает…

– Все ясно, – сказала Ирина и выразительно посмотрела на меня. – Она с нами просто не хочет разговаривать. Или боится…

– Не факт, – сказал я.

– Факт, – не согласилась со мной Ирина. – Ну что, убедился?

– В чем? – не понял я ее выпада.

– В том, что отец не виноват? – ответила Ирина. – Он ведь с нами поговорил и рассказал все, о чем ты его спрашивал…

Я промолчал.

– Ну, может, у нее и правда разболелась голова, – не очень уверенно произнес Альберт Андреевич. – Все-таки было отдано много душевных сил, личных переживаний.

– Ага, разболелась, – усмехнулась Ирина. – Она просто боится с нами разговаривать.

– Ну а чего ей нас бояться? – пожал я плечами. – Мы не полиция, не прокуратура. Она может попросту не хотеть с нами говорить. Потому что ни во что нас не ставит…

– Если так, то это она зря, – задумчиво произнесла Ирина.

– А дочь ее, Маша? – задал я вопрос Пиктиримову. – Она на площадке?

– Наверное, – ответил Альберт Андреевич.

– У нее-то, может, голова не разболелась? – спросил я с некоторой надеждой.

– Я понял, – произнес режиссер и исчез.

Вернулся Пиктиримов опять один.

– Что, и у Маши тоже разболелась голова? – не без сарказма спросила отца Ирина.

– Нет, – ответил режиссер. – Впрочем, я не знаю. Знаю только, что она вместе с Алениной уже уехала домой.

– А где они живут, ты знаешь? – спросила Ирина.

– Знаю, – сказал Альберт Андреевич.

– Завтра у тебя съемки есть? – поинтересовалась Ирина.

– Есть, конечно, – ответил Пиктиримов. – Вечерние…

– Отлично. Давай адрес, и мы пошли, – безапелляционно сказала моя подруга, решив и за себя, и за меня, как она это часто проделывала. Впрочем, спрашивать Пиктиримова мне больше было не о чем, и после того, как Альберт Андреевич записал на бумажке адрес Алениной и передал ее дочери, мы попрощались и ушли.

– Сегодня мы к ним не поедем, – сказал я Ирине, когда мы вышли из режиссерского вагончика. – Поскольку нас все равно не примут. Даже если бы у Алениной эта мигрень прошла.

– Конечно, не поедем, – согласилась Ирина. – Поедем к ним завтра. С утречка. Пока дневные заботы еще не вызвали головных болей, – добавила она не без сарказма.

Я промолчал. Потому что перечить девушке было бесполезно.

– Я сегодня ночую у тебя, – так же безапелляционно заявила она.