Ловушка для стервятника
Работа начальника охраны пришлась ему по душе: сутки работаешь, двое отдыхаешь. Оставалось немало свободного времени, чтобы отдохнуть и подправить материальное благосостояние.
Вскоре Василий сошелся с симпатичной девушкой, проживавшей также на Суконке и которую помнил еще совсем девчонкой. Поначалу жили во грехе, не думая о чем-либо серьезном, а потом решили официально оформить отношения. Еще через год родилась дочь. Хрипунов стремился наряжать жену во все лучшее, исполнял ее малейшие капризы. «Надька – девка видная! – размышлял Василий. – Чтобы удержать такую яркую кралю, нужно большие хрусты иметь! Красивым барахлом ее заинтересовать. С шантрапой, с которой сейчас квартиры обносим, много не принесешь… Пойти на крупное дело у них духу не хватит, был бы Петро, обязательно что-нибудь придумали бы. Только где он сейчас? Говорят, что чалится где-то».
* * *Вскоре невеселые думы об убитых стариках отодвинулись куда-то на задворки сознания. Хрипунов заставил себя поверить в то, что их просто не существовало, и почти сразу же закончились бессонные ночи, без следа улетучился липкий противный страх.
Неделей позже Хрипунова потревожил стук в дверь.
– Иди открой! – сказал Василий, посмотрев на жену.
Надежда подошла к порогу, скинула металлический крючок с дверного косяка и, увидев перед собой рослого ссутулившегося мужчину, удивленно спросила:
– Вам кого?
Гость, в свою очередь, тоже выглядел обескураженным:
– В этой квартире Хрипуновы проживали. Они переехали?
Молодая женщина отступила на шаг в полутемный коридор и громко произнесла:
– Вася, это, кажется, к тебе пришли!
В проеме длинного и узкого коридора показался и сам хозяин. Василий Хрипунов совершенно не изменился – все такой же сухопарый, черноволосый, словно время прошло мимо него. Правда, кожа на скулах будто бы немного пообтерлась и приобрела грязновато-пепельный цвет, да вот еще косоглазие появилось. А так все тот же!
– Петро! – заулыбался Хрипунов, широко раскинув руки. – Неужели ты? Давненько не виделись. – Обнялись, слегка постукивая друг друга по плечам. – А я как раз о тебе недавно думал. Проходи, чего же ты как неродной!
Петр Петешев прошел в знакомый коридор, стены которого еще до войны были оклеены обоями. В комнате лишь малоприметные изменения – все те же зашарканные полы, прежняя старинная массивная мебель с резными дверцами и стенками с облупившимся лаком. Даже занавески на окнах неизменные, разве что заметно выцветшие… Казалось, что время в этой комнате запылилось и замерло.
«Небогато Большак живет», – отметил про себя Петешев.
Сели за круглый стол, покрытый все той же синей скатертью. Рядом с ним стоял продавленный матерчатый диван.
– Петух, – назвал Хрипунов Петешева детским прозвищем, – сколько же мы с тобой не виделись?
– Где-то года четыре, – подумав, ответил Петешев. – С тех самых пор, как ты на чалку попал. Потом, я слышал, тебя на фронт отправили.
– Было дело, – неохотно согласился Хрипунов. – Призвали быстро, даже попрощаться с тобой не успел.
– И как ты там, у хозяина? – поинтересовался Петешев.
– А что там может быть хорошего? – устало отмахнулся тот. – Два года на колючую проволоку пялился. Ты ведь тоже свое оттрубил, знаешь, что почем.
– Знаю… В Воркуте чалился. Гнилое место! Люди мерли, как мухи! Поначалу тяжело было, а потом ничего, как-то пообвыкся… Ладно, чего там будоражить старое, – мотнул он головой, словно стряхивая дурные воспоминания. – Расскажи лучше, как ты сейчас живешь. Чем дышишь? Что это за краля сейчас с тобой?
Василий Хрипунов усмехнулся:
– А это, Петро, не краля… Это моя жена.
– Ах вот оно как. Красивую подцепил.
– Есть такое дело, – довольно заулыбался Хрипунов.
– А я ведь тоже женился. Может, не такая раскрасавица, как твоя, но мне пойдет.
– Поздравляю, – произнес Хрипунов. Правый уголок губ пополз вверх.
Скверную привычку Василия кривить губы Петр помнил едва ли не с раннего детства. «Не меняется Большак, даже ухмыляется по-старому».
– Мужикам сейчас только и выбирать. Сам посуди, из наших ровесников никого и не осталось. Раз-два и обчелся! Иной раз пройдешь по улице, а там одни девки гуляют! Можно такую кралю выбрать, к каковой раньше и не подступиться было… А сейчас они сами на шею вешаются!
Вошла Надежда с подносом в руках, в центре которого стояла бутылка водки с двумя стаканами, а подле – тарелка с нарезанным хлебом, колбасой и большими кусками вареного мяса; в глубоком блюде лежали соленые огурцы.
– Угощайтесь, – весело произнесла женщина, расставляя тарелки на столе.
– Видишь, какая у меня жена понимающая. Даже просить не нужно, сама все принесет, знает, что друг пришел, с которым давно не виделся. Все, иди к себе, Надюха, сами разберемся, у нас тут серьезный разговор пошел.
Не сказав ни слова, Надежда вышла. Распечатав бутылку «Московской особой», Василий Хрипунов наполнил стаканы:
– За встречу, что ли.
– Давай, – охотно согласился Петешев, поднимая стакан.
Стеклянные грани столкнулись, издав глухой звук. Хрипунов подцепил пальцами соленый огурец; Петешев положил куски мяса на хлеб, и приятели с аппетитом зажевали.
– А что с твоими глазами, Большак? – спросил Петр, слегка охмелев. – Косишь ты малость. Помнится, раньше такого не было. Только без обид, я так… поинтересоваться.
– Какие обиды! Могло быть куда хуже… Не было, – легко согласился Василий. – Контузия, мать ее! – Улыбнувшись, заметил: – Девки теперь на меня не смотрят. – Кивнув в сторону закрытой двери, добавил: – Только одну с трудом уломал.
– Все шуткуешь, Василий, – хмыкнул Петешев. – А работаешь ты где? Или так…
– Почему же – «так»? – Хрипунов даже слегка обиделся. – Работаю.
– И кем?
– Начальником охраны Казанской гармонной фабрики.
– Ого как! Ты со стволом, значит?
– При оружии. Револьвер дали. Из-за глаз брать не хотели. Косоглазость им моя не понравилась. А где вы сейчас здорового мужика после войны отыщете? С войны все покалеченные вернулись, если не физически, так душевно. А те, что в тылу остались, – одни больные! У меня у самого порой голова так трещит, что не знаю, куда себя девать! Пришлось мне доказывать, что при стрельбе косоглазость не мешает.
– Вот оно как у тебя складывается! – подивился Петр Петешев. – Сначала тебя охраняли, а теперь ты сам охраняешь. Выходит, два года у хозяина тебе на пользу пошли… Перековали тебя, Большак, исправительно-трудовые лагеря, – съязвил Петешев. – Красный ты теперь!
– Чего ты мелешь, земеля?! Взяли как бывшего фронтовика. Платят хорошо. Времени тоже свободного много. Все-таки не режимный объект.
– Ладно, забудем… А помнишь, как ты сало у тетки с базара украл? – неожиданно улыбнулся Петешев.
– Как забыть, это моя первая кража была.
– Знаешь, а я до сих пор его вкус помню. С прослойками мяса оно было. Соленое… А я ведь к тебе, Большак, не просто так пришел, а за советом. Спросить хотел, может, посоветуешь что…
– Валяй, выкладывай!
– Как далее жить?
Василий Хрипунов посмотрел на Петешева, как если бы проверял, тот ли он самый Петр, с которым не виделся долгих четыре года. Видно сделав для себя какой-то вывод, он неторопливо поднялся – старенький диван плаксиво заскрипел и обиженно умолк. Хрипунов подошел к старинному пузатому комоду и потянул на себя нижний ящик, бесшумно выдвинувшийся. Пошарил ладонью на самом дне и достал нечто плоское, бережно завернутое в белую промасленную холщовую тряпицу. Затем осторожно развернул лоскуты, и Петешев увидел пистолет с небольшим наклоном рукояти.
– Как тебе эта игрушка?
– Вальтер! – ахнул Петешев.
– Он самый. Трофейный. Привез с фронта.
– Тебя разве не обыскивали?
– Может, кого-то и проверяли, а вот меня нет. Видно, я ментам доверие внушаю, – широко заулыбался Большак. – А вообще там столько фронтовиков ехало, что всех и не обыщешь! Было бы желание, так можно и пулемет провезти!
Красивая изящная игрушка притягивала взгляд.
– Дай глянуть, – попросил Петешев.
– Понравилась игрушка? – спросил Хрипунов, протягивая Петру пистолет.
– Такая вещица не может не понравиться. – Ладонь Петешева обхватила рукоять пистолета. – В моей ладони как влитой! Даже выпускать неохота. Прицеливаться очень удобно.
Пистолет, выпущенный десять лет назад, не выглядел старым. Вполне современное оружие. Ни один из пистолетов не обладал столь высокой точностью стрельбы и большой мощностью и был при этом таким компактным.
– За бесценок взял. Повезло! Мне тут еще тесть обещал наган подогнать. Говорит, что у его фронтового кореша где-то лежит в загашнике… В общем, так – считай, что для тебя старается. Наган твой будет!
– Годится! – Петешев вернул приятелю пистолет.
– И вот еще что… Я тут на Ягодной один богатенький дом присмотрел с террасой, несколько дней его уже пасу. Там бабка одна старая живет и квартирант ее. Окна в квартире невысокие, на наше счастье, всю обстановку в комнатах видно! Барахла там всякого полным-полно. На рынке сейчас за цивильную одежду хорошо платят. Думаю, что у бабки и золотишко отыщется со сверкальцами. После войны цена на золото будет расти, и нам бы не помешало впрок рыжьем запастись. Со мной пойдешь? – напрямую спросил Василий, буравя Петешева жестким взглядом. Его правый глаз медленно пополз в самый угол, к узкой переносице. Большак словно спрашивал: «А может быть, это уже не тот Петр, которого я знал прежде? Четыре года разлуки по нынешним временам срок немаленький. Нынешняя пора быстро меняет людей: кто прежде был твоим другом, вдруг становится врагом, а кто был просто знакомым, вдруг делается ближе родного брата».
Петр Петешев осознавал, что сейчас он проходит важное испытание и от того, как он ответит, зависит его дальнейшая судьба. Выдержав пристальный взор, он безразлично пожал плечом и согласился:
– Я с тобой, Большак. Как всегда! В народе говорят, старый друг дороже двух новых.
Хрипунов не сумел скрыть испытанного им чувства облегчения – тонкие губы растянулись в довольной улыбке:
– Я знал, Петро, что не ошибся в тебе.
– И как ты планируешь провернуть это дело? Уже продумал?
– Не без того. Выдавливаем раму на террасе. Пролезаем внутрь, затем проходим в зал и собираем все барахло.
– А где будут хозяева?
– В зале их нет, обычно они спят в соседней комнате. Потом так же через террасу уходим обратно. Мешок для барахла не забудь взять.
– Не забуду. А ежели что не так пойдет… Тогда с краской?[4]
– Мы же мирные люди, – усмехнулся Хрипунов, – в краске не пачкаемся.
– Тогда до вечера!
Глава 8
Вернемся и порежем!
В июле вечерние сумерки непродолжительные. Еще какой-то час назад был день, радовавший взор разноцветьем; через кроны пробивался солнечный свет, а прохожие безжалостно топтали на асфальте расплывающиеся солнечные пятна. А потом как-то разом все посерело и померкло, строения окунулись в глубокую тень, а вскоре все вокруг залило чернотой, будто бы кто-то неведомый накрыл город плотным непрозрачным куполом.
Хрипунов и Петешев подошли к трехэтажному кирпичному особняку старинной постройки, когда во всех окнах уже погасили свет. На улицах ни души. Укрывшись в плотной темени, они сели на лавочке.
Строение, утопая в ночи, напоминало небольшую возвышенность, очерченную строгими прямыми линиями. Вдруг одно из окон на первом этаже вспыхнуло желтоватым тусклым светом, вырвав из темноты невысокий плетень с гибкими длинными прутьями и отбросив длинную тень на дорогу.
– Не спят! – выругался Хрипунов. – Неделю уже сюда прихожу. Специально смотрел, когда они спать ложатся. В десять часов уже в койке! А сейчас будто бы специально не спят, словно что-то почуяли.
– А может, так оно и есть… Не нравится мне такое начало. Давай в следующий раз подойдем, – осторожно предложил Петешев, стараясь вместе с сомнениями не выдать страха, затрудняющего дыхание. После непродолжительной паузы продолжил, придавая голосу как можно больше твердости: – Тогда уже наверняка! Сам же знаешь, если в самом начале не поперло, так лучше переждать. А то фарт можно спугнуть!
Внимательно посмотрев на Петешева, Большак неодобрительно покачал головой, после чего изрек:
– Помнится, раньше ты был менее суеверным. Если решили идти, то нужно так и сделать. А вот если вернемся, тогда точно нам фарта не будет. Рама там хлипенькая, я смотрел. Гвозди тонкие. На раз выдавим. Хотя можешь и в обратку, тебя никто не неволит.
– Я с тобой, Большак!
– Ну смотри…
Ждать пришлось недолго. Скоро свет в окне погас, утопив в темноте фасад дома с насаждениями перед ним и невысокий плетень, ровной линией тянувшийся до середины здания.
– Подождем еще с полчаса для верности, а потом приступим.
Курили, перебрасываясь лишь редкими фразами. Уже обо всем переговорили, и добавить к сказанному было нечего. Тишина вокруг представлялась настолько глубокой, что казалось, будто бы и за сотню верст вокруг они пребывали в одиночестве. Наконец Большак посмотрел на часы, осветив циферблат вспыхнувшей спичкой, и произнес:
– Все, пора! Погнали!
Подступили к дому, подле которого росла вишня. Перешагнули низкий палисадник, осмотрелись. Хрипунов подошел к террасе и, стараясь не шуметь, надавил на раму обеими руками. Скрипнув, она поддалась.
– Чуть не сорвалась, зараза, – прошептал он в самое ухо Петешеву. – На, держи, – протянул он выдавленную раму. – Поставь у стены так, чтобы она не грохнулась.
Петр взял оконную раму и бережно поставил ее поодаль.
– А теперь давай за мной.
Хрипунов нырнул в оконный проем и сполз на пол. Петешев полез следом. Большак пересек широкую террасу, обходя расставленные стулья и табуреты. Вел он себя уверенно и спокойно, как если бы ему приходилось бывать здесь не однажды. Вот и дверь в комнаты. Василий взялся за ручку двери и повернулся к Петешеву. Петр увидел его лицо – прямой тонкий нос, спокойные глаза, губы растянуты в легкой добродушной улыбке, и невольно подивился: «Вот это нервы! Неужели Большак ничего не боится?»
– Петух, все помнишь?.. Я иду потрошить шифоньер, а ты топаешь сразу к комоду, он слева стоит. Деньги и золотишко, мне думается, там и должны лежать.
– Большак, а если они в зале все-таки спят? – усомнился Петр Петешев.
– Не должны! – убежденно сказал Василий. – Старуха спит в своей комнате, а квартирант за ширмой. Я уже неделю наблюдаю за этим домом, если не нашумим, то так же тихо и смоемся с хорошей добычей.
Хрипунов несильно потянул на себя тонкую дощатую дверь, и она бесшумно отворилась. Желтый рассеивающийся луч фонаря осветил обшарпанный пол, быстро перебрался на противоположную сторону, оклеенную старыми обоями; выхватил из темноты семейные фотографии, после чего зацепил угол какой-то пестрой картины и перескочил на громоздкий комод, расплывшийся огромным темным пятном рядом с окном.
– Ищи здесь!
Петр прошел вперед на несколько шагов и, не заметив стоявшего в темноте стула, зацепил его ногой. Стул громко и злобно прошаркал по полу, качнулся на задних ножках, словно раздумывая: «А следует ли падать?», а потом с грохотом шарахнулся об пол.
В следующую секунду из соседней комнаты прозвучал встревоженный старушечий голос:
– Кто здесь?!
Хрипунов перехватил растерянный взгляд Петешева – тот ждал разрешения, чтобы броситься к выдавленному окну. «Дрейфишь, Петро, а все героя из себя строил!» Но вместо отхода Василий, уже не соблюдая осторожность, зашагал через весь зал прямо в ту сторону, откуда звучал обеспокоенный голос. Луч фонаря бесцеремонно уставился на сморщенное желтоватое старушечье лицо, и он, вкладывая в свой голос всю накопленную злобу и раздражение, не отпускавшее его на протяжении последних недель, прошептал:
– Молчать, старая колода, если жить хочешь… Хоть слово вякнешь… пристрелю! – для убедительности он выставил вперед руку с вальтером. – Где твой квартирант?
– За занавеской он, спит…
– Петух, проследи за ней, чтобы она какую-нибудь дурь не выкинула, – сказал Хрипунов Петру, продолжавшему стоять неподвижно.
Петешев уже справился с растерянностью и теперь старался выглядеть как можно боевитее. Ему очень хотелось верить, что Большак не заметил его минутное замешательство.
– Ложись на пол, старая! – приказал Петешев, потрясая наганом. – Живо!
– Да что же вы надумали-то, ироды! Я же вам в бабушки гожусь.
– Ложись, сказал!
Женщина, подбирая в руки длинную белую сорочку, тяжело опустилась на колени, потом легла на пол.
– Боже, сохрани! Боже, спаси! – крестилась она, глядя на револьвер.
Хрипунов отошел в угол комнаты, где за занавеской находился квартирант, и с силой дернул на себя пеструю материю. Бледно-желтый луч фонаря осветил рыхловатое лицо спящего молодого мужчины.
– Поднимайся, козел! Чего дрыхнешь? – процедил Хрипунов.
Мужчина открыл глаза и недоуменно уставился на Василия.
– Вы кто? Что происходит? Объясните мне.
На вид ему было не более тридцати лет. Он был высокого роста, с рыхлым телом, очень нескладный, с тонкими руками. Василий не без удовольствия всматривался в его искаженное страхом лицо. Квартирант все понял – его губы вдруг дрогнули и застыли в какой-то нелепой просительной улыбке.
– А теперь туда! К старухе! И лицом вниз! – Хмыкнув, добавил: – И смотрите там, не нагрешите.
Квартирант суетливо затоптался на месте, после чего послушно опустился рядом со старухой.
– Слушай меня внимательно, – с искренним сочувствием произнес Василий, – если поднимешь крик, пристрелю тут же, на месте. Мне не впервой! Петух, посмотри, что там у старухи в комоде припрятано.
Петр Петешев подошел к комоду и стал вытаскивать из него ящик за ящиком. На пол вывалилось выглаженное белье – простыни, наволочки. В нижнем ящике оказалась шкатулка, в которой лежали старинные бусы, броши, кольца, золотые серьги.
– Где золото прячешь, старая?! – зло спросил Петешев. – Ну, говори!
– Нету у меня ничего больше, сыночки, – горестно запричитала хозяйка дома. – Только это.
– Осмотри шифоньер! – приказал Большак.
Петешев повернул ключ, оставшийся в дверце шифоньера, и широко его распахнул. В нем были старые платья времен молодости старухи, широкие сарафаны, передники, помятые шляпки. Петр торопливо скидывал одежду на пол. Ни золота, ни денег в шифоньере не оказалось.
– Где же ты, старуха, деньги прячешь?
– Если бы у меня деньги были, разве стала бы я квартиранта держать? Хоть на маслице да молочко будет.
– Оставь ее, Петух! Возьми вот ту швейную машинку, за нее на базаре хорошие деньги дадут!
Петр приподнял швейную машинку.
– А тяжела, зараза! – посетовал он.
– Ничего, не переломишься, – отмахнулся Хрипунов, подобрал с пола четыре платья. Критическим взором осмотрел их со всех сторон и, убедившись, что они вполне годны для продажи, сунул в холщовый мешок. – На базаре толкнем! Сейчас любая вещь нарасхват! А вы… если хоть слово кому-нибудь вякнете про нас! – повернулся он к лежащим на полу старухе и квартиранту. – Вернемся и порежем вас!
– Да разве мы смеем, милочки! – запричитала старуха.
– Все, выходим!
Потушив фонарь, Хрипунов сыпанул на пол горсть табаку и вышел из комнаты; пересек террасу и шагнул в оконный проем, через который было видно черное небо, издырявленное множеством звезд. За ним, стараясь не расколотить швейную машинку, заторопился Петешев.
Никто из близлежащих домов не видел, как дворик бабки Ксении пересекли двое мужчин. Потом, ненадолго нарушив ночную тишь, бряцнула на воротах тяжелая щеколда, и «гости» растворились в густом и темном пространстве улицы.
Глава 9
Сдавать не станут
Майор Щелкунов и капитан Рожнов вышли из темно-желтого длинного здания управления, пересекли тихую улицу Дзержинского, после чего спустились вниз по крутым бетонным ступеням прямиком к «Черному озеру».
Виталий Викторович был влюблен в этот парк с самого детства. Мальчишкой он помнил его всегда многолюдным, в нем было тесно от прогуливающихся под ручку пар, весело от задорных и шумных, как сама молодость, студенческих компаний. Зимой на озере еще с незапамятных времен ежегодно заливался каток, привлекавший всю молодежь с близлежащей округи. Весной впадина наполнялась талой водой, и тогда он вместе с другими мальчишками сколачивал плоты и организовывал на озере настоящие флотские баталии.
Некогда в саду размещались рестораны, один из которых принадлежал купцу Ожегову – по заверениям казанцев, один из самых лучших в Казани. Только в нем можно было отведать суп вензорв и консоме дежибье, кокили из рыбы и голубцы по-полтавски. Частенько к арке «Черного озера» подкатывала пролетка очередного залихватского кутилы. Раздавались хлопки откупориваемых бутылок, пенилось шампанское, слышался смех, а между старых лип чинно вышагивали парочки – мужчины с изящными тросточками в руках и женщины в красивых платьях и со шляпками с широкими полями.
Все это изящество присутствовало совсем еще недавно, но уже успело кануть в Лету. С той поры минула целая эпоха.
По ровной и прозрачной глади озера безмятежно скользила стайка лебедей. Птицы были доверчивыми и ручными, их можно было кормить прямо с ладоней. Но в парке уже давно не было изысканных ресторанов с зимним садом и светской, избалованной многими развлечениями публики. Все изменилось, казалось, что даже воздух стал несколько иным.
Особенно серьезные перемены произошли в «Черном озере» в тридцатые годы. Парк вдруг сделался чужим, даже нелюдимым, и казанцы старались обходить его стороной. В нем было беззвучно и гнетуще, даже птицы не щебетали. По утрам около парка «Черное озеро» со стороны Управления Народного комиссариата внутренних дел выстраивалась длиннющая очередь, которую не могли напугать ни летний зной, ни зимняя стужа. Длинная очередь тянулась через всю улицу Дзержинского и зловещим длинным хвостом спускалась по бетонным ступеням к самому озеру. О людях, стоявших в очередях, распространяться было не принято, но всем было известно, что это родственники арестованных, участвовавших в кулацких, диверсионно-повстанческих и диверсионно-вредительских группах, не теряющие надежды узнать хотя бы что-нибудь о судьбе арестованных близких.
Теперь очередей не было, что не могло не радовать. Времена нынче иные. Хотелось верить, что лучшие. Щелкунов любил посидеть в тенистом парке. Он словно погружался в далекое детство, где окружающий мир представлялся ему безоблачным.
В парке Виталий Викторович мог расслабиться. Покой и вид на узорчатый фасад Александровского пассажа, красивейшего здания Казани, помогали ему сосредоточиться, собраться с мыслями. Обычно он приходил сюда один, но сейчас с ним был капитан Рожнов, наблюдавший за ватагой пацанов в замызганных кепках, гонявших с громкими выкриками по асфальтовой дорожке обод от велосипеда.
Майор закурил и посмотрел на Рожнова.
– Ограбления совершает одна и та же банда. Это очевидно. – Между пальцами правой руки он сжимал дымящуюся папиросу; тонкая серая струйка неровной ниточкой тянулась кверху. – При грабежах бандиты действуют очень уверенно, как будто бы им хорошо известно расположение комнат, расстановка мебели. Возможно, они предварительно посещают квартиру под каким-то предлогом и изучают обстановку.
Валентин давно научился понимать майора Щелкунова с полуслова, возможно, потому, что часто думали об одном и том же. Вот и сейчас он сразу сообразил, о чем идет речь.
– Ограбление на Ягодной очень напоминает предыдущие, произошедшие на Марусовке. Выставляют раму и проникают в квартиру. Потом следы посыпают табаком, чтобы собака след не взяла.
Майор Щелкунов удовлетворенно кивнул.
– Почерк очень схож… Но что мы знаем об этой банде? Крайне мало, а правильнее сказать, почти ничего! По показаниям бабки и ее квартиранта нам известно, что грабителей двое. Молодые. Примерный возраст – от двадцати пяти до двадцати восьми лет. Особых примет не имеется. Во всяком случае, ни бабка, ни квартирант ничего такого не заметили. Правда, свидетели они не бог весть какие: одна полуслепая, а другой насмерть перепуганный и со страху ничего не помнит.
– Я тут переговорил со своими информаторами. Никто о них ничего не знает.
– У меня тоже ничего не получилось… Уверен, что это только часть банды. В действительности бандитов больше. А почему о них никто не знает… Банда закрытая! Так бывает, когда повязаны родственными связями, а такие друг друга не сдают, – заключил Щелкунов. Зябко поежившись, Виталий Викторович предложил: – Ну что, Валя, пойдем, что-то холодать стало.
Глава 10
Ограбление заславских
1948 год, начало июля
Развалившись на стареньком диване и беззаботно заложив руки за голову, Василий Хрипунов наблюдал за женой. Надежда, не замечая пристального взгляда мужа, кокетливо прихорашивалась перед зеркалом: подводила губы, поправляла прическу, поворачивалась то одной, то другой стороной к зеркалу. В последние два года Надя буквально расцвела: из девчонки-подростка она превратилась в красивую девушку со всеми приятными для мужского взгляда женскими выпуклостями. Девок вокруг вроде бы много – так и растут пустоцветами, многие их них никогда мужской ласки не узнают, – среди них можно подобрать деваху поярче да поэффектнее, но как-то с Надеждой было милее. И улыбнуться может по-особенному, и прикоснуться иначе, так что дрожь по телу пробирает. «Будто бы околдовала, так и смотрел бы на нее, не отводя взгляда!»
