Выстрел из темноты
Свои невеселые думы Колокольцев старался затолкать в глубину собственной души, отрезать им всякий выход наружу так, чтобы с концами, безо всякой надежды на воскрешение. В какой-то момент ему показалось, что у него получалось. Но похороненные мысли неожиданно проросли через увядшую память загаженным цветком и ядовито запахли.
Получив немалые премиальные, Колокольцев осознавал, что легко перешагнул разделяющую черту между зеваками и теми, кто пришел выбрать понравившуюся говядину. Спиной чувствовал завистливые и одновременно ненавидящие взгляды, точно такие, каковыми каких-то несколько дней назад сам награждал всякого покупающего сочное свежее мясо.
Василий Колокольцев притормозил перед мясным рядом. Продавец, крестьянин с хитрецой в глазах и в шапке со слежавшимся мехом на самой макушке, заинтересованно повернулся в его сторону, взглядом оценивая его платежеспособность: из особо любопытствующих или действительно в кармане этого молодца в старомодном чистом пальто водятся деньги? Видно отыскав в глазах признаки, понятные ему одному, по которым можно установить платежеспособного клиента, широко улыбнувшись, спросил:
– Что изволите? Какой кусок предпочитаете?
Старорежимное, не успевшее изжить себя обращение, угодливый заискивающий взгляд не понравились Колокольцеву, но неожиданно для себя самого барским, несвойственным ему голосом он произнес:
– Дай-ка мне, братец, вон тот постный кусок говядины.
– Хороший выбор. – Довольный продавец потянулся за указанным куском.
– Вижу, что мясо у тебя свежее.
– Свежее не бывает, – охотно согласился мясник, проворно подхватив толстыми короткими пальцами кусок говядины килограмма на четыре. И бережно положил его на весы. – С вас девятьсот двадцать рублей, – бодро сообщил продавец, заворачивая мясо в толстую шуршащую оберточную бумагу.
Расстегнув внутренний карман, Колокольцев вытащил из него пачку денег и отсчитал нужную сумму.
– Держи, – протянул он продавцу деньги.
Ощущение было такое, будто в этот самый момент на него смотрит весь рынок. Но, повернувшись, он не встретил ни одного взгляда – присутствующие отводили глаза, как если бы он совершил нечто постыдное.
Забрав кусок мяса, завернутый в бумагу, Василий Павлович уложил его в портфель. Громко щелкнул замками – теперь оно никуда от него не денется!
– Товарищ, вы бы не светили такими деньгами, – заговорщицки проговорил продавец. – На базаре разный народ шляется. Шальных тоже немало.
– Учту, – пообещал Колокольцев и, кивнув на прощание, стиснул ручку портфеля и направился к выходу.
Подходящей шапки для супруги отыскать не удалось. Хотелось бы купить нечто особенное. Такое, чтобы мужики головы посворачивали. Глафира женщина красивая, фигуристая, конечно же, ей хочется прилично одеваться, и он предоставит ей такую возможность. Благо, что со следующего месяца обещают существенное повышение зарплаты.
Покинув рынок, Василий Колокольцев прошел по Большой Грузинской, свернул в Большой Тишинский переулок. От него каких-то полчаса до дома, можно пройти и пешком. Ветер присмирел и мягко трогал кроны берез, заставляя остатки листьев перешептываться и шуршать. Топать в прохладу одно удовольствие. Хотя это ненадолго, еще день-другой – и на землю ляжет снег, который останется до весны.
Переулок окунулся в безмолвие: выглядел пустынным, все повымерло. Вполне объяснимо: мужики воюют, старики сидят по домам, в скорби доживают свой век, а женщины трудятся на производстве, кто где: одни шьют для красноармейцев обмундирование, другие, встав у станков, вытачивают снаряды. Малышни тоже не видать – часть из них эвакуировалась, а те, что остались, попрятались по домам после недавней бомбежки.
Большой Тишинский переулок Колокольцев не любил. Не потому, что пустынный, не оттого, что всегда полутемный, а сейчас, со светомаскировкой на окнах, он выглядел темнее вдвойне, а оттого, что отсюда в октябре сорок первого года старший сын, студент третьего курса мехмата МГУ, уходил на фронт. За прошедший год Яков был дважды ранен: один раз легко – пуля прострелила мягкие ткани предплечья, а вот второй раз тяжелее – осколок проник глубоко в бедро, едва не зацепив кровеносную артерию, и сейчас он находился на излечении в городе Горьком. В последнем письме, пришедшем неделю назад, Яша рассказал о том, что врач доволен результатом лечения, и, возможно, он даже не будет хромать, а значит, может рассчитывать на положительное решение медицинской комиссии, после которой будет проситься в свою часть, в которой успел провоевать немногим более года.
Колокольцев глубоко вздохнул. На излечении сын находился уже полтора месяца, а у него не нашлось времени, чтобы повидать его. Жене удалось съездить к Яше уже дважды.
За спиной послышались шаги. Повернувшись, Василий Павлович увидел, как к нему приближались трое парней. Посередине шел высокий скуластый парень, одетый в коричневое шерстяное пальто; на ногах – офицерские сапоги, собранные в гармошку. На шее небрежно болтался светлый атласный шарф, на широкий лоб съезжала меховая шапка. Лицо угрюмое и несвежее, на котором нагловато выделялись белки вытаращенных глаз. Двое других в коротких кожаных плащах и в серых кепках, надвинутых едва ли не на самые глаза; вот только внешне они отличались разительно: один был круглолицый, с заметно оттопыренными ушами, слегка прихрамывал, а другой – сухощавый, с заостренным лицом, чем-то неуловимо напоминал мелкого грызуна.
В подошедшей троице не было ничего опасного или настораживающего – обыкновенные парни, каковых даже в военную пору можно повстречать на улицах Москвы. Наверняка работают на каком-то оборонном предприятии и попали под бронь, ведь кто-то должен ковать победу даже за сотни километров от линии фронта. Возможно, парни догуливают последние свои денечки и уже вскорости будут отправлены на передовую.
В какой-то момент взгляд Василия Павловича встретился с глазами скуластого, смотревшего на него из-под шапки хищно и в упор. По телу прошел неприятный холодок. Перед ним был хищник, самый настоящий волчара, выследивший свою добычу и шедший на него для того, чтобы нанести ему острыми клыками смертельную рану.
Ни убежать, ни спрятаться. Кругом пусто и зловеще тихо. Не отыскать спасения во дворах переулка – нагонят. Может, все-таки договориться?
Троица вплотную подошла к Колокольцеву. Плечистый стоял напротив него, возвышаясь на полголовы. А парочка в серых кепках встала по бокам. Крепенько взяли.
– Что у тебя в портфеле? – негромко, но с какими-то непреклонными интонациями поинтересовался плечистый.
– Продукты, – спокойным голосом ответил Колокольцев.
– Что именно?
– Тебя это очень интересует? Мяса купил, – простодушно ответил Колокольцев, разлепив деревянные губы.
– Хорошо живешь. Не голодаешь. А я вот голоден. Дай сюда свой портфель, – протянул он ладонь в полной уверенности, что ему не откажут.
Его приятели, стоявшие подле, молча и с ухмылками наблюдали за происходящим.
– У нас сегодня праздник, хотели немного посидеть, отметить торжество, – произнес Колокольцев, ощущая в своем голосе виноватые нотки.
– Праздник, значит, – злобно оскалился плечистый, приподняв пальцами сползающую на глаза шапку. Из-под светлого меха неопрятными кустиками показались темно-рыжие волосы. – У всего трудового народа горе, люди воюют, жизни свои отдают за родину, а ты, значит, праздник себе решил устроить. Кто же ты тогда в таком случае? А может, ты немецкий прихвостень? Фашист?
Стерпеть сказанное Колокольцев не смог. Сила была не на его стороне, но страх перед этими тремя бандитами куда-то вдруг улетучился. Вернулась прежняя уверенность, вместе с которой пришло бесстрашие.
Говорят, что в атаку идти не сложно, страшно сделать первый шаг, а вот когда страх преодолен, то здесь уже – будь что будет!
Василий Колокольцев, будучи не самым мужественным человеком, вдруг осознал, что именно в Тишинском переулке, совершенно безлюдном в это самое время, для него пролегает первая линия обороны. Важно подняться из окопа, пойти в полный рост, а там – как получится! Не однажды его сын, будучи «Ванькой-взводным», вот так же поднимался из-за бруствера, чтобы своим примером увлечь остальных. И то, что он сейчас лежит в госпитале, раненный осколком от немецкой мины, это не беда, а огромная награда за его мужество.
– Мразь ты уличная, – спокойно и жестко выговаривая каждое слово, произнес Василий Павлович. – Моего сына на фронте уже дважды ранили. Сейчас в госпитале лежит на излечении, а ты здесь по тылам отираешься! Я бы тебя…
Договорить Колокольцев не успел, что-то обжигающе холодное вошло в живот, отчего он невольно ахнул. Боль перекрыла дыхание, стало невозможно вдохнуть.
– Невежливо так дерзко разговаривать с незнакомыми людьми, – наставительно произнес рыжий, вытаскивая финку. И ударил еще раз, повыше, под самую грудную клетку.
Руки Колокольцева вдруг ослабели, и портфель, выскользнув из пальцев, упал к ногам.
– Я тебя, гада! – теряя голос, проговорил Колокольцев, потянувшись к рыжему руками.
– Живучий ты, – не отступая ни на шаг, зло процедил плечистый и ударил третий раз.
Силы уходили вместе с пролитой кровью. Постояв малость, Колокольцев рухнул набок, отметив, что на сапогах рыжего остались капли крови.
Вытерев лезвие об умирающего, скуластый сунул нож за голенище сапог.
– Сема, надо было бы его раздеть сначала, – посетовал бандит, напоминавший грызуна. – Смотри, какое шмотье знатное пропадает. Одно только пальто тысячи на две потянет.
– Кровью заляпано, задорого не продадим… А, хрен с этим пальто! Будет еще… Герыч, пошарь у него по карманам. Хрустами на рынке светил. Где-то во внутреннем кармане лежат.
Присев на корточки, сухощавый блондин принялся расторопно постукивать ладонями по карманам Колокольцева, а когда пальцы нащупали бумажник, довольно протянул:
– Здесь лопатник.
– Смотри в крови не перепачкайся, – предупредил рыжий, посматривая по сторонам. – Из него хлещет как из кабана.
Колокольцев попытался воспрепятствовать, оттолкнуть сухощавого, но сил хватило ровно настолько, чтобы едва пошевелить пальцами. Сухощавый дохнул на него тяжелым перегаром, замешенным на чесночном запахе. Стараясь не перепачкаться просачивающейся через пальто кровью, расстегнул воротник и, сунув руку во внутренний карман, достал бумажник и тотчас раскрыл. Довольно заулыбался:
– Лопатник хрустами забит! Где он столько надыбал?
– Уже не спросишь. Давай сваливать отсюда! Деньги мне! – протянул руку рыжий. – Потом поделим.
– Держи!
Сунув бумажник в карман пальто, рыжеволосый посмотрел на хромого и поторопил:
– Нестер, портфель захвати. Кожаный. Такую вещицу на Тишинке задорого можно толкнуть. А потом, там мяса килограмма на четыре будет. Классные котлеты получатся! Все, пошли!
* * *Зрение замутилось. С минуту Колокольцев наблюдал за удаляющейся троицей, а потом на глаза легла пелена и он погрузился в глубокий тяжелый сон. Проснулся оттого, что совсем рядом прозвучал осуждающий женский голос:
– Война идет, у людей беда большая, горе, а он нализался и валяется тут. Совсем у людей совести нет.
Василий Павлович не без труда разлепил глаза, слегка повернул голову. В сгустившихся вечерних сумерках в шаге от себя он разглядел замутненную женскую фигуру в темно-серой телогрейке; ноги скрывала широкая длинная синяя юбка. Женщина еще немного постояла, как если бы дожидалась ответа, а потом, махнув рукой на лежащего, потопала дальше.
Собравшись с силами и зажимая ладонью рану, Колокольцев с трудом поднялся. Дом отсюда недалеко, можно дойти. Обидно помирать где-то на улице, уж лучше дома…
Каждый шаг давался с трудом, болью отзывался во всем теле. Редкие прохожие, завидев Колокольцева, признавая в нем пьяного, лишь неодобрительно покачивали головами и шагали своей дорогой.
– Тоже, нашел время для выпивки! Кто-то воюет, а этот водку хлещет!
Сил, чтобы ответить, не хватало: ему казалось, что он буквально кричит, в действительности лишь едва шевелил губами. Последние сто метров были самыми долгими и трудными в его жизни. Раньше он проходил это расстояние совершенно не замечая, теперь же оно превратилось для него в марафонскую дистанцию.
Василий Павлович потерял сознание, когда переходил улицу, загородив своим телом проезжую часть. Грузовик ГАЗ-ММ, выехавший из переулка, нервно просигналил, рассчитывая, что лежащий наконец поднимется и пропустит машину. Но «мертвецки пьяный», невзирая на длинные раздражающие сигналы, продолжал валяться.
– Вот я сейчас подниму этого алкаша! Только пусть не обижается! – зло проговорил водитель, вылезая из кабины. Громко хлопнув дверцей, он решительным шагом направился к лежащему. – Эй ты, пьянь! Чего тут разлегся на дороге?
Ухватив неподвижного Колокольцева за воротник, шофер его тряхнул и увидел, как на серый асфальт тонкой струйкой полилась кровь. Неожиданно раненый открыл глаза и негромко произнес:
– Рыжий…
Понимая, что произошло нечто ужасное, водитель аккуратно положил раненого на дорогу.
– Потерпи, браток, я сейчас врача позову.
Но Василий Колокольцев уже не слышал: смежил глаза, на этот раз уже навсегда.
Глава 3
Покойники – народ невзыскательный
Начальник отдела по борьбе с бандитизмом капитан Иван Максимов подъехал к месту преступления вместе с экспертно-криминалистической группой на темно-зеленом ГАЗ-61 через двадцать минут после звонка в оперативную часть. Произошедшему не удивился – рядом Тишинский рынок, довольно-таки криминальное место, там все время что-то происходит, кражи и грабежи обычное дело, но вот убийства бывают нечасто.
Перекрыв полосу движения, на дороге замерла темно-зеленая полуторка, загруженная какими-то громоздкими ящиками. На тротуаре, опершись плечом на дерево, стоял водитель лет сорока, хмуро поглядывал вокруг и нервно жевал гильзу уже потухшей папиросы. Его одолевала какая-то сердитая мыслишка, делиться которой он не собирался. Труп, лежавший на дороге, был укрыт светло-серой простыней. Место убийства, подле которого дежурили трое рядовых милиционеров, огородили провисающими узкими лентами.
Участковый, лейтенант милиции, подошедший еще ранее, опрашивал немолодую женщину в телогрейке и в длинном синем платье.
– Поначалу я даже и не поняла, что с ним приключилось, – горестно вздохнула женщина. – Думала, пьяный. Лежит, что-то бормочет… Еще подумала, вроде бы одет прилично, пальто на нем дорогое… А такой пьяница, оказывается! А оно вон как получается… Ножом его пырнули. Раненый лежал. Я еще обернулась потом, а он поднялся так с трудом. И пошел шатающейся походкой.
– А где вы его увидели? – спросил участковый, записывая показания в блокнот.
– А вон на том углу дома, – махнула она в начало переулка. – Значит, он, бедный, дошел до начала переулка и помер здесь. – Ее ладонь привычно потянулась ко лбу, но креститься не стала, рука обессиленно упала, и она лишь горестно вздохнула.
К капитану Максимову подошел участковый уполномоченный; боевито представился, потом, скосив глаза на орден Красного Знамени, прикрученный на грубоватом пиджаке из толстой серой шерсти, надетом на начальнике отдела, доложил:
– Товарищ капитан, допрашиваю свидетеля. Обошел близлежащие дома и выявил свидетельницу, видевшую убитого перед самой кончиной.
– Свидетелей больше нет?
– Выявить пока не удалось.
Капитан Максимов повернулся к женщине и спросил:
– А вы, случайно, никого не видели рядом с раненым?
– Никого, – произнесла женщина. – Переулок-то был пустынный. В нынешнее время народ не очень-то по улицам разгуливает.
– Может, кого-нибудь вдалеке заприметили? Скажем, кто-то уходил или убегал?
– Ничего такого не увидела, товарищ милиционер… До сих пор себя ругаю, почему я к нему не подошла. На душе прямо так и скребет. Если бы я увидела и вовремя бы врача вызвала, может быть, он был бы и живой.
– А вы где работаете?
– Кладовщица я на галантерейном складе, – повернувшись, женщина указала на барачное строение, стоящее в глубине двора. – Вон оно, углом выпирает.
– Там во дворе вы тоже никого не видели?
– Никого. А потом, особо-то и не смотришь, у меня свои дела. Это я сейчас вышла, когда увидела, что милиция подъехала, меня сейчас сменщица подменяет, а так я все время на рабочем месте нахожусь. У нас с этим строго!
– Можете идти, если что-то важное вспомните, расскажете участковому.
– Установили личность убитого? – спросил Максимов, когда свидетельница отошла. – При нем были какие-то документы?
– Так точно! – по-военному отозвался лейтенант. – Это Колокольцев Василий Павлович, военный инженер третьего ранга. Работал на заводе «Компрессор» конструктором. Вот его документы, – протянул он удостоверение.
Раскрыв удостоверение, капитан Максимов увидел фотографию мужчины лет сорока, в котором трудно было признать бездыханного человека, лежащего на сыром асфальте. Все-таки смерть очень меняет внешность. Сунув удостоверение в карман, спросил участкового:
– Жена знает о смерти мужа?
– Да. Ей уже сообщили, – кивнул участковый. – Плохо ей стало. В больницу увезли. Двое детей у них… Старший в госпитале лежит на излечении после ранения, а младшему лет десять.
Настроение было отвратительным. Число сотрудников за последний год сократилось втрое, а вот количество преступлений возросло многократно. Каждый из оперуполномоченных вел по двадцать, по тридцать, а то и более дел. Приходилось совмещать обязанности оперативника и следователя, что требовало более вдумчивого отношения к делу. Грабежи, разбой, налеты в Москве становились обычным делом. Изменилось и качество ограблений, теперь о каких-то форточниках и щипачах[2] говорить не приходилось, по сравнению с нынешними преступниками они походили на мелких хулиганов. А действительность была такова: разрозненные шайки сбиваются в крупные, хорошо вооруженные банды; увеличилось количество убийств, и это не бытовые преступления, а хорошо продуманные вооруженные налеты на продовольственные склады, магазины, на вагоны, стоящие на запасных путях. В ночное время бандиты становились хозяевами Москвы, а в некоторых районах города, таких как Марьина Роща, Измайлово, Сокольники, даже милиция не рисковала появляться без усиленного сопровождения.
Сыск – важное дело, а в нынешнее время и очень опасное. Но все-таки это не боевые действия, где каждый день гибнут люди. Порой возникает ощущение, что отсиживаешься в тылу. Капитан Максимов трижды писал заявление об отправке на фронт, не понимая, в силу каких таких причин он оставлен на оперативной работе, в то время когда его товарищи воюют на фронте с немцами. Но начальник Московского уголовного розыска старший майор[3] Рудин[4] неизменно отвечал:
– Вот ты рвешься на фронт, говоришь, у тебя боевой опыт есть… Только твой боевой опыт и здесь нужен! Кто наших граждан от бандитов будет защищать, если не такие, как ты?
Неделю назад старший майор Касриель Менделевич Рудин сообщил о том, что руководству МУРа поручено сформировать из опытных оперативных сотрудников специальную группу для заброски на территорию немцев с целью проведения серьезных разведывательно-диверсионных работ.
У Максимова появился реальный шанс повоевать с оружием в руках (пусть не на передовой, не в открытом бою лицом к лицу, но результат его работы также очень значим и от него во многом зависит обстановка на фронте) с немцами. Тем более что он был хорошо подготовлен для предстоящей работы. Посещал Осоавиахим[5], совершил десять прыжков с парашютом, какое-то время даже всерьез хотел заняться парашютным спортом, но неожиданно его увлекла стрельба. Еще через год он получил значок «Ворошиловский стрелок» 2-й степени, сумев преодолеть жесткие требования. Причем стрелять следовало из боевой винтовки. А впоследствии даже участвовал во Всесоюзном соревновании, где команда из Москвы, в которой он был одним из участников, заняла первое место.
А если брать бегунов на лыжах, так среди них ему и вовсе не было равных! Занимался лыжным спортом с самого детства, а когда учился в Институте физкультуры, то не однажды участвовал в лично-командных первенствах СССР и дважды занимал призовые места. Так что у него имелись все основания полагать, что в специальную разведывательно-диверсионную группу он будет включен одним из первых. Капитан Максимов даже тешил себя надеждой, что именно ему доверят возглавить созданный разведывательно-диверсионный отряд.
Для партизанских действий в тылу врага были отобраны тридцать человек, вот только для него места так и не нашлось, а командиром назначили старшего лейтенанта милиции Елизарова Федора, с которым Максимов после окончания института был направлен по комсомольской путевке в Московский уголовный розыск.
Максимов решил высказать свои обиды старшему майору Рудину. Начальник уголовного розыска не стал уклоняться от неприятного разговора с подчиненным, терпеливо выслушал его и, ничего не объясняя, коротко сказал:
– Так было нужно. – Потом, помолчав, добавил: – Вот что… Завтра группа вылетает за линию фронта. Давай подходи к пяти утра на Центральный аэродром. Попрощаешься с Федей Елизаровым, кто знает, как там дальше может сложиться. На фронте сейчас ситуация сложная… Знаю, что в институте вы были друзьями, да и здесь вместе как-то держались.
– И куда они вылетают?
Лицо Касриеля Менделевича было хмурым. Изрезанное многочисленными глубокими морщинами, оно напоминало высохшее яблоко, лишенное жизненных соков. Только черные глаза, словно кусочки палеозойского антрацита, смотрели живо и очень внимательно. Собрав на переносице морщины, Рудин ответил:
– Голубчик, куда они направляются, сказать не имею права… Но группа вылетает на очень серьезное и важное задание. И о том, что вылет отряда завтра, никому ни слова!
– Понимаю, товарищ старший майор. Спасибо за доверие. Разрешите идти?
– И выше голову, милостивый государь, – на прощание улыбнулся Рудин. – Твой подвиг еще впереди!
Приехав на аэродром, Иван Максимов отыскал нужный самолет, подле которого уже стояла десантируемая группа, в числе которых были две женщины: первая – радист, а вторая – военврач.
Простились скупо, без эмоций, думая каждый о своем. В глазах Федора «лампами Ильича» вспыхнули огоньки, отчего-то смотреть в их глубину было неприятно. Постоянно думалось о том, что он должен был находиться среди отобранных счастливчиков. Потискав друг другу плечи, каждый заторопился в свою сторону.
В управление Иван Максимов прибыл прямо со взлетного поля. Поначалу занимался непрофильной работой, которой тоже хватало за глаза, – выявилась группа гитлеровских сигнальщиков, указывавших немецким летчикам осветительными ракетами места для бомбардировок (чаще всего это были военные заводы, производящие боеприпасы и вооружение и теплоэлектроцентрали). Несколько сигнальщиков были пойманы. Во время обстоятельного допроса выяснили, что в Москве находятся не менее десяти немецких агентов, обучавшихся разведывательному делу в абверовской школе. Действовали шпионы по всему городу. Задание от некоего Поручика получали через тайники, разбросанные по всему городу. Как он выглядел, никто не знал, но было известно, что Поручик москвич и также проходил обучение в одной из абверовских школ.
Когда Максимов оформлял дело о гитлеровских сигнальщиках для передачи его в суд, сообщили о том, что близ Тишинского рынка произошло убийство. Тотчас собрав экспертно-криминалистическую группу, выехал на место.
Экспертно-криминалистическая группа состояла из двух человек: криминалиста майора Сизова, вечно хмурого, малоразговорчивого мужчины лет пятидесяти, работавшего в МУРе едва ли не с самого его образования, и двадцатипятилетнего фотографа, тощего и нескладного, как штанга троллейбуса, сержанта милиции Метелкина.
– Что скажете, Матвей Герасимович? – спросил Максимов у эксперта, осматривающего труп Колокольцева.
Распрямившись, майор Сизов сообщил:
– На месте падения убитого Колокольцева очень мало крови. Это означает, что ножевые ранения нанесли в другом месте. – Глядя себе под ноги, стараясь не затоптать возможные следы, добавил: – Капли крови ведут в сторону Тишинского рынка. Давай глянем. Вот еще кровь… И еще.
Протопали метров сто и остановились перед красными подтеками на асфальте, уже изрядно затертыми подошвами прохожих.
– Метелкин, подойди сюда, – подозвал майор Сизов сержанта милиции и, когда тот подошел, сказал: – Сфотографируй вот это место. Только давай поаккуратнее, чтобы все вошло.
Майор Сизов был скрупулезен – если имелся хотя бы единственный шанс отыскать какие-то улики, то он его не упустит.
Капитан Максимов подошел к водителю, нервно закурившему папиросу. На сухощавом потемневшем лице мужчины тоскливое выражение. Наверняка на предстоящий вечер у него было запланировано нечто иное, чем давать показания следственно-оперативной группе. Возможно, что хотел вырвать часок-другой для сна и вот теперь уже который час стоит на малоприметном повороте, который в обычные дни преодолевал за несколько секунд. Жалел, что поехал именно этой дорогой, в противном случае находился бы где-нибудь в противоположном конце города и не ведал бы лиха.
