Лесная банда

Встреча с агентом

Полковник Михайлов закрыл дверь на ключ, затем открыл шкаф и вытащил из него гражданскую одежду. Не новая, что, собственно, и требовалось для такого случая, но и старой ее тоже не назовешь. Поношенная, но ровно до такой степени, какая встречается у подавляющего большинства местного населения.

Широкие брюки в бледно-серую полоску; отменно надраенные сапоги; светлая застиранная рубашка; пиджачок, изрядно потертый на локтях; фуражка-восьмиклинка с блестящим козырьком.

Приодевшись, подошел к зеркалу, висевшему на стене у самого входа, внимательно всмотрелся в свое изображение. Ничего такого, что могло бы указать на сотрудника государственной безопасности. Сейчас так выглядят многие мужчины. Едва выйдешь на улицу, так тотчас растворишься в толпе, станешь ее мизерной частью. Именно этого он и добивался. Фигура удачно приобрела некоторую мешковатость, какая бывает у людей, весьма далеких от военной службы.

Увиденным остался доволен: «Вполне подходит».

Алексей Никифорович сунул за пояс «вальтер» и, убедившись, что оружие не топорщится под пиджаком, открыл дверь кабинета и уверенно вошел в приемную, где за своим столом сидел секретарь – старший лейтенант Кочетков. Посмотрев на полковника Михайлова, представшего в гражданской одежде – обыкновенный мужичок из толпы, с размазанной индивидуальностью, без особых примет, – нашел в себе силы казаться серьезным, как если бы успел свыкнуться с маскарадами начальника управления.

– Может, вам чаю, товарищ полковник?

Михайлов приостановился у стола, цепанув простецким взглядом невероятно серьезное лицо старшего лейтенанта, и произнес столь же всерьез:

– Не стоит беспокоиться, старлей. За углом рюмочная открылась, спущусь, пропущу граммов сто пятьдесят и опять к себе поднимусь.

– Чего вам беспокоиться, я бы вам сам принес. Вы только скажите!

Похоже, что парень не шутил.

Неожиданно полковник Михайлов сделался строгим, через слегка помятую старомодную одежду пробивался прежний начальник управления: клыкастый, ничего не забывающий и требовательный. У такого лучше на пути не стоять – порвет!

– За мной не ходить, разберусь со своими делами сам.

– Но… товарищ полковник, – поднялся секретарь, – ведь не положено. Есть приказ не ходить по одному. Это бандеровский край, а уж вам-то тем более…

– Не суетись, Игорь, я знаю, что делаю. Меня пока здесь никто не знает, а потом, из города я не выхожу.

Положив на стол листок бумаги, сказал:

– Если через два часа не вернусь, вышлите по этому адресу отделение автоматчиков.

Полковник Михайлов вышел из здания, прошел по длинной улице, замощенной светлым гранитным булыжником. По обе стороны стояли особняки с пробоинами в стенах. А некоторые строения, не выдержав выстрела в упор, обрушились, и колючая угловатая осыпь длинными красно-белыми языками сползла на мостовую, затрудняя движение потоку транспорта.

Тяжелые «Студебекеры» широкой крепкой резиной немилосердно вдавливали битый кирпич в булыжник мостовой до бурого порошка и, деловито урча, на низких оборотах двигались дальше. Водители легковых автомобилей, чертыхаясь и матерясь, царапая кузовы о гнутое железо, торчавшее из бесформенного хлама, не задерживая уличное движение, двигались дальше.

Подле некоторых домов шла усиленная работа: солдаты вместе с гражданскими растаскивали завалы, сортировали кирпичи. Другая группа, видно, мастеровые, заделывали обожженным кирпичом проемы в стенах. Получалось не в цвет, так – лишенная всякого вкуса заплатка. Некий военный модернизм бесталанного художника. Но на состряпанную неказистость внимания не обращали, имелись дела и поважнее.

Жизнь кипела. Народ прибывал в город. С каждым часом гражданского населения становилось все больше. У каждого в руках поклажа. Везли за собой на тележках нехитрый скарб; несли узлы в руках; тащили на плечах котомки, сгорбившись под их тяжестью. Каждый рассчитывал поселиться в брошенных домах и квартирах, пусть с пробоинами в стенах, но зато в своих. Так оно как-то понадежнее.

На полковника Михайлова, облаченного в гражданскую одежду, внимания не обращали. Он был один из сотен людей, что покинули город перед началом боевых действий и теперь вернулись с их окончанием.

Алексей Никифорович прошел мимо ратуши через Рыночную площадь, одновременно узнавая город и поражаясь разрушениям, произошедшим во время его штурма и дальнейших уличных боев. Станислав он любил. Здесь с сентября тридцать девятого по июль сорок первого, до того самого времени, пока Красная армия под натиском немцев вынуждена была оставить город, он поочередно возглавлял управления НКВД и НКГБ. И до настоящего времени считал эти назначения одними из важнейших в своей карьере. Всегда надеялся побывать в этих местах после войны, вот только не предполагал, что случится это гораздо раньше, чем он планировал, – в должности начальника управления, какая была у него перед самой войной. Вот только на этот раз он возглавлял контрразведку Смерш, да и ситуация сейчас складывалась несколько иначе…

У города Станислава была собственная необычная история, значительно отличавшая его от других пограничных населенных пунктов. До тридцать девятого года он никогда не входил в состав России, что было заметно по архитектуре; да и с жителями было не все так просто. Проживавшие на небольшой узкой полоске между западноевропейской и восточноевропейской цивилизациями, они в своем большинстве имели полное неприятие всего русского: и языка, и православной веры Московского патриархата.

Крепость Станислав, основанная польским кастеляном[3 - Должность управляющего замком и прилегающих к нему территорий.], являлась форпостом от набега запорожских казаков и крымских татар. Вскоре она разрослась до города и вошла в состав Австрийской империи. А когда в восемнадцатом году произошел распад Австро-Венгрии, то на этой территории целый год существовала Западно-Украинская народная Республика, пока туда не вошли польские войска.

В цепочке областей, граничащих с западными странами, именно эти территории считались руководством наиболее уязвимыми для Советского Союза, в чем полковник Михайлов убедился в первые же недели после своего назначения на должность начальника НКВД.

Все началось с того, что органами на самой границе был пойман курьер, отправленный из штаба украинских националистов, размещавшихся на тот момент в Кракове. При курьере оказалось послание, в котором от низовых подразделений требовалось провести немедленную мобилизацию среди украинских националистов, вооружить их, разбить на боевые группы и назначить командиров.

После того как курьер был допрошен и выявлены имена и места проживания руководителей ОУН[4 - Организация украинских националистов, действовавшая в основном на территории Галиции и Волыни (период наивысшей активности – конец 1920-х – 1950-е годы).] на территории Украины, тотчас были проведены массовые аресты, как рядовых членов организации, так и ее руководителей. Именно тогда возникло решение провести секретную операцию по внедрению советской агентуры в краковский центр ОУН. Провели ее успешно, и в этом центре заработали сразу трое глубоко законсперированных сотрудников государственной безопасности. Благодаря их информации военной контрразведке стало известно, что Остап Бандера планирует на территории Западной Украины восстания против советской власти и по многим каналам происходит снабжение отрядов ОУН подготовленными кадрами, стрелковым оружием, а также целевыми пособиями по сопротивлению советской власти. В это же время на оккупированной территории Польши создавались отряды, которые должны были пересечь границу Советского Союза одновременно с восстанием украинских националистов.

Прошла вторая волна арестов, но добраться удалось не до всех – значительная часть бандитов попряталась на хуторах и в лесах.

Полковник Михайлов не ошибался, когда предполагал, что натиск со стороны украинских националистов будет усиливаться. Так оно и произошло… В начале сорокового года ОУН с помощью абвера забросила на Западную Украину, в том числе в Станиславскую область, хорошо подготовленные отряды с целью проведения акций саботажа и общего гражданского неповиновения.

Большая часть заброшенных диверсантов, оказавших сильнейшее сопротивление отрядам НКВД, была уничтожена во время боестолкновения. Меньшая – захвачена и осуждена.

В штабе УПА осознали утечку информации, и два агента были вскоре раскрыты. Оставался один, под псевдонимом Гроссмейстер. Именно благодаря Гроссмейстеру удалось узнать, что украинские националисты не поменяли своих планов по организации восстания среди местного населения на Западной Украине, а лишь только немного передвинули сроки.

Осенью сорокового года националистами была захвачена на военных складах большая партия вооружения, включая крупнокалиберные пулеметы и автоматы. Уже перед самой войной, опираясь на данные агента Гроссмейстера, контрразведчикам удались около десяти ударных спецопераций, которые сорвали замысел оуновцев о проведении на территории Станиславской области восстания. В ходе боестолкновения с отрядами оуновцев удалось ликвидировать значительную часть главарей и уничтожить наиболее непримиримые подразделения. Для полковника Михайлова стало настоящим потрясением, когда у командиров отрядов ОУН были обнаружены адреса партийных, государственных руководителей, начальников подразделений НКВД, включая полный состав их семей. Сам он значился под четвертым номером…

Оуновцам было известно о дислокации военных частей, о количественном составе подразделений; они также имели сведения о расположении военных объектов и еще много о чем запретном, что полагалось знать лишь ограниченному кругу руководителей, имеющих допуск к информации особой важности. Без предательства здесь не обошлось. Причем высокого уровня, значительно превосходившего возможности начальника управления. Трудно даже представить, сколько пришло бы горя, если бы националистам удались их преступные замыслы.

Об агенте Гроссмейстере, глубоко осевшем в самом центре ОУН, полковник Михайлов никому не рассказывал и не заводил на его деятельность никаких служебных бумаг. Возможно, именно поэтому тот уцелел и сумел едва ли не вплотную приблизиться к первым лицам украинского нацистского подполья…

Все прошедшие годы Алексей Никифорович поддерживал с Гроссмейстером связь. А однажды им даже удалось встретиться в Киеве. Сейчас эта была вторая встреча за годы войны.

Город, несмотря на значительные разрушения, был узнаваем. Михайлов помнил в нем едва ли не каждый булыжник на мостовой. Шел по широким улицам, сворачивал в проулки, проходил через проходные дворы, перебирался через завалы. Порой приостанавливался, проверяя, не топает ли кто следом. Убедившись, что хвоста нет, торопился дальше. Немалый опыт оперативной работы позволял подмечать малейшие детали, запоминать встречных людей. Не было ничего такого, что могло бы насторожить.

Вскоре Алексей Никифорович вышел к старинному польскому кладбищу с помпезными двухсотлетними склепами. Зеленое, заросшее каштанами и кленами, очень ухоженное, оно выглядело умиротворенным островком посреди моря различных звуков. Справа от него, немилосердно царапая гранитную брусчатку, прогрохотала танковая рота; слева – «Студебекер» на пониженных передачах протащил дивизионную пушку. Разлапистые тонкоствольные ели, выстроившись по периметру кладбища, соприкасались широкими колючими шинелями, стояли в карауле, как-то особенно, торжественно, не шелохнувшись оберегая безмятежный покой усопших.

На кладбище оказалось пустынно. У живых было слишком много дел. Широкие аллеи напоминали улицы, а высокие старинные склепы выглядели домами. Немного в сторонке от главной аллеи – между двумя каменными крестами, поблекшими и потемневшими от времени, под которыми покоились два офицера императорской лейб-гвардии, – возвышалось три небольших свежих холмика из темно-желтого песка.

Осмотревшись, полковник Михайлов присел на деревянную зеленую скамейку. Вот ведь как оно бывает – от государств, что возникали на этой земле и погибали, мало что осталось, а старинное кладбище будто бы существовало вне времени и не зависело от происходящих за его оградой событий. На надгробиях было немало старинных фамилий, составлявших некогда гордость отечества. Среди почивших были и те, что, будучи в жизни непримиримыми врагами, в смерти лежали рядышком, как старинные добрые приятели, умиротворенные темным тяжелым и скорбным гранитом.

На другой стороне аллеи, у серого надгробия, в длинном траурном платье пожилая женщина подметала опавшие листья. Власти приходят и уходят, а мертвые остаются – и неизменно требуют к себе внимания.

Горе женщины было давнишним, как выщербленная непогодой мраморная плита. И слезы, и чувства иссохли, как случается с источником, не пережившим природной драмы. Остался лишь долг перед почившим, и женщина исполняла его в полной мере.

Еще через пять минут на скамеечку рядом с полковником Михайловым опустился мужчина средних лет в темно-сером костюме. В руке он держал специальную черную корзину, обрамленную траурной лентой, из которой, склонив тяжелые багровые головы, выглядывали сочные бутоны роз.

Поставив корзину на скамейку между собой и полковником, мужчина произнес невероятно низким голосом:

– Все здесь.

Глянув на подошедшего агента, Алексей Никифорович произнес:

– Не спрашиваю, как у тебя дела, Гроссмейстер, знаю, что трудно… Но выглядишь ты хорошо. Крепок, подтянут. Мне даже кажется, что ты стал выглядеть еще моложе.

– Ты видел когда-нибудь толстого гроссмейстера? – неожиданно спросил агент.

– Что-то не доводилось, – честно признался полковник Михайлов, не понимая, в какую сторону клонит Гроссмейстер.

Впрочем, это была его обычная манера – разговаривать загадками. Порой беседа с ним напоминала разгадывание замысловатого ребуса.