Мусорщик. Мечта

После Отстойника пошли дома почище. Тут жили ремонтники, ассенизаторы, все работяги, которые делали жизнь Внешки более или менее сносной, на взгляд жителей Внешки, разумеется. Мама говорила, что с точки зрения космолетчика, которому она рассказала о жизни в Городе и за городом, это даже не жизнь и не существование. Это Ад, куда отправляются души умерших, совершивших тяжкие преступления. То есть он, Ник, сейчас живет в Аду. За какие грехи, он до сих пор не знал. Что такого Ник мог совершить, чтобы заслужить подобное наказание?

Впрочем, Ник не верил ни во что, кроме своих крепких рук и ног, кроме своего тонкого слуха и нюха, кроме зорких глаз и сильных мышц. Ни в богов не верил, ни в демонов, хотя мать и пыталась ему преподать уроки Веры, пыталась настоять, чтобы он молился какому-то там неизвестному могущественному существу, управляющему всей его жизнью. Мол, будешь молиться, будешь просить Бога – и он подарит тебе достойную жизнь, а когда умрешь, попадешь туда, где очень хорошо, – в Рай. Ну вот и выпросила, ага! Попала ее душа в Рай или нет, неизвестно. Но то, что никакой хорошей жизни она так и не выпросила у своего Бога, это вот сто процентов. Лежит теперь на мусорке, в яме глубиной в метр. Чтобы выкопать эту яму, Нику пришлось трудиться сутки. Но он не хотел, чтобы тело матери забросили в кузов ассенизаторов, чтобы мама плюхнулась в лужу дерьма и вместе с ним отправилась на переработку в деструктор. А на настоящие похороны – с гробом, иллюзией цветов, музыкой – у него нет денег. Да и умерла она на мусорке, в старом корабле, где теперь его дом – наверное, навсегда, до самого конца его жизни – дом.

Она металась, бредила, Ник поил ее оставшейся во фляге водой, и тогда мама отталкивала руку и, глядя ему в лицо блестящими от жара глазами, шептала, и на ее сухих губах проступала кровь из горячечных трещин: «Не надо воды! Сам пей! Оставь! Оставь меня! Я все равно умру! Это желтая лихорадка! Ее не лечат! Оставь меня и уходи! Уходи!»

Потом снова забывалась, металась из стороны в сторону, лежа на металлическом полу, крутила головой, дергалась в судорогах, выгибалась дугой, будто старалась прижаться к невидимому любовнику.

А потом все закончилось – на третьи сутки. И еще сутки Ник копал яму, вырезая ее виброножом, некогда найденным им в одном из кораблей. Вибронож работал плохо, но все-таки хоть как-то отковыривал кусочки спекшегося камня, постепенно образовывая углубление длиной в полтора метра.

Мама была очень маленькой женщиной, меньше многих. Хрупкая, стройная, но при этом очень красивая и сильная. Отец Ника, которого Ник не хотел знать никогда и ни за что, почему-то называл ее «Дюймовочкой», говорил, что на планете, на которой родился Император Сущего, есть такая фантастическая история про очень маленькую девочку, летавшую вместе с птицами. И вот она, мама, такая Дюймовочка.

Инопланетники горазды на красивые истории, лишь бы заманить в свою постель наивных девиц. Наивная, добрая, красивая мама! Эх, мама, мама…

Ник хотел убить этого космолетчика. Своего отца. Если бы он встретил его на мусорке, да что на мусорке – даже во Внешке! Он бы его убил. Точно – убил! Проклятая белокожая рожа! Проклятый верзила, из-за которого погибла мама! И родился он, Ник…

Кстати, Ник только поэтому и выжил, когда так же, как мама, заразился желтой лихорадкой. Для инопланетников это не болезнь – просто мелкая неприятность. Нос покраснеет, да голос чуть-чуть охрипнет. А вот для сирусян, которые сотни лет живут в тесном анклаве и не имеют нужных антител, это смерть. Если рядом нет автоматической аптечки, определяющей болезнь и производящей нужное лечение. Но такие аптечки есть только у Совета и у тех, кто близок к нему, – торговцев-скупщиков.

Ник помнил лицо своего отца – мама показывала ему в видоне. Знал его имя. И поэтому – если доведется увидеть негодяя – не сплохует, достанет гада! И плевать ему на рассказы матери о том, какая великая любовь у них была, о том, что тот, будучи военным, ничего не мог поделать, ему запретило командование, что она сама решила с ним расстаться, чтобы не губить его жизнь, что это она сама решила оставить ребенка, потому что это единственное напоминание о Нем, о Любви – все это чушь! Ерунда! Факты говорят о том, что этот мерзавец ни разу не поинтересовался, что случилось с его возлюбленной, хотя и знал, что бросил ее с животом, в котором находился его сын!

…Стандартный дом из металлопласта: укрывает от холода, укрывает от жары, выдерживает несколько импульсов из полевого бластера – хорошая штука этот металлопласт! Заперся – и сиди, и пусть только попробуют войти! Кто? Да кто угодно. Тот, кто вдруг пожелает присвоить ценное барахло и не побоится, что его убьют на месте.

Всякое бывает, и всякие бывают придурки. Закачает в вены «дерьма», и понеслось. Нарки, они такие! Нелюди! Мама всегда говорила: что угодно, только не наркота. Употребляешь – конченый человек, долго не проживешь. Продаешь – убиваешь других. И не заслуживаешь жизни. Торговцев наркотой надо убивать! И это при том, что Ник точно знал: мама одно время употребляла наркотики. Не самые сильные, но употребляла. И он ее понимал. Нежная, чистая городская девочка, окунувшаяся в эту грязь, ставшая шлюхой, не смогла бы вынести подобного ужаса, если бы не заглушала разум наркотой.

На дверях – обычный экран, как на видоне – сверхпрочный стеклопласт, который нельзя разбить ни камнем, ни молотком. Даже игольчатый лазер не оставит на нем и царапины. Только полевой армейский бластер в конце концов расплавит. И то нужно хорошо постараться. Изобретателю этих экранов стоило поставить памятник, точно. Так мама говорила.

Эх, мама, мама… как жаль, что тебя нет! И поговорить-то не с кем… вокруг только чужие! Только враги! Чужой и враг – это, считай, одно и то же. Верить никому нельзя! Даже вот этому скупщику по имени Сагал, с которым Ник работает уже много лет. Сегодня он хороший, а завтра может выкинуть такой финт, что еле ноги унесешь. И не он такой – жизнь такая! И это тоже мамины слова.

Приложил видон, дверь щелкнула, открылась. Мол, заходи! Старым клиентам свободный вход, однако под столом заряженный бластер, а везде натыканы видеокамеры, отслеживающие все вокруг дома-лавки. Чуть что – сигнал отправляется в охрану Внешки, и сюда вылетает наряд мордоворотов в броне и с бластерами. Скупщики – они такие. Их голыми руками не возьмешь!

– Маленький Ник! – Мужчина довольно улыбался, сидя перед здоровенным экраном, на котором извивались в любовных судорогах несколько мужчин и женщин.

«Порнушку смотрит, охламон!» – констатировал очевидное Ник.

Рядом – молоденькая девушка голышом, в одних очень узких трусиках. Ее небольшая грудь уставилась вперед крупными коричневыми сосками, и Ник старается не смотреть на девушку. Во-первых, он всегда будет помнить, что когда-то его, Ника, мать, возможно, вот так же сидела рядом с этим мужчиной – он был у нее постоянным клиентом. Ник это помнил наверняка. Он бы и рад забыть, но у Ника практически абсолютная память. Он ничего не забывает. Мутант, чего уж там. Правда, старается это скрывать: ни к чему людям вокруг знать, что Ник ничего не может забыть. И что он «слишком умный!».

Иногда требуется забыть. Или хотя бы делать вид, что забыл. Вот как сейчас, когда узнал девчонку, много лет прожившую в соседнем доме.

Райда, так ее звать. Ей столько же лет, сколько Нику. Хорошая девчонка, красивая и не злая. Угощала его конфетами, когда она и Ник были маленькими. Работает шлюхой уже с десяти лет. И мать ее шлюха. И бабушка. На этой улице все такие.

К Нику не раз и не два приставали любители молоденьких мальчиков, так мама одному сказала, что, если увидит еще раз подобное, отрежет ему яйца и засунет их извращенцу в рот. Он бы не поверил, но мама достала вибронож и воткнула ему в бедро.

Скандал был, конечно, но как-то все в конце концов погасло. Сколько она заплатила, как заплатила, Ник не спрашивал, но с тех пор любители «молодого мясца» обходили его стороной. А потом они с мамой переехали с улицы шлюх на улицу мусорщиков, где и жили до самой маминой смерти.

Вообще-то, Ник всегда предлагал маме поселиться в каком-нибудь из кораблей и не платить за квартиру жадному хозяину. Но мама не могла жить в глуши. Ей нужно было человеческое общество. Иногда общество мужчины. Хотела найти Нику отчима? Или в ней говорил инстинкт размножения? Кто знает… но только поиски свои она не оставляла.

Ник не говорил с ней на эту тему. Не хотел. Но когда она приходила под утро, лохматая, помятая, иногда пьяная, прятала от сына глаза, быстро очищалась в душевой сухой камере (вода дорогая! Настоящий душ им не по средствам!) и ложилась спать. На следующий день была тиха, молчалива и неулыбчива.

Странное вообще-то дело: если тебе так тяжело вспоминать, что ты делала с мужчиной прошлой ночью: зачем ты к нему вообще идешь? Нет, она ходила не за деньгами – Ник бы это знал. Наверное, знал бы. Или не хотел знать?

– Что принес, Маленький Ник?!

Ник ненавидел это словечко Сагала – «маленький»! Какой он, к черту, «маленький?! Если на то пошло – выше тебя, придурок ты хренов! И хватит во время разговора мять сиську Райды! Имей совесть, скотина!

– Привет, Ник! Какой ты огромный стал! Мужчина! – Девчонка вдруг улыбнулась, и тогда он легонько кивнул:

– Привет, Райда.

И тут же взгляд на Сагала:

– Энергоблок принес. Большой. Исправный. Я смотрел – такие не меньше десяти тысяч стоят!

– Нуу… где стоят десять тысяч, туда и нес бы! – Скупщик парировал уже автоматически, не думая. Он каждый день такое слышит, понятное дело. И действительно, чтобы продать за десять, надо попасть в Город, да еще и там здорово постараться. Другой вопрос: сколько даст Сагал? Ну уж точно не сотню!

– Хмм… – Скупщик внимательно осмотрел блок, покрутив его перед собой, затем достал тестер, приложил к выводам блока, взглянул на данные с экрана. Недоверчиво помотал головой. – Отличный блок, ничего не могу сказать! Давно не видел энергоблока в таком хорошем сохране! У них обычно хотя бы процентов десять, да сдохли. А этот полностью исправен, да еще и заряжен! Отлично! Дам тебе… хмм… дам…

Ник ждал с замиранием сердца и упорно старался не смотреть на Райду, задравшую ногу на спинку кресла. Ее узкие трусики почти ничего не прикрывали, и пахло от девушки смесью запаха тонких духов, крема, секса и… наркоты. Этот сладкий запах синтетического наркотика Ник безошибочно чуял метров за пять и с человеком, который был под дозой, обычно держался настороженно, будто это был не человек, а полуразрушенный энергоблок, готовый взорваться в любую секунду и сжечь мусорщика на месте. От нарков вообще одни проблемы!

– Три тысячи! – с оттенком пафоса в голосе закончил Сагал, и Ник понял – больше не даст. Уж очень он сейчас гордился тем, что дает какому-то жалкому мусорщику аж три тысячи – огромные деньги! – Большего тебе никто не даст, Маленький Ник! И это в память о твоей матери! Красивая была женщина, ох красивая!

Рука скупщика сама собой потянулась в трусики Райды и замерла на лобке, ласково поглаживая то, что проглядывало через почти прозрачную ткань. И Ник вдруг замер, сохраняя на лице довольную улыбку, теперь будто приклеенную или нарисованную на экране видона. Вот так Сагал сидел и с его, Ника, матерью, и так же запускал руку ей в трусы!

Мрази! Все – мрази! Они только используют людей, эти гады, а сами считают их грязью, плевком под ногами!

А Райде ласки клиента, похоже, нравились, она запрокинула голову и глубоко задышала, полуприкрыв глаза от удовольствия. Притворялась? Чтобы денег получить побольше?

И кстати, а кто сказал, что Сагал ее клиент? Может, она вообще здесь по собственному желанию? Постоянная любовница? Жена?!

Впрочем, это не его, Ника, дело. Его дело – получить деньги и быстро свалить отсюда. До темноты ему нужно еще вернуться на мусорку, в свой «дом».

– Согласен! – кивнул Ник, и Сагал тут же уточнил:

– Что будешь брать из продуктов? Есть саморазогревающиеся консервы – новый завоз, почти натуральное мясо. Дорого, но у тебя сейчас появились деньги! Или тебе чего попроще, как обычно?

– Как обычно… – почти недрогнувшим голосом ответил Ник, подумавший вдруг, что за сто кредитов он мог бы получить Райду на всю ночь. Она точно бы согласилась: Ник молодой, здоровый, не старик какой-нибудь и не инвалид – с таких плата гораздо выше. Опять же, знакомый, а значит, безопасный. Не маньяк. И не наркоман. Сто кредитов – хорошая цена за девушку! Самую лучшую девушку! И за эту цену можно было бы делать с ней все, что он захочет.

И Ник знал, что именно он бы с ней делал, – а зачем видон? Там есть все. Во всех подробностях.

Не имеет значения, что Ник никогда еще не был с женщиной – дело, в общем-то, несложное. Мама как-то незадолго до смерти намекала, что пора ему стать мужчиной, что готова поговорить со знакомыми девушками… а когда Ник отказался, стала осторожно выяснять: может, у него тяга не к женщинам, а к мужчинам? Когда он засмеялся в ответ, обиделась и, пожав плечами, сказала, что ненормально здоровому взрослому мужчине обходиться без женщины. Можно даже заболеть. И вообще, она была бы рада, если бы он сделал ей внука с какой-нибудь хорошей девушкой!

Его тогда как палкой по башке шарахнули – она что, всерьез?! Какие тут могут быть «хорошие девушки»?! В этой помойке?! В этой грязи?! Неужели она думает, что Ник способен взять на себя такую ответственность и соорудить ребенка, чтобы тот вечно мучился, до самой смерти, как сам Ник, как тысячи мусорщиков на этой поганой планете?!

У Ника даже мысли никогда не было о том, чтобы создать семью в этом Аду! У мамы, наверное, мозги вскипели, если она такое ему говорит! О чем Ник тут же ей и сообщил.

Неделю не разговаривали, кроме как по делу. И то междометиями. «Туда!», «Ой!», «Эй!».

Потом, когда они сидели рядом и грызли псевдомясо, запивая его водой из пластиковой бутылки, мама грустно сказала: «Может, ты и прав. Может, я и спятила. Но мне так хочется подержать в руках твою копию – маленького такого, теплого, орущего – тебя! А потом можно и умирать. Легко умирать, когда знаешь, что после тебя все-таки кто-то остался в этом мире. Частичка меня. Значит, я прожила жизнь не зря!»

Глупости, конечно. Женские глупости. Мама воспитана в Городе, вот у нее в голове и засели эти бредни. «Любовь»! «Продолжение рода»! Пафос, и больше ничего. Обманные слова мягкотелых жителей города! Это не для Внешки.