Крутоярская царевна

Никифор взволновался сразу.

– Зачем же откладывать?!

– Да вот приготовиться. У меня и платья подвенечного нет.

– Стоит ли из-за этого ждать, Неонила Аркадьевна?!

– А мне бы очень… очень хотелось.

– Нет, уж извините… Я не могу… Да и графу надо выступать дальше, походом.

– А вы хотите, чтобы он был у нас на свадьбе? Разве без него нельзя обвенчаться?

– Простите, Неонила Аркадьевна, а я так полагаю, что вы хитрить хотите. Я же отлично понимаю, что, как граф отсюда с войском выступит, вы откажетесь венчаться со мной. Ведь я не дурак! Я знаю, вы меня не любите теперь, я могу только надеяться, что потом полюбите, по пословице – стерпится, слюбится.

– Какой же вы подозрительный. Ну, так я вам скажу, что вы ошибаетесь совсем. Если б я не захотела за вас идти замуж, то не испугалась бы никаких угроз. А только вот что я еще скажу…

Нилочка подумала и снова заговорила:

– Видели вы Марьяну Игнатьевну с тех пор, что она заперта?

– Нет-с, не видал с того самого вечера, что приключилось это диковинное и неразгаданное несчастье с ее сыном.

– У меня до вас просьба, Никифор Петрович. Самая простая.

– Что прикажете?

– Повидайте мою бедную Маяню.

– Зачем? – спросил Никифор странным голосом, и лицо его потемнело.

– Мне хочется, чтобы вы с ней побеседовали о чем-нибудь и хорошенько ее разглядели… Вы умный человек и мощете увидеть и решить, – как по-вашему: придет ли она когда в себя или на веки вечные лишена разума? Вот что мне хочется знать.

– Извольте, Неонила Аркадьевна, – глухо отозвался Никифор. – Хотя мне и не очень по душе видеть безумную женщину. Но для вас… Извольте. Когда прикажете…

– Да хоть сейчас… Я вас провожу к ней.

– Не поздно ли? Ночь ведь…

– Для бедной Маяни нет ни ночи, ни дня. Она всегда лежит на постели.

– Вы бываете у нее?

– Нет, никогда. Тяжело видеть мне ее. Я не могу. Другие все бывают.

– Говорит она?

– Говорит… Но все такое… Не совсем понятное… Редко понятно, а то надо догадаться. Чаще всего спрашивает, что Боринька и когда приедет из столицы на побывку…

Никифор не ответил, и наступило молчание.

– Так как же? – выговорила наконец Нилочка.

– Что-с?

– Пойдем мы к Маяне?

– Пойдемте. Извольте. Только я долго сидеть у нее не буду. Тяжело, как вы сами сказываете.

– Зачем долго? Вы сразу увидите все… И можете мне сказать: есть ли надежда на ее выздоровление. Минут десять довольно. А я вас подожду у дверей ее горницы.

XXXIX

Нилочка встала и двинулась. Неплюев, несколько угрюмый, последовал за девушкой. Пройдя гостиные и обе залы, они поднялись в следующий этаж и скоро были у двери горницы, где уже давно жила безвыходно сумасшедшая.

Дверь оказалась запертой снаружи.

Нилочка позвала горничную из соседней комнаты.

– Ты, Саша, теперь дежурная? – спросила она.

– Точно так-с.

– С каких пор?

– С утра. Я днем дежурю, а Маланья по ночам. Так завсегда-с.

– Когда ты входила к Марьяне Игнатьевне?

– Раз десять была и в сумерки была, – солгала Саша.

– Что она?.. Как сегодня?..

– Ничего-с… Все так же-с…

– Тиха?.. Молчит?..

– Да-с. Как завсегда… Будто все спят. Покушают и опять лягут и глаза закроют. И лежат… Редко когда Бориса Андреевича кличут. Иногда, бывает, вас тоже поминают… А то вот их… Больше никого…

– Меня? – чуть не вскрикнул Никифор.

– Да-с, вас, – ответила Саша.

Никифор вдруг стал еще угрюмее и наконец вымолвил, обращаясь к Нилочке:

– Право, не знаю, Неонила Аркадьевна, зачем вам желательно… Пожалуй, она признает меня… А ведь она не любила меня. Будет ей, пожалуй, неприятно увидеть.

– Где же ей вас узнать, Никифор Петрович, – заметила горничная. – Она никого как есть не признает.