Филозоф

Чрезвычайная, влияющая на всякого простота в обращении, непринужденное добродушие и в лице, и в голосе, вся манера держаться и говорить – тотчас неотразимо подействовали на князя. Он сразу стих, примирился… Вдруг показалось ему ясно, что насколько все естественно в этом человеке, настолько в нем, князе, якобы филозофе, все фальшиво. Этот живет, чувствует и мыслит просто: что он есть, то он и есть! А он, князь, что-то такое выдуманное, деланное, взаймы взятое. Что он такое всю жизнь из себя корчил и представлял?.. Он комедиантствовал! Играл со всеми и доигрался до ловушки.

Положим, что в жизни этого молодого богатыря и красавца была только одна удача. Ему бабушка ворожила. А в жизни князя с первого шага, с приезда на службу, была только неудача за неудачей. Он был обижен судьбой, которая не дала ему ровно ничего изо всего, что ему желалось.

– Ну, давай, князь, говорить по душе. Все на ладонь! Слышь-ка? – заговорил наконец Орлов, придвигаясь еще ближе к креслу больного и кротко глядя ему в лицо. – Я хоть и виноват, но все ж таки не совсем. Я ведь не мошенничал. А коли смошенничал, то самую малую толику. Я только скромничал да якобы в конфуз обретался. Знаю, что теперь вы меня возненавидели, на меня обиделись и так даже глубоко оскорбились, что захворали… Все это я разумею. И очень мне больно все и стыдно… В моем положении не след было никакие колена отмачивать. Да уж очень жаль мне было доброго молодца. Но все ж таки, друг, ведь особой напасти мы не затевали тут никакой. Ежели немножко в Москве на твой счет злые языки развязалися, так плюнь на них. Будь вот теперь настоящим филозофом!

Князь хотел что-то ответить, но не знал, что сказать.

– Скажите мне: очень вы на меня озлобились, по правде? – произнес Орлов. – По сущей по правде!

– По сущей по правде, граф, был я тогда сильно обижен. А теперь, после того, что пожаловал ко мне и свистнул меня Кондратий Иваныч, как-то иначе сдается все… Ведь Кондрашка – не свой брат! Ведь я чуть не помер! Вот оно теперь все эдакое… людское или житейское представляется в другом виде… в грошовом, что ль…

– Ну, вот, родной мой! – воскликнул Орлов. – Вот истинно! Эдак-то вот филозофы и рассуждают.

И при этом Орлов положил снова руку на колено хозяина и прибавил:

– Вот теперь вы – истинный филозоф. Да! Эта людская суета кажет важным, когда человек глупостями занят. А в случае большого горя, большой болезни сейчас все это обернется нам пустяками и очам нашего разума кажет лишь маревом. Итак, князь, дружище, прежде всего мы решим первое дело. Вы на меня не злобитесь? Я тебе, князь, не стал враг на всю жизнь, сказывай по совести.

Князь взглянул в лицо Орлова, невольно улыбнулся и произнес мягче, чем когда-либо в своей жизни:

– Нету… Какой враг! Где же!.. На вас поглядеть, нешто можно на вас злобствовать? Недаром вас любят все…

– Стало быть, простили вы меня?

– Что об этом, граф… Бросим…

– Ну, и слава Богу! Первый вопрос решен. Мы, стало, с вами на всю жизнь други-приятели. Каждый раз, что я приеду в Москву, то сейчас же к первому к вам. Я у вас виноватый и прощенный и, стало быть, я у вас в долгу. Теперь второе дело. Подлинно ли вам Галкин так отвратен? И чем? Опять-таки говори, князь, по правде, по совести, без утайки.

Князь слегка двинул плечами и вымолвил:

– Нет, что же… Он малый не глупый… дворянин… Дочь в него врезалась. Вот по имени-то фамильному…

– Что же? – перебил Орлов. – Не понимаю…

– Что? Галка… Сами знаете.

– Господь с вами! – воскликнул Орлов. – Вот где филозофья-то нужна! Такие ли прозвища на свете есть! И как не стыдно не только филозофу, а даже простому разумному человеку на эдакое обстоятельство внимание обращать. Чем же телепень лучше? Ну, положим, птица орел лучше птицы галки… – рассмеялся граф. – А уж телепень, право, не лучше галки.

И смех Орлова был настолько заразителен, что и князь начал смеяться.

– Ну, теперь решим третье дело. Веришь ли ты, князь, что я отношусь к Галкину сердечно, что вся наша затея – не просто для меня времяпрепровождение? Веришь ли ты, князь, что я Галкина не оставлю и судьбой его займусь, как если б он был моим родственником?

– Не знаю, – отозвался князь. – Полагаю.

– Нет, не полагайте, а будьте уверены. Он мне по сердцу пришелся еще под Москвой. Ведь вы не знаете, как мы с ним повстречались, как он по моим холопам из пистолета палил. Это я все когда-нибудь вам расскажу… Так вот теперь, стало быть, я должен прибавить еще то, чего вы не знаете. Ваш будущий зять, офицер Галкин, если Бог даст мне и ему жизни и здоровья, годков через десять, а то и раньше, будет почище иных прочих, которых вы делали в женихи княжне. За это я вам отвечаю моим орловским словом. Проживите вы еще на свете десяток лет, и сами мне скажете, что довольны судьбой зятя и своей дочери. Все житейское в руках царицы нашей, а я у нее не последний человек. Ну, князь, так как же? Как порешишь?

– Да что же решать? Все решено.

– И перемены не будет?

– Нет, как можно…

– Все можно, князь. Поди, во время болезни не раз вам про нас думалось: вот дай срок, выздоровлю, я вам себя покажу!

И Орлов снова рассмеялся.

– Что? Разве не думалось так? Не собирались вы, лежа в постели, начать по выздоровлении калачики загибать – и мне, и Галкину, и даже дочери родной?

Смех Орлова настолько действовал заразительно на князя, что он не только развеселился, но даже чувствовал себя как-то лучше и бодрее. И вдруг князю-филозофу пришла мысль не только тотчас же согласиться на все и успокоить всех, но даже сделать что-нибудь большее.

– Не знаете ли, граф, где теперь Галкин? – вдруг спросил он. – Я бы желал за ним дослать!

– Дослать за ним недалеко. Я его привез с собою, и он сидит в зале с вашим сыном.

– Ну, вот и прекрасное дело! Я встать не могу… Уж вы потревожьтесь – позовите всех сюда, а в том числе и нареченного.

Чрез минуту появились в горнице все: дочь, сын, Егузинская, а за ними и богатырь нумер второй, но в том же простом гвардейском мундире. Все были взволнованы, но с радостными лицами.

– Юла, иди сюда, – ласково произнес князь, улыбаясь. – Ну, и ты тоже, самозванец, поди! – обернулся он к Галкину.

Когда молодые люди приблизились к его креслу, князь поглядел на них: снова улыбнулся и, обратись к графу, выговорил:

– А ведь и впрямь он ничего! А к его прозвищу я привыкну. Ведь привык же я к своему. Ну, дети, вторично даю я вам мое согласие на брак, но уже безо всякого остервенения. А уж как я тогда был остервенившись! А уж пуще всего вот на его сиятельство. Помнится, разнес бы я не то что свой дом, а и всю Москву бы испепелил. Ну, когда же ваша свадьба? Приданое у нас давно заготовлено, стало быть, все дело за попом, а меня до церкви довезут. Вы вокруг аналоя походите, а я посижу да погляжу.

Чрез полчаса со двора князя Телепнева выехала карета Орлова, увозя шутника-вельможу, но привезенный им офицер остался в доме, и все его поздравляли. Весь дом бутырский заходил ходуном.

Не только семья, но и люди, заглянувшие в горницу барина-князя, удивлялись перемене, которая с ним случилась. Князь смотрел не только не сурово, но смотрел так, как никогда не бывало прежде. Он глядел «по-орловски» – заразительно добродушно. А то, что ему теперь думалось, – были думы истинного, а не поддельного филозофа.

Комментарии

Впервые – отдельным изданием: М., 1891.

Печ. по изд.: Салиас Е. А. Собр. соч., т. XVI. М., 1895.

notes

Примечания

1

…Салтыков Петр Семенович (1696–1772/73) – русский полководец, граф (1733), дальний родственник императрицы Анны Иоанновны, генерал-фельдмаршал (1759), командующий русской армией во время Семилетней войны в кампании 1759–1760 гг.; одержал победы при Пальциге и Кунерсдорфе. В 1764–1771 гг. – московский генерал-губернатор.

2

Разумовский Алексей Григорьевич (1709–1771) – из семьи украинских казаков, оказался при дворе певчим, затем стал фаворитом цесаревны Елизаветы Петровны; после ее восшествия на престол вступил с ней в тайный брак; в 1756 г. получил звание фельдмаршала, а в 1744-м – титул графа.

3

Бутырки — старинный городской район на севере Москвы (Бутырская слобода), известный с XVII столетия.