Путь

– Принцип тот же. Я думаю, хоть могу и ошибаться, что за интуицию отвечает старый, рептильный мозг и части эмоциональной лимбической системы, так сказать середина нашего мозга. Вообще, многие вещи, которым придаётся мистический характер, в итоге оказываются работой нейронов. Например, люди, побывавшие в коме или пережившие клиническую смерть, говорят о том, что чувствовали, как поднимаются вверх, видели своё тело сверху…

– Подождите, я об этом знаю, знаю, – оживилась Алиса. – Они рассказывали, что могли летать по операционной, видели себя сверху. Это-то как объяснить? Только с помощью души!

– Алиса, вы не дослушали, – нетерпеливо постучал он пальцем по столу. – То, о чём говорят эти люди, лишь иллюзия. Ведь реальность каждого из нас, – Александр поднял руки перед собой ладонями вверх, – это только то, что рисует мозг. Я ведь на лекции успел об этом сказать, вроде бы, или нет? Ну, так слушайте тогда. То, что мы видим, создаётся из мельчайших деталей, на которые глаз разбивает абсолютно всё, что видит. Дальше информация раскладывается, будто по каталогам: горизонтальные линии обрабатываются одними нейронами, вертикальные – другими, наклонные – третьими. Цвета определяются отдельно, движение тоже. Всем этим занимается наружное коленчатое тело, которое находится, условно говоря, на пути между глазами и зрительной корой.

И уже в коре эти фрагменты, скажем так, распределяются по слоям, а потом сливаются во всё более сложные объекты. Причём, на каждом последующем этапе реальность усложняется, потому что сначала подключаются шаблонные вещи – тень, перспектива, цвет, текстура, а в высших отделах даже прогнозирование направления движения. Подумайте, какой анализ нужно провести за мизерную долю секунды, чтобы отбить удар кулаком, летящий в лицо на огромной скорости?

Александр поднял палец перед собой и повысил голос:

– Но это не всё! Алиса, вы представьте себе, всё то, что мы видим – это волны от миллиарда миллиардов вибрирующих атомов в нашем поле зрения. Наша сетчатка регистрирует длину волны, происходит преобразование Фурье, и сигнал уходит наверх по сети прямо в мозг. По дороге он обрабатывается памятью и эмоциями, а затем интерпретируется. По сути, зрительная часть мозга работает с объектами, динамически складывающимися из того, что мы видим, и что мы об этом помним. Эмоции, как мы знаем, маркируют памятные события, позволяя им легче вспоминаться.

Алиса потёрла лоб, с трудом понимая, что Саша говорит, а он тем временем продолжал:

– Структуры слоями накладываются друг на друга по иерархии, то есть мозг создаёт сложную картинку из простых объектов. Вернее – две. Одна отвечает на вопрос «что?» и формирует объекты в поле нашего зрения, складывает их, как пазл, условно говоря. Вторая отвечает на вопрос «где?» и создаёт пространственную динамичную картинку – пазлы становятся трёхмерными, а изображение в них живым, двигающимся. Потом картинки «что?» и «где?» тоже, в свою очередь, сливаются, и это окончательное изображение получает конечную рациональную оценку. Или эмоциональную – если мы перевозбуждены, например.

Доктор сделал непонятный жест.

– Дальше из всех этих разрозненных частей формируется некий паттерн, который определяется корой головного мозга как какой-то объект или группа объектов. Подключаются ассоциации. Например, если мозг понимает, что к нему приближаются какие-то недовольные люди с шокером в руках, то тут же всплывают подробности из прошлого опыта – гопники, драка, боль и так далее. Причём, самое интересное заключается в том, что после того, как кора мозга распознала гопников, то их образ перестаёт быть объективным, поскольку вместо этого в голове создастся своя, уникальная картинка происходящего.

Алиса глупо пожала плечами, не успевая понимать, а её собеседник, по всей видимости, уже не на шутку разошёлся:

– Напомню, что зрительный путь идёт от глаз в таламус, а уже оттуда, через наружное коленчатое тело, в затылочную часть. Но! Из зрительной коры обратно, в таламус, мчится в шесть раз больше знаний! Мозг вычитает ненужные траты на получение той информации, что уже есть. То есть, прошлый опыт сравнивается с новой картинкой, и добавляется именно такая информация, какая считается важной. У всех она разная, потому что в неё входят личные воспоминания конкретного человека, его отношение к происходящему, ожидания от этой ситуации, текущее настроение и ещё тысяча разных мелочей. То есть мы с вами смотрим на одно и то же, но в голове у каждого формируется своя, как бы это выразиться, точка зрения, окрашенная радугой субъективных эмоций. Конечно, мир вокруг нас абсолютно реальный, просто все мы интерпретируем его по-разному. Понимаете?

– Да, это я вроде поняла, – она покрутила головой с непонимающим видом, – но причём тут внетелесный опыт?

– Ой, точно! Так вот, Алиса, возвращаясь к вашему вопросу. – Александр пожевал губы. – Итак, мы выяснили, что всё видимое нами – это пространственная ментальная картинка, созданная зрительной системой. Надеюсь, что вы понимаете – мы можем перемещаться только в ней, а никак не в реальном мире, да? Ничто не выскочит из тела, так как не во что перемещаться. Всё происходит внутри живого мозга – и разум, и эмоции, и даже умение ходить.

А вот когда нарушается работа отделов мозга, отвечающих за осознание границ своего тела, а есть и такие отделы, представьте себе – это угловая извилина, тогда человеку становится трудно перемещаться в пространстве. У нас в ликее, кстати, сейчас один такой больной до сих пор лежит на реабилитации. Заново учится ходить, не понимает, где заканчивается он, и начинается окружающий мир.

Эта самая ангулярная извилина как раз-таки соединяет информацию от различных долей мозга, и именно там мы распознаём границы собственного тела. Нарушение работы угловой извилины приводит к тому, что человек начинает беспомощно барахтаться в той пространственной картине, которую создал мозг, и тогда можно увидеть себя, парящего сверху, например. Вот так. Всё это – и то, что мы видим, и то, что мы чувствуем – результат работы миллиардов нейронов. Поэтому человек не летает по операционной, он перемещается в ментальной картинке, которую создал его мозг. Значит, если была травма или в мозг поступило слишком много какого-то вещества, то легко можно потеряться в просторах вселенной и летать хоть по космосу, хоть по операционной.

– То есть, вы всё же хотите сказать, что души нет? – раздула ноздри Алиса.

– Я хочу сказать, дорогая Алиса, – успокаивающе произнёс Алекс, – что я так думаю. А учёным свойственно ошибаться, ведь, вообще, наука – это дитя ошибок. Но, исходя из моих знаний, я считаю, что никакой души нет – есть только мозг и его работа, состоящая из огромного количества сложнейших процессов.

Алиса молчала. Было видно, что разговор почему-то доставляет ей неприятные чувства.

– То есть вы действительно хотите сказать, что души, которая болит и мучается, предчувствует беду – не существует? Что любовь и другие эмоции – это лишь работа мозга?

– Да. И влюблённость, и ревность, и все остальные чувства.

Алиса снова погрузилась в мысли.

– А экстрасенсы? Телепатия? Люди видят события, которые будут, предсказывают будущее. Как вы это объясните?

– Никак не объясню, я в этом не разбираюсь. Знаю, что измерений больше, чем те четыре, что мы можем ощутить сенсорной системой нашего тела, а что там в тех измерениях творится – мне не ведомо. Могу сказать лишь – если человек что-то увидел или представил – это точно работа мозга. Пока нейроны не создадут картинку, мы её не увидим. Вот за это я ручаюсь. Как бы то ни было, внетелесное тесно связано с соматическим.

На этот раз молчание затянулось, и Шурик решил немного сменить направление разговора:

– И ещё, поймите, Алиса, – он неуверенно улыбнулся, – я не психолог и не нейропсихолог, я преподаватель нейродисциплин. Это разные вещи. Нейропсихолог сначала делает томографию мозга, потом биохимию крови, возможно, возьмёт экспресс-анализ ДНК, после этого начнет создавать вымышленные ситуации и сканировать паттерны поведения. Одна, максимум две недели плодотворной работы, и карта вашего мозга будет нарисована. Тогда уже начнутся восстановительные процедуры, может, и медикаменты дадут. Вон, болезнь Паркинсона, например, за сорок лет до её возможного развития начинают лечить слабой стимуляцией чёрной субстанции…

– Да я прекрасно понимаю это, – перебила его Алиса, непонимающе фыркнув, и, сменив тон, перешла в наступление. – А почему вы не нейропсихолог, кстати? Вы же неплохо знаете черепушку, а эти мозго-психологи прилично зарабатывают.

– Ну, как сказать… – развёл пальцы Шурик и чуть помолчал, – понимаете, я всегда хотел стать великим учёным, получить Союзную премию или Нобелевку, на худой конец. Хотел делать научные открытия, совершать невозможное! Я с самого юного детства мечтал стать таким, с того момента, как впервые очутился на залитом светом пороге госпиталя, – Алекс словно окунулся в прошлое. – Я же был, мало сказать – ошарашен, я был потрясён! И уже с самого младшего ликея знал, куда мне идти! Я выбрал медицинский профиль, отучился два курса в Аквилейском ликее, потом вернулся и закончил Ахейский, сейчас пошёл в магистратуру, поскольку мне больше научная деятельность нравится, если честно, чем преподавательская. Сейчас нужно кандидатскую защищать, но пока некогда. На работе дел по горло, – врал Александр, пытаясь произвести впечатление и скрыть личный кризис. – Исследованиями хочу заниматься. Я пока ещё ничего нового не открыл, хотя есть кое-какие наработки, конечно…

– Так, а почему вы не нейропсихолог? Вы так и не ответили на мой вопрос. – Алиса вернула нить разговора в нужно русло. – Что вам мешает, не могу понять?

– Так это же совсем другой путь, – непонимающе заморгал глазами Алекс. – Одно дело открытия совершать, и совсем другое – обычная врачебная практика. Этим же нужно всё время заниматься.

– А сейчас вы чем занимаетесь? Какие открытия совершили? – Подняла брови Алиса.

– Ну-у-у, – начал он накидывать пуха. – Преподаю в Ахейском ликее, несколько раз ассистировал профессору Гавриловскому. Он очень известный человек! Начинал у нас в Ахее, потом перебрался в Аквилею. Знаменитый нейрохирург!

– Я знаю его, он папин знакомый. Вы тоже хотите таким стать? Нейрохирургом? – чуть улыбнулась Алиса.

– Не уверен, – пожал плечами Шурик. – Даже операции – это уход в работу, в рутину, а не открытия и не достижения. Несмотря на всю славу, память о хирурге забудется лет через десять. А я… я хочу большего! – и тут он смущённо заулыбался. – Я, наверное, выгляжу очень честолюбивым?

– Честно говоря, нет, – проронила Алиса, – вы вовсе не похожи на такого человека.

Возникла неловкая пауза. Шурик покраснел, а девушка, чтобы замять неприятный момент, тут же продолжила, всплеснув руками:

– А что это я вас-то допрашиваю на отвлечённые темы? Не для того я вас позвала. Я бы хотела, наоборот, услышать ваше мнение по своему вопросу. Мне-то что делать с моим молодым человеком? Дайте совет!

– Да чёрт его знает, милая Алиса, – обиженным тоном начал Шурик, закидывая ногу на ногу и скрещивая руки на груди. – Или вернитесь к нему, или найдите нового, что я вам ещё могу сказать? Если вы расстались по вашей вине, то нужно либо извиниться, либо забыть об этом.

– Извиниться? – вновь прервала его девушка. – Ну, уж нет. Я знаю столько ругательств, что хватит на несколько человек, а вот извинений, – она задумалась, – нет, ни одного не помню. Особенно, если я-то ни в чём не виновата!

Алекс взглянул на неё немного исподлобья:

– Ну, если виновен он, то либо прощайте его, либо больше никогда с ним не разговаривайте, или ещё миллион других вариантов может быть. Что тут подсказать? Я, правда, не могу дать совет в вашем случае. Это ваш путь, и вам принимать решение, куда на нём свернуть. Где есть любовь, туда и нужно стремиться, я так думаю.

– А что такое любовь, Шурик, дружочек? – раздражённо повысила голос Алиса. – Что это за зверушка-то такая, объясните мне! Вы же учёный, вы должны знать такие банальные вещи.

– Алиса, все это очень индивидуально, но с точки зрения…

– Не нужна мне ваша точка зрения, Шурик, – вдруг, недослушав, вскочила и заходила по комнате Алиса, – у меня своя есть, спасибо боженьке! И не нужно мне ничего говорить об этом!

– Да и я не против! – улыбнулся Шурик, чтобы снять нервозность. – Я считаю, что у каждого должна быть своя точка зрения. Лишь бы эту точку навязчиво не навязывали, а все остальное – мелочи.

– Дружочек, вот вы даёте советы, а сами ничего не знаете! – Алиса погрозила ему пальчиком. – Нам вместе хорошо, он любит меня, хоть и дурак, конечно! Думает, что он вытерпит и не прибежит! Но я, как хочу, так всё и происходит. По крайней мере, так раньше происходило. Спасибо боженьке, всё для этого имеется, – поправила она себе грудь. – Но когда он при всех такие глупейшие просто вещи говорит и делает, то это никуда не годно! Всё время чушь порет… У него ведь, что на языке, то и на уме – одни амбиции без желания понимать простейшие вещи. Папа сто раз ему говорил, что для возвышения нужно ещё и репутацию создавать! А если он ведёт себя, как пятнадцатилетний подросток, так чего же он удивляется, что и я меняю своё отношение, – укоряла она кого-то, глядя Шурику в глаза. – Когда он не пытается даже ухаживать, это что, любовь такая? Ничего не дарит, никуда не возит – это что, любовь, по-вашему? Нет уж, как он, так и я – так ведь? Если он ко мне так, то я ему вообще весь мозг вынесу! Вот такая у нас любовь! – она враждебно посмотрела на Алекса. – Так что же вы молчите, Шурик? А по-вашему, что такое любовь?

– Алиса, простите меня, – замялся, было, он, – если я вас разочарую, но я не особо в этом силён, были, конечно, но… – взмахом перста он предупредил её реакцию, – однако, я могу рассказать это только с точки зрения науки…

– Мне эта ваша наука до одного места, у меня своё правильное мнение есть! – Алиса цокнула и отвела глаза, а потом, без паузы, повернулась. – Так что же там наука говорит, не молчите уже, ну же?

Алекс неохотно продолжил.

– Ну, клинически установлено, что с физической точки зрения любовь – это усиленное выделение дофамина и окситоцина, плюс активизация полосатого тела и островковой доли, в то же время формирование определённого рисунка нейронных связей и так далее. И…– он заговорил быстрее, понимая, что она сейчас взорвётся. – Алиса, Алиса, мне сложно сказать, в чём именно у вас проблема. Я, правда, могу только предполагать, а это антинаучно. Поэтому могу сказать, что вам показано съездить к нейропсихологу хорошему, не пожалеть денег и двух неделек в стационаре. Там анализы возьмут, то да сё, мозг отсканируют, динамические тесты проведут для проверки, спец посмотрит, и вы получите более-менее ясную картину. Я и сам, наверное, в ближайшие дни так сделаю, – тяжело усмехнулся он себе.