За миллиард долларов до конца света
– Доброе утро, Тёзка.
Степанов выругался про себя – но чего уж теперь: не бросать же в таком виде знакомого, пусть даже и вот такого (эх, не пошло ему на пользу внезапное обогащение). А Тёзка, не дожидаясь ответного приветствия, заговорил негромко, но торопливо и настойчиво, словно бы о чём-то крайне секретном и важном:
– Вот представь, что к тебе в форточку залетела оса. А ты вот, вместо того, чтоб прихлопнуть, пожалел божью тварь, хоть и насекомую, ну и, соответственно, поймал и выпустил в форточку. Это, получается, ты доброе дело сделал, так?
– Доброе-доброе, – пробурчал Семён. – Ты до дома-то сам дойдёшь, или как?
– А вот если, скажем, эта самая оса потом полетала-полетала, да взяла и ужалила ребёнка? А у ребёнка вот аллергия, и от укуса у него сразу анафилактический шок и летальный исход – это уже, выходит, ты злое дело сделал? – не реагируя на вопрос и не меняя позы, напоминающей асану «Кобра», продолжал допытываться Тёзка. – А если вот не будь тот ребёнок укушен, то, когда вырос бы, пошёл бы в политику, и сделался бы самым жестоким диктатором, и уморил бы кучу народонаселения – это вот теперь получается, что ты всё-таки хорошее дело сделал, так?..
– А на самом деле, если вот взять вообще – так просто ведь всё херня, кроме пчёл! – опять-таки не дожидаясь ответа, подытожил Тёзка (уже в полный голос), после чего поднялся на ноги (покряхтывая, но без посторонней помощи), и по-крабьи, бочком-бочком, отодвинулся куда-то в сторону. А с другой стороны высунулось и бесцеремонно уставилось Степанову в переносицу циклопье рыло телекамеры. И кто-то затараторил с характерной (деловитой, но развязной) жизнерадостностью:
– Десятки, если не сотни людей на наших глазах прошли и проехали в этот ранний час по одной из основных магистралей города, не повернув, как говаривал классик, головы кочан. Все они стали невольными участниками нашей игры. И все до единого проиграли! И это при том, что прекрасно знали правила – ну, или, по крайней мере, должны были бы знать: ведь им учат даже в самой, что ни на есть, средней школе.
Повернувшись на звук, Степанов увидел пару стройных женских ног. А подняв глаза, обнаружил, что растут эти ноги из эффектной блондинки. Эффект, производимый блондинкой, мог бы быть менее неоднозначным, если бы она стояла молча и неподвижно. Но она говорила, изо всех сил стараясь при этом не шевелить ни головой, ни микрофоном. Свободной же рукой и нижней частью туловища непрерывно выписывала фигуры высшего пилотажа – и в целом обладателю богатого воображения, интересующемуся (среди прочего) научной фантастикой и порнографией, напоминала безнадёжно бракованную кибернетическую секс-куклу.
– Правила эти просты: твори добро, помогай попавшим в беду, будь бескорыстным – и будешь вознаграждён. Неужели для кого-то это новость?! Не верю. Остаётся только предположить, что большинство наших сограждан имеет серьёзные проблемы со зрением – которые, кстати, легко решить с помощью нашего генерального спонсора, сети магазинов «Мир оптики». Ну что ж, в любом случае, вот перед нами единственный (как минимум, на этой улице) человек с острым зрением, горячим сердцем, чистыми руками и длинным… кажется, я увлеклась. Ничего удивительного: он ведь не только элита, не побоюсь этого слова, духа, но и, конечно, настоящий мужчина – судя по тому, как пристально он заглядывает ко мне под юбку.
Степанов, покраснев, поспешил принять вертикальное положение, более приличествующее элите духа. Блондинка же, не выказывая ни малейших признаков смущения либо иронии, перешла к сути дела:
– Одним словом, победитель отборочного тура, только что, на наших глазах, завоевавший право участвовать в уникальном реалити-шоу «Горячее сердце» – единственном, в котором участники будут соревноваться не в умении плести интриги, и даже не в сообразительности, ловкости и силе – а в отзывчивости, чуткости и милосердии. Единственном, зрители которого могут быть уверены, что победитель распорядится призом по чести и по совести. И, наконец, единственном, где проигравшие не останутся внакладе, получив не какую-то там мимолётную популярность, а заслуженный всеобщий почёт и уважение. Меня по-прежнему зовут Анастасия Джамп – а вас, мой герой, как прикажете величать?..
– Андрей Гойман, – не задумываясь, выпалил Степанов в протянутый микрофон. И сам поразился: вот ведь до чего компьютерная паранойя довела! Этот псевдоним он привык использовать в интернете – брякнул и сейчас, чисто автоматически: вроде как зарегистрировался для участия в игре. Однако Анастасия об этом знать не могла – так почему же она застыла в немом изумлении?..
Хотя почему же «не могла»… возможно, они когда-то случайно познакомились, да хоть через того же Серёгу, и Степанов её забыл, а она его – нет: профессиональная память. Или ещё проще: она хорошо знала виртуального Андрея Гоймана, и представляла его совсем другим – равно как и Степанов не признал в Анастасии какую-нибудь Рогатку, или даже Красного Пыха, с которым вчера насмерть рассорился на кинофоруме.
В любом случае, ему следовало хотя бы попытаться сохранить лицо. А сделать это, вляпавшись в дурацкую ситуацию, можно было только одним способом: продолжить дурачиться.
– Прежде всего, хотелось бы выразить искреннюю признательность за тёплые слова, прозвучавшие в мой адрес. Считаю своим долгом отметить, что мне, как следующему президенту страны, ваше начинание представляется глубоко своевременным, а в перспективе – могущим принести значительную пользу отечеству. Однако не могу не выразить озабоченность тем фактом, что моё участие в шоу, как персоны, безупречной по долгу службы, может поставить организаторов в затруднительное положение. Также, невозбранно пользуясь случаем, хочу внезапно передать привет всем двачерам и лично Анонимусу.
Пока Семён нёс свой вдохновенный бред, выражение на лице Анастасии постепенно сменялось с недоумённого на раздражённо-скучающее. В конце концов, окончательно потеряв интерес к своему незадачливому герою, она вышла из кадра и, брезгливо обогнув Степанова по крутой дуге, нырнула в припаркованный прямо на тротуаре джип с тонированными стёклами. Следом за ней последовал и оператор, суетливо пробормотав на прощание что-то насчёт технических неполадок. Джип газанул – и растворился в транспортном потоке.
Степанов огляделся по сторонам, но Тёзки нигде не увидел. Возможно, тот умчался в автомобиле вместе с телевизионщиками, а может, сразу удалился по своим делам – в любом случае, вряд ли он действительно нуждался в помощи. Ну и ладно.
Шагая дальше, Степанов размышлял о мудаках и чудаках. Первыми он считал практически всех постоянных персонажей средств массовой информации. В число вторых входили все без исключения постоянные зрители, слушатели и читатели. Именно так, а не наоборот: любые, сколь угодно эксцентричные выходки мудаков давно уже перестали вызывать у Семёна не то что удивление, а даже простое досужее любопытство. А вот что его действительно удивляло и по-своему восхищало – так это способность чудаков постоянно, ненасытно удивляться и восхищаться мудаками.
Припомнив прочитанное на днях от нечего делать интервью, в котором кто-то очень популярный жаловался на трудную жизнь (особенно личную) и тяжёлую работу, Семён вообразил себе такую картину: бескрайняя пустыня; посреди пустыни – огромная открытая шахта, на дне которой залегает тёмно-зелёная тоска в серых прожилках уныния, источающая ядовитое зловоние. К краю шахты тянется из-за горизонта нескончаемая вереница забавных уродцев в разноцветных клоунских костюмах химзащиты и смешных противогазах. Один за другим, раскинув руки в порыве жертвенной любви к человечеству, уродцы бросаются в чёрное жерло – чтобы, заполнив своими телами, заткнуть эту омерзительную дыру (и тогда на месте пустыни расцветёт чудесный зелёный сад). Всё бросаются и бросаются, а шахта всё никак не заполняется – даже как будто углубляется с каждым упавшим. А почему? А потому, что серо-зелёная субстанция на дне пружинит под клоунскими ботинками, как батут, и большинство уродцев вовсе не разбиваются насмерть, но лишь отделываются лёгкими ушибами. Отлежавшись, они резво вскакивают, извлекают из необъятных клоунских шаровар сапёрные лопатки и принимаются копать. И копают до тех пор, пока не отроют себе комфортабельную многокомнатную пещерку с парой уборных. А эти самые залежи тоски и уныния есть ни что иное, как…
Картинка вырисовывалась настолько гадкая, что Степанов даже обрадовался, когда его отвлекли на полуобразе. Пусть даже суровым милицейским окриком.
Окрик испустил один из двоих в форме: скорее, коренастый боров с багровой рожей, чем лупоглазый блондинчик с масляной улыбочкой. С ними был ещё один гражданин: худощавый паренёк неприметной внешности, которого красномордый удерживал, заломив руку за спину (хотя паренёк вовсе и не пытался сбежать, а только что-то настойчиво втолковывал – но, судя по всему, без толку).
– Да вы не стесняйтесь, пострадавший, подходите поближе, – скорее даже не подозвал, а радушно пригласил блондинчик. Степанов, конечно, подошёл. При его приближении паренёк умолк, обречённо понурив голову.
– Старший лейтенант Бисенян Владислав, – отрекомендовался блондинчик, предъявляя корочки. Протягивал он их не просто в раскрытом виде, а сжимая за уголки обеими руками, и слегка сгибая при этом поясницу в подобии поклона.
– Отоков, лейтенант. Руки заняты, – отрывисто пролаял красномордый.
Степанов, в свою очередь, представился (на сей-то уж раз по паспорту), а документы доставать не стал: пусть сначала попросят, если им надо. Но стражи порядка, вроде бы, поверили на слово.
– Вот этот вот гражданин, – жизнерадостно сообщил Бисенян, – только что украл у вас наручные часы. А мы его буквально на месте-то и задержали! Как вам оперативность, а?!
– В смысле, «только что украл»?!
– Тебе что, лекцию прочитать по воровским технологиям? – прорычал Отоков. – Ты топаешь по улице весь в мыслях. Он тебя толкает плечом, как бы невзначай. И всё: были часы твои – стали его…
– Стали бы его, – поправил товарища Бисенян, – но тут, на счастье, подоспели мы с коллегой. Да вы сами взгляните на своё запястье.
Семён послушно вскинул руку: и ничего там, разумеется, не оказалось.
– Вот, извольте видеть: пусто! Вы спросите, а где же они находятся сейчас? А вот они! – артистичным жестом иллюзиониста Бисенян извлёк из нагрудного кармана задержанного наручный хронометр в массивном корпусе платинового цвета (и с таким же браслетом).
Степанов изумлённо вытаращил глаза: если бы он не был уверен, что его собственные часы сто десять минут тому назад стащила наглая ворона, то мог бы поклясться, что в горсти у старшего лейтенанта – именно они самые и есть… Хотя… Сказать по правде, он уже ни в чём не был уверен… И, надо же, даже неглубокая царапина виднелась на том же третьем звене браслета!.. Хотя… Степанов взглянул ещё раз, ещё пристальней. И вздохнул одновременно с разочарованием и облегчением:
– Нет, это не мои.
– А чьи же ещё?! Ты глаза-то разуй!
– В самом деле, Семён Валерьевич, ошибки быть не может. Посмотрите, пожалуйста, повнимательней, – попросил Бисенян. И принялся, ловко перебирая звенья браслета пальцами правой руки, пускать в глаза Степанову солнечные зайчики.
– Я и посмотрел. У моих на циферблате написано Rollex. С двумя «эль». Мне друг из Китая привёз, в качестве сувенира. А это у вас Rolex. Может даже, настоящий.
Бисенян на секунду замер, а затем, как ни в чём не бывало, возобновил свои завораживающие манипуляции, задействовав теперь и вторую руку: сверкающий металл словно бы переливался из ладони в ладонь.
– Помилуйте, – вкрадчиво осведомился он, – но откуда, по-вашему, у мелкого воришки может взяться настоящий Rolex?!
– Да понятно, откуда: спёр у кого-нибудь. Не у тебя, так у другого такого же! – Отоков энергично, как куклу, встряхнул паренька, и тот надсадно заверещал:
– А я чо! А мне, может, тоже друган подогнал! А правов не имеете!
– Видал?! А мы его теперь, значит, отпускай – потому как ты, видишь ли, признавать вещь за свою не желаешь. Вот из-за таких вот чистоплюев преступность-то и размножается!
– Знаете, Семён Валерьевич: мой коллега, возможно, слегка грубоват, но мысль высказал здравую: вы ведь сейчас посредством своего упорства, фактически, потакаете правонарушителю! – Бисенян сокрушённо покачал головой. – Я, собственно, к чему веду: мы все уважаем Букву Закона, но ведь в данном конкретном случае, если вдуматься, речь идёт всего лишь об одной маленькой буковке в названии торговой марки. Так ли уж она, в сущности, важна?..
Степанов не сразу понял, на что намекает и что предлагает доброжелательный старлей. А когда понял, не испытал ни малейшего желания ввязываться в дискуссию «Законность vs. Справедливость». По крайней мере, в данных обстоятельствах и с этими конкретными оппонентами.
– Не понимаю, о чём вы говорите, – заявил он как можно бесстрастней. – И, знаете, я уже опаздываю на работу.
– В самом деле? – Бисенян, продев четыре пальца в браслет часов, сжал кулак (получилось подобие кастета); резко согнул руку в локте; бросил взгляд на стрелки; вскинул брови; криво усмехнулся. – Да, и в самом деле. Опаздываете. Ну что ж, можете идти.
Степанов развернулся и пошёл, не оглядываясь.
Не сделал он и ста шагов, как из внутреннего кармана куртки послышался «Полёт валькирий»: звонил кто-то с работы. А конкретно – секретарша шефа Таня (та самая Танечка, похабный образ которой являлся Семёну позапрошлой ночью). Вообще-то, наяву он её терпеть не мог – за вздорность, глупость, непомерное самомнение и чудовищно едкий парфюм… то есть терпеть-то, конечно, приходилось, но с большим трудом.
Хотя сама Танечка относилась к Семёну с нескрываемой симпатией. И, кто знает: возможно, на самом деле она была вовсе даже не такой, какой казалась, в свободное время почитывала в оригинале какого-нибудь там Хайдеггера и защищала от истребления серых китов. Вот, скажем, был у Степанова один дальний знакомый шофёрюга: с одной стороны, стопроцентный пролетарий, грубиян и матерщинник, а с другой стороны (которая открывалась далеко не каждому) – человек неестественно широких взглядов и большой знаток классической музыки… Но так уж сложились обстоятельства, что желание принять танечкино недвусмысленное предложение познакомиться поближе у Степанова ни разу не возникло и возникать не собиралось.
– Сёмочка, ты когда на работе будешь?.. Сразу же зайди в кабинет к Владимиру Борисовичу: он уехал в командировку, а мне надо срочно отчёт просмотреть – он у него в компьютере должен быть, а компьютер не включается!
Пока Степанов на бегу уточнял, что конкретно подразумевается под «не включается» («совсем не включается» или «жужжит, но не работает»), горит ли зелёная лампочка на мониторе, действительно ли проблема такая уж срочная и так далее и тому подобное, он успел добраться не только до здания, в котором помещалась его контора, но и до двери в директорский кабинет. А значит, вроде как и не опоздал.
Танечка, вырядившаяся сегодня во что-то даже по её меркам излишне откровенное, встретила его с распростёртыми объятиями. Буквально.
– Ой, Сёмочка, спаситель, ты уже пришёл!
Ловко увернувшись, Степанов молча плюхнулся в кресло.
– Какой ты сегодня решительно настроенный! А как долго у тебя это времени займёт?
– Сейчас вот посмотрим – там и видно будет.
– Но мне очень-очень срочно надо! Я уже после обеда должна по емэйлу отчитаться! Сёмочка, миленький, пожалуйста, сделай его поскорее – а я тебе тоже сделаю что-нибудь очень хорошее…
Семён жамкнул кнопку питания. Системный блок весело заурчал и принялся загружаться.
– Так. Ты на эту кнопку нажимала?
– Ой, я не помню, вроде на эту, но там же так много всяких кнопок… Ну ты просто волшебник! Вот так всегда бывает – придёт настоящий мужчина, и сразу всё заработает и станет хорошо. Давай, я тебе кофе налью с ликёром? Я вчера такой элитный кофе купила прямо на презентации!
– Нет, спасибо. Проверь на всякий случай – всё нормально? Твой документ открывается?
– Ой, Сёмочка, ты такой заботливый! Я прямо таю вся от твоего внимания.
Степанова окутало удушливое облако духов, и в следующую секунду вокруг его шеи обвились мягкие, но уверенные руки, причём пальцы одной из них с ходу принялись теребить пуговицы рубашки. Семён, задержав дыхание, вырвался и отскочил к двери – с деликатностью хоть и всей возможной, но, видимо, всё же недостаточной: обернувшись, он обнаружил Танечку уже в слезах.
– Как ты можешь так со мной поступать?! – вхлипывала она. – Я тебе доверилась, а ты!..
– Таня, ты, конечно, замечательная девушка, но пойми: я ведь женатый человек! – Степанов, без особой надежды на успех, попытался воззвать к её разуму, но логические доводы лишь спровоцировали дальнейшее усиление рыданий.
– Все вы так говорите!
Степанов набрал было в лёгкие ароматизированного воздуха, собираясь сказать ещё что-нибудь успокоительное, ну там комплимент какой-нибудь (всё ж таки женские слёзы в два счёта разъедают камень, который воде пришлось бы точить годами), и кто знает, как бы оно всё в итоге обернулось… Но вместо этого молодецки чихнул. Потом ещё раз, и ещё. И очень кстати!
– Извини, что-то на меня аллергия напала… надо срочно таблетку выпить… потом поговорим, – пробормотал он между чихами, и выскользнул за дверь.
Степанов спустился на этаж; показал пластиковую карточку бдительному красному глазку. Глазок приветливо позеленел, замок смачно клацнул, отмыкаясь, и Степанов наконец-то вступил на территорию родного отдела информационных технологий. Здесь, за массивной металлической дверью, за решетками на окнах, под защитой хитроумной сигнализации и системы видеонаблюдения, он, по идее, мог бы почувствовать себя в относительной безопасности. Но не почувствовал.
Потому что, во-первых, все эти меры предосторожности его слегка угнетали. То есть не только сегодня, а вообще. И не его одного: весной, когда руководство компании, одержимое корпоративным духом, затеяло конкурс инициатив, Олег Сомов (сосед Степанова по кабинету) предложил каждому компьютерщику выдать по табельному пистолету или хотя бы по пузырьку быстродействующего яда. Чтобы, когда случится пожар, и электронный замок заблокируется, и они все окажутся запертыми в помещении, как в духовке, у них была бы возможность быстро покончить с собой – вместо того, чтобы запекаться заживо. Генеральный сделал вид, что оценил юмор, похвалил за критику и приказал установить в отделе дополнительный огнетушитель. Короче говоря, охранять можно по-разному. Когда тебя берегут – это даже приятно. А вот когда стерегут – уже как-то не очень.
Во-вторых, в помещении стоял страшный грохот и гул. Здесь никогда не бывало по-настоящему тихо, но на сей раз источником шума являлись не какие-нибудь там два десятков вентиляторов, а три-четыре отбойных молотка, которыми дорожные рабочие бодро долбили асфальт прямо под окнами.
В-третьих, на рабочем столе Степанова, точно посередине между краем столешницы и клавиатурой (недавно купленной, но уже дважды залитой чаем) лежала, кокетливо поблескивая, новенькая пятирублевая монетка.
– Чего вылупился, как москвич в метро на забытую сумку? – проорал Олег. – Ты мне позавчера на сигареты одалживал? Одалживал! Я тебе долг вернул? Дык вот он лежит! Ты мне, между прочим, мелочью отсыпал, а я тебе одной монетой возвращаю. Типа, с бонусом. Курить, кстати, пойдешь?
– Да нет, пожалуй, пока не хочется, – отказался Степанов. – Но я так, в принципе, чувствую, что мы с тобой сегодня проторчим в курилке не менее чем полдня.
– Ага, выбор богатый, что вредить: нервы либо легкие. Но тебе эту дилемму придется решать самостоятельно. Как и все важные вопросы в этой жизни. Вчера вечером почтовый сервант упал, ну, и я до утра с ним протрахался. И это, между прочим, несмотря на простуду! Так что сейчас я тебя с чистой совестью покидаю, – Олег вылез из-за стола и принялся выполнять наклоны и приседания, разминая затекшие члены. Вид у него, и в самом деле, был болезненный, и глаза краснее обычного. – Блин, ну почему люди уже марсианскую экспедицию планируют, а бесшумный отбойный молоток так до сих пор никто изобрести и не додумался?!
– Или хотя бы безглючный компьютер.
– Безглючный компьютер – это выключенный компьютер. Работающий безглючный компьютер невозможен в принципе, – Олег наставительно воздел палец. – Как вечный двигатель или безпохмельная водка.
Сисадмин на корточках (он как раз присел, а встать забыл), в огромных ботинках на толстенной подошве и в очках с такими же толстыми стеклами, тыкающий пальцем в потолок и поучающий, смотрелся уморительно. Но Степанов даже не улыбнулся: он давно привык к тому, что Олег способен разглагольствовать на любимые темы в любое время, в любом положении и в любом состоянии.
– И даже если кто-нибудь когда-нибудь все-таки смастерит такую железку, то все равно самый глюкогенный компонент в системе останется прежним: прокладка между клавиатурой и креслом. И это значит, что без работы мы с тобой по-любому не останемся! – как всегда, внезапно перескакивая с пессимизма на оптимизм, заключил Олег.
– Не любишь ты нас, органических существ!
– Да, я не люблю пролетариат, – все так же не разгибаясь, гусиным шагом Олег просеменил к своему рабочему месту, вытащил из-под стола сумку, закинул ремень на плечо, и лишь тогда распрямился в полный рост.
– Ну так что, может, все-таки пойдём, покурим на дорожку?
– Ну, пошли.
Коллеги отправились не в курилку, а на крыльцо парадного входа. Дорожники орудовали за углом, а здесь царили тишина и спокойствие – если не обращать внимания на вой сигнализации припаркованных автомобилей, и на прохожих, надсадно орущих в сотовые телефоны, и на назойливых мальчишек-газетчиков. Олег болтал без умолку, перескакивая с темы на тему, и все темы были интересными, и ни одна не была по-настоящему важной. Степанов начал понемногу расслабляться и даже сам принялся пересказывать что-то недавно просмотренное. Но его, конечно же, прервали. На сей раз, правда, не самым грубым образом.
Мужчина лет шестидесяти, с окладистой бородой и усами, в военной форме без знаков различия, поджарый и прямой, как палка, приблизился и застыл по стойке «смирно» тремя ступеньками ниже беседующих, вперив в них пронзительный взгляд из-под кустистых седых бровей. Минуты две деликатно ожидал, пока на него обратят внимание. Степанов заметил его ещё издали, но не подал вида – потому что принял за казака, а Семён терпеть не мог этих ряженых. Наконец, Олег осведомился, чего ему надо. Старче поднялся ещё на ступеньку, гулко прокашлялся и обратился к Степанову с такими словами:
– Ты, зовущийся так-то (буквально так и сказал: «так-то»!), живущий там-то, зарабатывающий на жизнь тем-то, ответь мне: веришь ли ты, что у каждого человека есть свое предназначение в жизни?!
Степанов, хоть и любил подискутировать о том – о сём, но от разговоров с уличными агитаторами обычно воздерживался: все они недостаточно хорошо разбирались в сути предмета. Распространители, снующие по коридорам офисных зданий с баулами, набитыми косметикой, книгами и всякой мелкой рухлядью – и те рассказывают о своем товаре интересней и подробнее. Но этот, – кто бы он ни был, – вопрошал так властно, так требовательно (и с таким нестандартным вступлением!), что Семен, как прилежный ученик у доски, оттарабанил:
– Не верю. Когда вещь для чего-то предназначена – это значит, что больше ни на что другое она не годится. А я лично знаком с одним инженером, который сочиняет отличные песни под гитару.
Старик кивнул – то ли соглашаясь, то ли просто поставив мысленно галочку в анкетной графе, и задал следующий вопрос:
– А как насчет человечества в целом?
– Если бы у человечества было предназначение, как у телевизора или иного сложного устройства, – уже с легким раздражением объяснил Степанов, – то и каждая деталька в нём была бы для чего-нибудь предназначена. А этого не наблюдается.
Старик ещё раз кивнул, а потом вдруг грозно рявкнул… то есть это Семену показалось, что он повысил голос до крика, а из прохожих никто даже не вздрогнул:
– Так фули же ты выгрёбываешся?!
Это сюсюкающее «фули» вместо нормального русского мата поразило Степанова даже сильнее, чем абсурдность неожиданного обвинения. Он невольно попятился и робко переспросил:
– Я выгрёбываюсь?!
– А кто же еще?! Он, что ли? – старик взошёл на следующую ступеньку, ткнул узловатым пальцем в грудь Олегу (которого происходящее откровенно забавляло). – Ну-ка, скажи: Бог есть?
– А чёрт его знает, – усмехнулся Олег. – Грабли убери, уважаемый, а то у меня насморк – могу и заразить ненароком.
Старик послушно отдернул руку, уронил вдоль тела. Кивнул в третий раз. В четвертый. В пятый…
– По-моему, он клюет носом, – заволновался Олег. – У меня бабушка однажды вот также заснула стоя. Хорошо хоть, стояла в очереди – не дали упасть, а то могла бы и сломать чего-нибудь. У пожилых знаешь, какие кости хрупкие?..
