Литературное досье Николая Островского

"Я всё ещё не могу, Мара, сказать, что моя книга не утонет в редакциях. Сколько она уже прошла мытарств. И в Москве бюрократизма больше, чем в городе Ленина. Ленинградский облполитпросвет рекомендовал её Ленгизу издать, и книга проходит последние заграждения в Ленгизе. Со дня на день ожидаю приговора. Я бросился на прорыв железного кольца, которым жизнь меня охватила. Я пытаюсь из глубокого тыла перейти на передовые позиции борьбы и труда своего класса. Не прав тот, кто думает: большевик не может быть полезен своей партии даже в таком, казалось, безнадежном положении. Если меня разгромят в Госиздате, я ещё раз возьмусь за работу. Это будет последний и решительный. Я должен, я страстно хочу получить «путёвку в жизнь». И как бы ни темны были сумерки моей личной жизни, тем ярче моё устремление. Жму ваши с Петей руки. Ждите вести… хочу… о победе".

17 февраля Ляхович:

"Милая Роза!

Долго ты молчишь. «Жива ль ты, моя старушка…» Или тебя кто обидел, дитя непоседливое? Хочу разбудить тебя. До сих пор не имею окончательного решения насчёт моей рукописи. Хождение по портфелям редакторов продолжается. Хотя бы дали срок. Знатоки говорят, что легче ослу стать лошадью, чем пройти впервые сей путь, и, несмотря на ряд хороших слухов, моё седьмое чувство предугадывает разгром.

И я, предвидя это, готовлюсь перейти в контратаку, т. е. складываю план новой работы. Ведь я должен напрячь все силы и добиться того, чтобы новая работа была лучше и чтобы её признали. Это очень и очень трудно в моих условиях. Но я должен это сделать, и я это выполню".

Прошло почти четыре месяца со дня завершения работы над первой частью романа. Месяцы томительного ожидания. Месяцы бездействия. Вот что больше всего гнетёт Островского. Руки чешутся взяться снова за перо, чтобы взяться за продолжение или переписывать начало. И потому всё стало, когда не знаешь, что же именно делать и делать ли вообще. И тут, наконец, приходит первая настоящая радость, о которой счастливый автор романа, не медля, пишет своей наставнице и покровителю.

22 февраля Жигиревой:

"Милый мой друг Шурочка!

Хочу поделиться с тобой хорошими вестями с литфронта. Вчера у меня были Феденёв и редактор журнала «Молодая гвардия» т. Колосов. В Москве мою рукопись прорабатывали. Тов. Колосов тоже её прочёл. И вот пришёл и говорит: «У нас нет такого материала, книга написана хорошо. У тебя есть все данные для творчества. Меня лично книга взволновала, мы её издадим, я лично берусь выправить небольшие углы. Я свяжу тебя с писателями, мы тебя примем членом МАПП до издания книги». Обещал приехать через декаду за ответом. Итак, Шурочка, если в городе Ленина меня затрут, то есть резерв – прямое предложение издать книгу. Всё это еще не документ, это не договор, а беседа, но это почти победа. Почти… ведь Ильич предупреждал на слово не верить.

А каковы у нас с тобой, Шурочка, дела в Ленгизе – успех или поражение? Ожидаю каждый день вестей от тебя. Нет от меня спокоя, скажи, когда этот несносный парень перестанет тебя тормошить? Не знаю.

Моя работа оживляет утерянные связи. Я получаю письма от тех, кто меня давно забыл. Да здравствует труд и борьба! Пожелаем с тобой, чтобы Коля прорвался из железного круга и стал бы в ряды наступающего, несмотряна все страдания в прошлом и напряжение в настоящем, пролетариата.

Я принимаюсь за литучебу и намечаю план новой работы. Но учёба и учёба <…>.

Твой Коля".

Да, "седьмое чувство", о котором он писал Ляхович, к счастью, обмануло Островского – провал книги не состоялся. Её приняли в "Молодой гвардии". Тогда ещё никто не мог предполагать, что с этого момента начинается сначала медленно, как бы примериваясь, а потом всё быстрее и быстрее фантастический лебединый полёт по земле российской и по всем континентам романа Николая Островского "Как закалялась сталь".

С этого момента воспоминания очевидцев и письма Островского родным и друзьям начинают совпадать в своём фактографическом содержании. Первый редактор Николая Островского Марк Колосов так вспоминает о своих первых впечатлениях от романа и его автора:

"Моё знакомство с автором романа "Как закалялась сталь" началось с рукописи. Её принёс старый коммунист Феденёв, выведенный во второй части романа под фамилией Леденёв. Я работал тогда в журнале "Молодая гвардия".

Не соглашаясь с отрицательной рецензией, полученной в издательстве "Молодая гвардия" Феденёв сказал, что издательство решило передать рукопись на вторую рецензию мне и просит меня дать своё заключение. Рецензент упрекал автора не только в литературной неопытности, но и в том, что литературные типы нереальны, то есть нетипичны. Возможно ли, чтобы рабочий паренёк влюбился в гимназистку? Такие случаи бывали, но большей частью рабочие ребята влюблялись в девушек-работниц. И уж коль автор выбрал нетипичный случай, то Павка должен перевоспитать любимую девушку. Иначе, какой же он комсомолец?

Так, помнится, рассуждал рецензент…

Я читал рукопись не отрываясь. С первых страниц меня покорила та сила жизненной правды, которая в искусстве достигается не хаотичным нагромождением фактов, а умением вести рассказ и точно воспроизводить диалектику душевной жизни героя…

…я позвонил Анне Караваевой – ответственному редактору журнала и написал отзыв для издательства. Было решено подписать договор с Островским на отдельное издание книги, приурочить выпуск к 15-летию Октябрьской революции. Об этом я позвонил Феденёву и условился с ним о дне встречи с автором. 21 февраля 1932 года вместе с Феденёвым я приехал к Островскому.

Он жил тогда в Мёртвом переулке, ныне переименованном в переулок его имени. В узкой продолговатой комнате на кровати лежал крайне истощённыйболезнью молодой человек. Тело его было неподвижно, но глаза не были похожи на глаза слепого. Он протянул мне руку и, крепко сжав мою, долго не отпускал".

А вот что пишет Островский об этой встрече своим друзьям Новиковым:

"Мара и Петя!

Спешу поделиться с вами радостной вестью. Взяты передовые укрепления на литфронте. Вчера у меня были Феденёв и редактор журнала «Молодая гвардия» т. Колосов – он как представитель издательства «Молодая гвардия»… «Твоя книга нами будет издана, она волнует, у нас нет однородного с ней материала. Я сам берусь за редакторскую правку. Через 8 дней я приду к тебе, и мы углы сгладим. Ты, Островский, ещё послужишь партии. Когда книгу оформим, заключим с тобой договор. Введём тебя ещё до издания членом Московской ассоциации пролетарских писателей и поможем пособиями в литучебе».

Вот основные слова тов. Колосова. Это ещё не документ, но это всё же победа на 75%. Остальные 25% будут в договоре".

Началась новая биография Островского, ибо теперь после появления книги как-то так получалось, что все поверили в то, что Павка Корчагин и есть Николай Островский. И сам писатель ничего не мог с этим поделать. Книга разлетелась по всему миру и теперь владела автором, а не он книгой. Хотя, конечно, этому многие помогали. Нас же сегодня интересует всё, как оно было на самом деле, ибо без этого мы не поймём феномен романа "Как закалялась сталь" и феномен писателя Николая Островского.

АВТОГРАФ НИКОЛАЯ ОСТРОВСКОГО

Загадки первой главы

В хранилище Российского архива литературы и искусства (РГАЛИ) имеется лишь один автограф писателя Николая Островского, точнее запись, сделанная рукой самого автора. Это рукопись первой главы романа, которую непризнанный ещё никем будущий писатель пытался писать собственноручно, хотя глаза уже фактически ничего не видели, а рука едва слушалась.

Я говорю, пытался писать, потому что написанное буквально вслепую представляет из себя скопище букв, не знающих как им выстроиться, налезающих друг на друга, то забирающихся круто вверх, то сползающих с предполагаемой строчки. Буквы сами по себе неровные, могущие принять самые различные очертания. О многих словах можно лишь догадываться, и делать это легче, если держишь перед собою опубликованный текст и хорошо, если этот текст совпадает с рукописью. Если совпадений нет и близко, то иные строки вообще не поддаются чтению.

Передо мной старые листы бухгалтерских отчётов, по машинописным столбикам цифр которого, простым карандашом неровно выведено в одну строчку без кавычек, точек и запятых: Как закалялась сталь глава I , и сразу же строкой ниже текст, знакомый по роману, но несколько отличающийся от опубликованного варианта:

" – Кто из вас приходил ко мне на дом здавать урок перед праздниками, встаньте, – сказано это было резко и угрожающе. Жирный обрюзглый человек в рясе с тяжёлым крестом на шее, сидящий за учительским столом… произнёс эту фразу".

Давайте сопоставим этот вариант с опубликованным, то есть прошедшим редакционную правку.

" – Кто из вас перед праздником приходил ко мне домой отвечать урок – встаньте!

Обрюзглый человек в рясе, с тяжёлым крестом на шее угрожающе посмотрел на учеников".

Правка очевидна. Текст литературно преобразился. Кто и когда правил эту фразу, мы сказать не можем. Островский и сам многое исправлял, о чём ещё речь впереди. Но если это сделал впоследствии какой-то редактор, скажем, тот же Марк Колосов, то и в этом нет ничего страшного. Островский прекрасно понимал, что являлся пока доморощенным писателем и потому очень хотел учиться. А сколько писателей, ставших в разряд великих, выражали откровенно благодарность своим редакторам за то, что они вывели их в писатели?

Помню, как-то раз я слушал выступление популярного автора политического детектива Юлиана Семёнова перед своими читателями. Импозантная внешность, уверенность в себе, несомненное понимание того, что знает гораздо больше других, захватывали слушателей. Писатель говорил без остановки, сыпал именами зарубежных и советских деятелей, перечислял страны и города, названия каких-то незнакомых никому посёлков. Факты выливались из него, как из рога изобилия. Но, слушая его, я очень скоро понял, что забыл мысль, которую Юлиан Семёнов развивал в начале. Всё, что он говорил, было очень интересно, однако всё рассказанное напоминало россыпь драгоценных камней настолько разнообразную и беспорядочную, что глаза разбегаются и не знают на каком камне остановить взгляд. Позже я поделился своими ощущениями с одним из редакторов произведений Юлиана Семёнова и услышал в ответ: "А ведь он так и пишет, как рассказывает. Если бы ты знал, сколько труда приходиться вкладывать, чтобы привести в стройный порядок написанное им".

Так что сам по себе факт правок никого не должен пугать. Другое дело, что редакторская правка должна быть такой, чтобы она сохраняла, а порой и подчёркивала стилистическую особенность автора, его собственный характер. Вот эту особенность письма Островского мне и хотелось проследить хотя бы по автографу писателя, по его оригинальным записям.

С первых же страниц романа Островский пытается придать своим героям какие-то характерные особенности, которые не всегда угадывались редакторами или просто не принимались ими. Об этом можно сейчас только гадать.

Например, в речи отца Василия, судя по автографу, характерно было применение украинского междометия "Га!", которое аналогично русскому "А!", но в этом "Га!" звук "г" произносится с придыханием, характерным для украинцев. И в тексте такое междометие вполне является эмоциональной стилистической окраской речи.

Давайте сравним. В опубликованном варианте книги отец Василий говорит школьникам:

" – Кто из вас, подлецов, курит?

Все четверо тихо ответили:

– Мы не курим, батюшка.

Лицо попа побагровело.

– Не курите, мерзавцы, а махорку кто в тесто насыпал?…"

В рукописи Островского этот отрывов выглядит следующим образом:

" – Кто из вас, подлецов, курит, га!

На этот вопрос все четверо сказали тихо:

– Мы не курим, батюшка.