Литературное досье Николая Островского

Так началась запись романа «Как закалялась сталь».

Когда я возвращалась с работы, он в первую очередь просил переписать написанное им за день. Потом по нескольку раз перечитывала ему записи, он внимательно слушал, что-то на ходу поправлял, какие-то куски тут же выбрасывал. Еще не было опыта, знаний, но было огромное желание работать, приносить пользу людям.

Так проходили дни.

Но вскоре работа была прервана: врачи настоятельно рекомендовали после операции ехать в Сочи, в Мацесту. Лишь осенью, вернувшись в Москву, Николай снова приступил к систематической работе над романом".

Это воспоминание поразительно не соответствует апрельским письмам Островского, который сообщает в последнем из них о том, что собирается возвращаться в Сочи 2 мая, а ведь выписался он из клиники 14 апреля. Мог ли он, приехав в довольно неустроенную коммунальную квартиру, к дневному шуму которой ещё необходимо было привыкнуть, в эти две недели до первого мая, не оправившись как следует от недавно перенесенной операции, да вдобавок заболев крупозным воспалением лёгких, о чём вспоминал Финкельштейн, мог ли он при этом всём начать писать свой роман и не сообщить об этом ничего в письмах своим ближайшим друзьям? Мне думается, этого произойти просто не могло. Тем более что здесь есть ещё одно противоречие.

В книге "Николай Островский" Раиса Порфирьевна описывает рассматриваемый период жизни в Москве примерно так же, как в книге "Воспоминания о Николае Островском". Но ту есть одна деталь. Цитируя письмо Островского к Ляхович от 30 апреля 1930 г., Раиса Порфирьевна к словам "…и ещё одно горе – вас не будет" даёт следующее пояснение:

"Р. Ляхович собиралась переехать в Москву, но это дело отложилось. П. Новиков и М. Карась обещали приехать в гости и не приехали".

Казалось бы, ничего особенного в этом пояснении нет, но вот что пишет Николай Новиков в своих воспоминаниях, относящихся к этому же самому периоду:

"Следующая встреча с Островским была 1 мая 1930 года. Вместе с Моисеем Карасём мы поехали в Москву повидаться с другом и заодно посмотреть первомайскую демонстрацию.

Имея экскурсионные билеты Общества пролетарского туризма и экскурсий, мы беспрепятственно влились в колонны, идущие на Красную площадь. Прошли мимо трибуны правительства, и людской поток вынес нас на Кремлёвскую набережную. Оттуда по Кропоткинской улице добрались до тихого переулка.

Дверь в квартиру открыла соседка. Вошли в небольшую узкую комнату, отгороженную от другой дощатой, с просветами, ещё неоштукатуренной перегородкой. У перегородки кровать Николая. Рядом на табуретке радио. На одном окне – посуда, на другом – книги.

Николай лежал небритым.

– Не до этого было, ребята! – оправдывался он. – Все дни в хлопотах. Рая забегалась, пока получила ордер на жильё. А потом надо было достать доски и сделать перегородку. Я здесь уже две недели – выписали из клиники четырнадцатого апреля и опять рекомендовали курортное лечение. А тут ещё матушка пишет, что домоуправление требует освободить квартиру в Сочи: мол, такой жилищный кризис, а вы одна занимаете две комнаты. Вот сейчас и гадаем, как поступить.

Обрадованные нашим приездом Николай и Рая рассказывали о своей жизни, о перспективах дальнейшей работы "Райкома" (так мы называли в семейном кругу Раю), о политических новостях в Москве. О тяжёлой зиме, проведенной в клинике МГУ, Николай говорил неохотно, скупо. И мы не расспрашивали.

Утром второго мая купили железнодорожные билеты, договорились о вызове машины "скорой помощи". Лестница широкая, нести Николая было легко. Вдвинули носилки в автомашину, забрались сами, и она понеслась, гудя сиреной. Коля шутил над превращением меня и Карася в "братьев милосердия".

В вагоне, чтобы расширить место на нижней полке, подставили сбоку чемоданы, сверху положили два матраца. Островский уехал в Сочи".

Описывая столь подробно весьма краткую встречу с Островским, Новиков ничего не говорит о том, что его друг начал писать книгу, хотя такой значительный факт в жизни больного человека невозможно было утаить ни самому Островскому, ни его жене, которая в своих воспоминаниях вообще отрицает приезд Новикова и Карася в это время.

Ещё больше непонятного в этот незначительный отрезок времени вносят воспоминания Феденёва. Вот что он пишет весьма коротко, но определённо по поводу апреля 1930 г.:

"В 1930 году Островский поселился в Москве в переулке с мрачным названием «Мёртвый».

Забегая к нему со службы, уставший, я часами сидел и слушал его рассказ о проделанной работе (он уже писал тогда свой роман). Вот он лежит передо мной, и несгибаема его сила воли, а я раскис. Позор! Становилось стыдно за себя.

Раиса Порфирьевна тогда работала на фабрике, вела общественную работу, возвращалась домой поздно. Коля всегда радостно встречал свою подругу. Она рассказывала о своей работе, и они вместе решали возникавшие вопросы.

– Это моя воспитанница, и я счастлив, что она принята в партию, – говорил Островский".

По воспоминаниям Иннокентия Павловича Феденёва получается, что в эти две недели пребывания Островского в Мёртвом переулке ему доводилось быть частым гостем Николая и, если не был свидетелем, то знал о начале работы над романом. Почему же тогда в письме Жигиревой Островский подчёркивает в приписке, "Оказалось так, что у нас нет в Москве ни одного друга (один парень, что приезжал к тебе)", имея в виду Финкельштейна?

О своём друге Феденёве Островский вспомнит позже, в сентябре 1930 года, когда встретится с ним в Сочи и напишет об этом Жигиревой:

"В санатории находятся 2 моих приятеля – Пузыревский и Феденёв. Они мне помогут перебраться в Мацесту".

Феденёв пока лишь приятель, не более ни менее. Но это важно иметь в виду. Об этих приятелях Жигиревой сообщается в письме от 10 сентября. А буквально на следующий день в письме Петру Новикову Островский пишет важные для прояснения творческой лаборатории писателя строки:

"Петя! У меня есть план, имеющий целью наполнить жизнь мою содержанием, необходимым для оправдания самой жизни.

Я о нём сейчас писать не буду, поскольку это проект. Скажу пока кратко: это касается меня, литературы, издательства «Молодая гвардия».

План этот очень труден и сложен. Если удастся реализовать, тогда поговорим. Вообще же непланированного у меня ничего нет. В своей дороге я не путляю,

не делаю зигзагов. Я знаю свои этапы, и потому мне нечего лихорадить. Я органически, злобно ненавижу людей, которые под беспощадными ударами жизни начинают выть и кидаться в истерике по углам.

То, что я сейчас прикован к постели, не значит, что я больной человек. Это неверно! Это чушь! Я совершенно здоровый парень! То, что у меня не двигаются ноги,

и я ни черта не вижу, – сплошное недоразумение, идиотская какая-то шутка, сатанинская! Если мне сейчас дать одну ногу и один глаз (о большем я не мечтаю), – я буду такой же скаженный, как и любой из вас, дерущихся на всех участках нашей стройки <…>".

Эти строки цитировались исследователями бесчисленное количество раз, но до сих пор остаётся неясным, почему именно в это время появился у Островского в жизни план, который по его словам "касается меня, литературы, издательства "Молодая гвардия"? Почему он связывает свою литературную деятельность не с каким-нибудь украинским издательством, в чём мог бы помочь Михаил Паньков, с которым поддерживается связь? Почему "Молодая гвардия"?

Может быть, причина во встрече с Иннокентием Феденёвым, с которым только что состоялась встреча в Сочи? Ведь в последствии Феденёв и будет заниматься продвижением трудов Островского в издательства, хоть сам он не являлся издательским работником, но зато был партийным деятелем, что в те времена было даже важнее.

Эта версия вполне допустима в какой-то степени. Но более вероятной кажется несколько иной вариант.

Сдавая в издательство "Молодая гвардия" готовую рукопись первой части романа "Как закалялась сталь", кстати, через Феденёва, Островский прилагает письмо, которое начинается следующими словами:

"Когда я принялся писать мою книгу, я думал написать её в форме воспоминаний, записей целого ряда фактов. Но встреча с товарищем Костровым в бытность его редактором "Молодой гвардии", который предложил написать в форме повести или романа историю рабочих, подростков и юношей, их детство, труд и затем участие в борьбе своего класса, изменило это намерение".

Итак, был человек Костров, который, по словам Островского, разговаривал конкретно о подготовке романа. Когда же и где встречался с ним Николай Островский? Почему нигде больше его фамилия не упоминается? Получи мы подтверждение об их встрече, и тогда легче было бы объяснить весь дальнейший ход событий, связанных с рождением романа "Как закалялась сталь". Хотя, где бы они ни встречались, когда бы ни познакомились, пока что нам понятно из имеющихся данных, что до 1931 года никаких конкретных шагов в плане написания романа Островским не делалось.

Разумеется, здесь нужно всегда иметь в виду, что исследователи пользуются лишь имеющимся в их руках материалом. Ведь только в последнем издании трёхтомного собрания сочинений Николая Островского, выпущенного издательством "Молодая гвардия" в 1989-1990 гг., удалось опубликовать практически без купюр, все имевшиеся в музейных фондах письма писателя. Но их было написано гораздо больше. Какая-то ценная информация могла быть в несохранившемся эпистолярном творчестве. Поэтому нельзя с уверенностью утверждать, что Островский никогда не упоминал в письмах тот или иной факт. Может быть, упоминал где-то, но у нас таких писем нет. В этом одна из сложностей. Другая в том, что и те письма, которые имеются в музейных фондах и архивах, большей частью написаны не рукой самого писателя, а под диктовку, что всегда сохраняет теоретически возможность не полной идентичности написанного с мыслями того, кто диктует. Поэтому читатель всегда должен помнить о том, что многие выводы исследователей, в том числе и мои, конечно, следует относить к разряду версий, а не к стопроцентному доказательству.

Что же касается Кострова, то он, конечно, мог дать толчок Островскому к написанию им книги о молодёжи. Ведь ещё в 1925 году Костров был ответственным сотрудником газеты "Комсомольская правда". 7 июля 1925 г. решением Бюро ЦК РЛКСМ Костров назначается заместителем редактора газеты, а 19 ноября того же года ответственным редактором "Комсомольской Правды". Однако в 1928 году Кострова освобождают от работы в газете и назначают ответственным редактором журнала "Молодая гвардия". На этой должности он остаётся лишь до августа 1929 г. До этого момента, видимо, и должна была произойти предполагаемая встреча Островского с Костровым. Именно тогда на многих заседаниях ЦК ВЛКСМ рассматривается вопрос о поиске писателей из среды рабочей революционно настроенной молодёжи.

Мне кажется символичным тот факт, что в 1929 г. на июньском совещании заведующих отделениями издательства "Молодая гвардия" один из заведующих Филькенштейн сказал по поводу выпускаемой издательством литературы для молодёжи:

"…В отношении художественной литературы, хоть целый ряд книг не заслуживает того, чтобы украшать советскую тематику, но организация юного читателя вокруг книги имеет свою ценность. Через год-два, может быть, удастся найти более ценную тему".

Этой темой, на мой взгляд, и стала книга Николая Островского, вышедшая как раз через два года после упомянутого совещания. Правда, к этому времени Кострова уже сняли с руководящей должности. Этому предшествовало Постановление Бюро ЦК ВЛКСМ о "Комсомольской правде", состоявшееся 8 августа 1929 г. В нём, в частности, отмечалось:

"…Родственной ошибкам тт. Шацкина и Стэна является ошибка т. Кострова – ответственного редактора "Молодой гвардии", который защитой лозунга "Создания широкой массовой организации бедноты в деревне" – на деле способствует популяризации идеи крестьянского союза, идущей в разрез классовой политики партии в деревне…

Дальнейшее участие в "Комсомольской правде" в качестве авторов по различным темам тт. Шацкина, Стэна, Ксенофонтова, Кострова, допустивших ряд ошибочных положений в своих статьях, производить только с одобрения Секретариата ЦК ВЛКСМ.

С целью обеспечения выдержанной партийной линии в работе газеты "Комсомольская правда" и журнала "Молодая гвардия" пересмотреть существующий состав редакций этих органов.

Обсудить на следующем заседании Бюро ЦК ВЛКСМ персональный состав этих редакций".

Состав, разумеется, пересмотрели. В протоколе № 109 от 9 августа 1929 г. заседания Бюро ЦК ВЛКСМ первым пунктом записано:

"Освободить т. Кострова от работы ответственного редактора журнала "Молодая гвардия", предоставив ему отпуск на 2 месяца".

Следующим пунктом решения его обязанности временно возлагались на т. Андреева.

Таким образом, встреча Островского с Костровым, если она была, могла состояться в период до августа 1929 г., после чего Костров уже не был редактором журнала "Молодая гвардия".

Но вот 9 октября 1930 г. Бюро ЦК ВЛКСМ назначает редактором журнала "Молодая гвардия" Виктора Кина, а параграфе седьмом того же постановления говорится о тов. Кострове:

"а) Поручить комиссии в составе тт. Салтанова (председатель), Троицкого, Нилина, Круль и Высоцкого в ближайшее время организовать траурный вечер ЦК, МК ВЛКСМ и редакции газеты "Комсомольская Правда", посвящённый памяти Кострова.

б) Предложить комиссии предоставить в Бюро ЦК ВЛКСМ свои соображения об использовании литературного наследства тов. Кострова и о выпуске сборника его трудов

в) Поручить комиссии обсудить вопрос о возможности создания в высших учебных заведениях специальных стипендий имени тов. Кострова

г) Передложить МК ВЛКСМ в память о Кострове назвать его именем одну из вновь отстроенных крупных школ ФЗУ в Москве

д) Поручить Одесскому райкому ЛКСМУ в целях увековечивания памяти о тов. Кострове назвать его именем одно из культурых учреждений города

е) Признать необходимым, чтобы все произведения тов. Кострова и воспоминания о нём опубликовывались и издавались только с ведома комиссии, утверждённой настоящим решением Бюро ЦК ВЛКСМ".

Вот таким решением ЦК ВЛКСМ, можно сказать, реабилитировало Кострова, как бы забывая о недавнем снятии его с должности ответственного редактора журнала.

Что же это был за человек Костров, с которым Островский, по-видимому, встречался, но о котором он ничего нигде не писал? Неужели этот человек просто не заинтересовал Островского, который очень легко сходился с людьми для него интересными? Но в том-то и дело, что не так. Костров был весьма легендарной личностью и хорошо известной в комсомоле того времени.

Тарас Костров – так его звали при жизни, так он проходил по всем комсомольским документам. На самом деле это псевдоним Александра Сергеевича Мартыновского. Вот что писала о своём бывшем редакторе "Комсомольская Правда" в официальном некрологе после смерти Кострова.

"Тарас Костров (Сергей Александрович Мартыновский) родился в 1901 году в Читинской тюрьме. Отец его народоволец, мать – социал-демократка (Мартыновская).

Октябрьская революция застаёт Тараса в Одессе в 4-5 классе гимназии. Уже там, будучи пятнадцатилетним юнцом, он принимает активное участие в работе союза рабочей молодёжи.

В 1919 году Костров вступает в коммунистическую партию и работает в редакции одесского "Коммуниста" и в одесском парткоме. Спустя некоторое время деникинцы занимают Одессу. Партия оставляет Кострова редактором подпольной газеты, одновременно секретарём РК. Молодой, ещё не искушённый в боях большевик, становится одним из активных бойцов одесского подполья, руководя подпольной газетой, тираж которой достигает трёх с половиной тысяч.

После этого Тарас работает в Политотделе Красной Армии, одновременно избирается членом харьковского губкома.

С Х съезда партии он добровольцем едет в Донбасс, где работает секретарём луганского партийного комитета. В 1922 году ЦК КП(б)У посылает Кострова в Киев редактором "Пролетарской Правды", где он работает в течение двух лет.

В Киеве он с большевистским упорством берётся за организацию рабкоровского движения, которое в то время начинает только что возникать. В 1923 году Костров переходит на работу в Харьков членом редколлегии газеты Коммунист. Там он, наряду с работой в газете, ведёт усиленную работу по выращиванию пролетарских писательских кадров".

На этом моменте я позволю себе прервать цитирование некролога и напомнить читателю, что в 1924 г. Николай Островский тоже был в Харькове, попав по направлению ЦК комсомола Украины на лечение в медико-механический институт, о котором вспоминал так: "Вошёл туда на своих ногах – вышел на костылях".

Как раз в это время выращиванием пролетарских писателей в Харькове занимается Тарас Костров. Мог ли Островский познакомиться с ним в Харькове? Вполне мог, но сведений таких пока не найдено. Костров был всего на три года старше Островского. Они легко подружились бы, знай Николай легендарную биографию Кострова. И очень даже может быть, что они были друзьями, ведь у Островского были довольно тесные связи с комсомольским руководством Украины. Но письма или другие подтверждающие этот факт документы где-то, возможно, лежат и ждут своих открывателей.

Костров, болевший серьёзно астмой, умер в Гаграх 18 сентября 1930 года. Это значит, что до своей смерти он мог встретиться с Островским и иметь с ним беседу о его литературных планах. А то, что смерть застала его неожиданно в разгар его кипучей деятельности, подтверждали его товарищи по комсомолу, которые писали в прощальном слове "Пламенный боец", опубликованном в "Комсомольской Правде" 19 сентября 1930 г, то есть на следующий день после ухода из жизни соратника по борьбе:

"… Не стало Тараса. Всего за несколько дней до смерти он, со всей присущей ему энергией и большевистской страстностью ушёл с головой в изучение новой растущей социалистической деревни. Не смотря на свою болезнь, этот неутомимый боец армии социалистической стройки использовал свой отпуск для поездки по колхозам.

… Партия и комсомол потеряли в лице Кострова одного из лучших кадровиков".

Вспоминаем, что именно 11 сентября, когда Костров находился ещё живым в Гаграх, Островский пишет Новикову о своём плане, касающемся "литературы и издательства "Молодая гвардия". И пусть Костров в это время уже не был работником журнала "Молодая Гвардия", являясь редактором журнала "За рубежом", но он до конца жизни оставался, как писали его товарищи, "одним из лучших кадровиков", который продолжал оказывать помощь молодым начинающим писателям. Так что вполне возможно допустить версию того, что именно Тарас Костров оказался тем решающим толчком, который подвиг Николая Островского начать свой роман "Как закалялась сталь".