Пастушка королевского двора

Гиш задумался, стал припоминать, сопоставлять и в конце концов пришел к тому же заключению, что и Вард: человеком, разрушившим их планы, мог быть только Ренэ! Как уже знает читатель, это был ошибочный вывод, но самый острый ум легко впадает в заблуждение, если начинает ударяться в слишком тонкие и сложные умозаключения!

Таким образом «виновник» был найден. Значит, оставалось выполнить данную некогда клятву.

Конечно, пришлось посоветоваться с Генриеттой.

Герцогиня вся так и загорелась жаждой мести! Необходимо заметить, что, будь этим виновником не Ренэ, а кто-нибудь другой, Генриетта, занятая в то время очень сложной политической комбинацией, может быть, и не стала бы настаивать на мести, но у нее с Ренэ были еще особые счеты, о которых мы в свое время не упоминали, чтобы не заслонять главного течения рассказа посторонними, более мелкими, эпизодами.

Дело в том, что Генриетта пленилась герцогом еще тогда, когда он в первый раз явился к ней во дворец. Красавица-герцогиня сделала еще одну попытку заставить Ренэ быть любезным, всеми силами давая понять, что ему, такому красивому юноше, ни в чем отказа не будет. Но Ренэ или не понимал, или делал вид, что не понимает, и продолжал придерживаться с Генриеттой холодного, почтительного тона. А такое обращение – в глазах женщины одно из величайших, совершенно непростительных преступлений!

Итак, Генриетта вся загорелась местью, и способ заставить герцога смертью заплатить за старый грех был найден. Оставалось только ждать благоприятного случая, чтобы пустить в ход задуманную механику.

Вскоре после этого Беатриса получила прискорбное известие, что ее отец при смерти. Герцогиня сейчас же отправилась в Тарб и успела приехать, чтобы принять последний вздох старика.

Теперь она стала наследницей колоссального состояния и большого доходного дела. Состояние никогда не обременительно, но что было делать герцогине с торговым предприятием, вести которое не позволял ей сан? И вот ей пришлось задержаться в Тарбе, чтобы продать дело.

С практичностью, всегда отличавшей ее, молодая женщина быстро устроила это. Все торговое дело было передано старшему приказчику на льготных условиях и с постепенной выплатой. Таким образом, уже через полтора месяца после отъезда из Парижа Беатриса снова вступила в дом своего мужа.

Но невеселую картину застала она там: Ренэ лежал тяжелобольной, при смерти! Да и то, что он еще не умер, надо было приписать особенно счастливому случаю!

Однажды, когда король обедал, Ренэ, бывшему на дежурстве, подали блюдо с паштетом из фазана, которое, по словам лакея, было переслано самим королем от своего стола.

Ренэ только что плотно поел, но маленький кусочек лакомого блюда все-таки отведал. В этот момент пришли звать его к королю.

Конечно, Ренэ первыми делом поблагодарил Людовика за высокую милость, но король удивился и решительно заявил, что ровно ничего не посылал герцогу. Вдруг Ренэ побледнел, упал на пол и стал корчиться в судорогах. Хорошо, что врач оказался поблизости, и сейчас же можно было принять меры! Благодаря этому, а также тому, что желудок герцога был полон и что он отведал самую незначительную порцию паштета, удалось поддержать его жизнь. Но, как заявил врач, исследовавший паштет, яда, которым он был насыщен, хватило бы на то, чтобы отравить чуть ли не сотню людей!

Король, взбешенный таинственным происшествием, приказал нарядить строжайшее следствие, но обнаружить виновников покушения так и не удалось.

Беатриса застала мужа в то время, когда он все еще был между жизнью и смертью. Молодая женщина сама взялась ухаживать на больным, и вскоре он стал заметно поправляться.

Герцогиня твердо решила воспользоваться первым удобным случаем, чтобы отказаться от придворной жизни, ставшей ей и мужу слишком опасной. Новое покушение заставило ее саму создать такой случай. Однажды, после того как врач прислал лекарство, пришел новый посланный и принес вторую бутылочку совершенно такой же по виду микстуры. Посланного задержали, но это оказался настоящий слуга доктора, лекарство же в первой склянке по исследованию оказалось страшным ядом.

Опять на ноги были поставлены все следственные власти, и опять виновников покушения не нашли. Беатриса заявила королю, что увезет Ренэ на родину, когда же Людовик из эгоизма воспротивился этому, герцогиня уговорила врача заявить, что ее муж никогда не поправится, иначе как на чистом деревенском воздухе. И вот однажды рано утром, когда Париж еще спал, больного, слабого герцога Ренэ пожили на конные носилки и вывезли из Парижа. Через две недели осторожного пути Беатриса наконец вздохнула с облегчением: перед ними были обновленные стены старого Бретвиля!

Конечно, Ренэ с Беатрисой и остались у себя в замке. Через два-три месяца здоровая натура Ренэ восторжествовала, и он совершенно поправился. Он занялся хозяйством, охотой, стал устраивать роскошные приемы. А там Беатриса подарила его сыном и стала исправно из года в год приумножать население замка. Это создало новые радости, новые заботы, новые обязанности. О придворной жизни и некогда было, да и не хотелось вспоминать. И не успели Ренэ и Беатриса оглянуться, как старшему их сыну уже стукнуло шестнадцать лет!

И вот тут-то герцогская чета совершила поступок, который вызвал немало толков во всем округе. Они отправили сына в Париж, но не ко двору, а… в университет! Точно так же все остальные сыновья (а их было всего семь человек) по достижении шестнадцати лет отправлялись учиться.

Конечно, это не мешало их воспитанию в духе дворянских требований того времени. Все Бретвили отлично владели шпагой, прекрасно танцевали, умели держать себя в обществе. Но ни один из них не был пустым щеголем и вертопрахом. И Ренэ, и Беатриса, каждый в положенный им от Господа Бога час, спокойно закрыли глаза, уверенные, что честь имени как герцогов д'Арков, так и Бретвилей (то есть младших сыновей) находится в надежных руках!

* * *

Необходимо сказать еще о судьбе одной из главных героинь интриги, направленной против Луизы де Лавальер, а именно о Генриетте Английской.

Убедившись, что сердце короля Людовика окончательно отошло от нее, Генриетта как-то сжалась, ушла в себя. Наружно она повела лихорадочную, полную смены и празднеств жизнь, но внимательный наблюдатель мог бы заметить, что шум и пестрота существования не приносили герцогине никакой радости, а служили лишь средством оглушить себя, заставить смолкнуть вопли и стоны израненного сердечка.

Да, Генриетта искренне любила Людовика, и никто и нечто не могли заменить ей утраченную любовь. И видно было, как сжигала шумная, бурная жизнь молодую женщину. Бе глаза, вечно сверкавшие лихорадочным блеском, приняли какое-то жуткое, пустое выражение; белизна лица сменилась прозрачной бледностью; грациозная гибкость стана явно переходила в устрашающую худобу. Герцогиня стала покашливать, ее желудок все чаще и чаще отказывался ей служить. Но, не обращая внимания ни на угрожающе признаки, ни на мольбы ближайших друзей, Генриетта продолжала жечь свое здоровье с обоих концов. Еле-еле оправившись от тяжелого желудочного заболевания, она устраивала шумный пир, на котором ела самые тяжелые кушанья и жадно пила крепкие вина. Если покашливание переходило в упорный, изнурительный кашель, Генриетта устраивала ночную увеселительную прогулку выбирая для этого холодную, сырую ночь и появляясь при этом в самом легком наряде. А если герцог Филипп, скандализованный достаточно нескромным поведением своей супруги, устраивал, ей бурную сцену ревности, то вслед за этим она еще более скандально подчеркивала полную разнузданность своих чувств.

Но всем было видно, до какой степени герцогиня была равнодушна к тем, кого она удостаивала своим вниманием. Гиш был первым, кто помог ей хоть несколько забыться после измены Людовика. Вард оказал ей немало услуг, да и с ним Генриетта тоже пережила краткую страничку поверхностной страсти. Но, когда на жизнь Луизы де Лавальер было произведено новое неудачное покушение и король, не обнаружив виновников, засадил Варда в Бастилию, а Гиша выслал в Голландию, – Генриетта отнеслась к этому так, как будто никогда и ничто не связывало ее жизни с жизнью обоих молодых людей.

Однако, если бурная, праздная жизнь не давала герцогине Орлеанской ни малейшего удовлетворения, одно помогало ей хоть несколько мириться с душевной пустотой. Это была политика, которой теперь усиленно занялась Генриетта.

Мы уже знаем, что герцогиня с детства проявляла недюжинные дипломатические способности и талант в области политической интриги. Дипломатические хлопоты всегда были ее страстью, а теперь политика оставалась последней нитью, связывавшей молодую женщину с королем. Любовь Людовика она не могла вернуть, но общность интересов и политических планов духовно объединяла их и обеспечивала Генриетте признательность и дружбу короля. И вот она энергично взялась за окончательное упрочение соглашения между Францией и Англией.

После долгих хлопот ей удалось наконец завершить свою работу договором, заключенным ею в Дувре летом 1670 года. Пользуясь своим влиянием на брата Карла, она добилась от Англии существенных уступок и гарантий. В конце июня Генриетта вернулась в Сен-Клу, где в то время жил двор, полная восторга от своей удачи.

И опять начался ряд бесконечных празднеств, в которых герцогиня принимала живейшее участие. Все чаще ее посещали приступы острого и мучительного недомогания, но Генриетта продолжала отмахиваться от советов врачей и просьб друзей.

Двадцать девятого июня, разгоряченная прогулкой в жаркий день, Генриетта приняла для освежения холодную ванну. Через час у нее поднялись ужасные внутренние боли. Гофмейстерина хотела сейчас же позвать лейб-медика герцогини, мсье Эспри, но Генриетта строжайше запретила это и потребовала, чтобы ей дали стакан цикорной воды.

Едва-едва она отпила глотка два из поданного ей стакана, как вдруг ее лицо позеленело, и несчастная женщина принялась корчиться с душу раздиравшими стонами. Страшно было видеть, как корчило, сводило и трепало все ее худенькое, истощенное, но все еще прекрасное тело!

Кинулись за врачами, дали знать герцогу Филиппу и королю. Но боли, несмотря на старания медиков, не прекращались, и Эспри открыто заявил, что считает положение герцогини безнадежным. В ночь на 30 июня 1670 г. вся королевская семья собралась у постели умирающей. В два часа утра Генриетта тихо отошла в вечность.

Молниеносность заболевания и смертельного исхода не могла не породить толков, и весь двор откровенно твердил, что Генриетта была отравлена.

Называли даже имя ее убийцы, припоминали, что в минуты ревнивой злобы герцог Филипп не раз грозил жене страшной карой.

В то время отравления начали принимать характер открытой эпидемии, и яд служил популярным средством избавиться от неудобного человека, будь то аристократ или простой мещанин, сановник или слуга. Но на членов королевской семьи покушений еще не производилось, поэтому не мудрено, что король Людовик пожелал во что бы то ни стало удостовериться, справедливы ли эти упорные слухи об отравлении Генриетты. Кроме того, расследование было необходимо уже во имя политических интересов страны, так как английский король едва ли потерпел бы, чтобы слухи о насильственной смерти его сестры остались непроверенными. В силу всего этого Людовик приказал произвести вскрытие трупа Генриетты.

На вскрытие был приглашен английский посол лорд Монтэгю, которому было предложено назначить во врачебную комиссию любое количество английских врачей по своему выбору. Вскрытие и исследование внутренностей трупа Генриетты было произведено со всей тщательностью, какую допускало тогдашнее состояние медицинской науки, но, как гласил протокол вскрытия, ни малейших следов отравления врачами обнаружено не было, и причиной смерти была объявлена страшная азиатская болезнь – холера.

Однако толки о насильственной смерти Генриетты все же не прекращались. Правда, с внешней стороны все обошлось благополучно, и король Карл ни в чем не изменил добрым отношениям с Францией. Но лорд Монтэгю, по всей видимости, не был вполне убежден!

Если порассудить, так приходится согласиться, что исследование трупа Генриетты не может почитаться бесспорным доказательством. Даже теперь, когда наука достигла в этом отношении грандиозных успехов, не всегда удается установить наличность отравы; что же и говорить про те времена, когда медицина еще обреталась в полном младенчестве и когда химия, без которой немыслимо точное исследование, только еще зарождалась? Таким образом, врачи легко могли ошибиться совершенно добросовестно. А ведь не забудем, что установить факт отравления было бы крайне невыгодно для политики короля Людовика. Достаточно было приступить к вскрытию не сразу, а дать трупу немного разложиться, и тогда уже все концы могли быть похоронены!

Таким образом, истинная причина смерти Генриетты осталась тайной. Но во всяком случае едва ли этой причиной была холера. Достаточно указать, что решительно никто из окружавших герцогиню не заболел этой болезнью – явление, довольно странное при заразительности холеры и полном пренебрежении и неведении санитарных и дезинфекционных мер в те времена!

Как бы там ни было, но внешность была соблюдена. Генриетту похоронили с блеском и помпой. Знаменитый проповедник Боссюэт произнес при отпевании одну из речей, уцелевших для потомства в качестве образца классического церковного красноречия. Пламенная, то скорбно-нежная, то громовержущая речь Боссюэта заставила многих плакать и всех потрясла. Генриетта была бы довольна, если бы могла слышать слова проповедника. Но еще более была бы она довольна, если бы могла из своего последнего земного пристанища услыхать песенку, которую распевали в то время по всему Парижу:

«On dit que la Vallеre
S'en va s?r son dеclin;
Ce n'est que par maniеre
Que le roi suit son train.
Montespan prend sa place.
Il faut que tout у passe
Ainsi de main en main».[15 - «Говорят, что Лавальер склоняется к закату; это – лишь обычная манера короля следовать своим путем. Монтеспан собирается занять ее место. Так и должно, чтобы все переходило из рук в руки».]

* * *

Да, Лавальер «склонялась к своему закату»! Но этого и следовало ожидать. Такова была участь большинства фавориток французского двора, а ведь Луиза лишь до тех пор выделялась из блестящей плеяды королевских возлюбленных всех веков, пока разыгрывала непривычную для нравов двора слащавую пастораль. Но кончились пасторали и все необычное, и в свои права вступило обычное. А обычное значило: недолгая страсть, пресыщение, забвение!

Свыше восьми лет продолжалась любовь короля к тихой и нежной Луизе. В течение этого времени она родила ему четырех детей, из которых выжили только двое: дочь Мария Анна и сын, получивший титул графа де Вермандуа. А к концу этого времени король стал скучать, стал все реже бывать у своей Луизы.

И вдруг наступила развязка!

В то время Франция вела нескончаемые войны. Однажды король, явно томившийся приевшейся ему жизнью среди вечных празднеств, объявил, что уезжает к армии.

Мрачные предчувствия овладели душой Луизы, и со слезами она заявила королю, что эта их разлука, наверное, будет вечной. Людовик смеялся над необоснованными страхами своей подруги, горячо ласкал ее, но Луиза невольно заметила, что разлука с ней не казалась ему уже такой невозможной и тяжелой, как раньше.