Пираты медного века
– Мы доплыли туда. До острова, где добывают острый камень, с нами был старый Ута, он узнал горы. Мы вытянули ладью на берег и дали пищу духам, что позволили нам увидеть эту землю.
Он замолчал, и ожидание повисло над площадкой. Лирм повернулся к черному, покрытому красной росписью сосуду, что стоял рядом с ним, наклонил его, отхлебнул воды и снова заговорил глухим, сиплым голосом:
– Мы ели раковины и спали у берега, и ночные духи не потревожили наш сон. Наутро мы спустили ладью, чтобы плыть вокруг той земли и найти место, где можно добыть камень. Мы шли вдоль берега, пока не увидели гору с обломанным краем и желтый камень на ее склонах. Тогда мы снова вышли на берег. Четверо, взяв корзины, пошли к каменной россыпи. Я, Мегбе и его брат остались у лодки. Потом мы услышали.
Он замолчал – как еще раньше замолчали женщины, которые поняли, что из семерых ушедших в море вернулось четверо, и их мужей среди них не было.
– Они кричали, – проговорил Лирм негромко, и стоявшие вокруг подались ближе, чтобы слышать, – мы слышали и не знали, чего ждать. Потом мы увидели. Гач бежал к нам, по тропе сверху. Он хромал, а потом камень ударил его в плечо, и он упал. Поднялся и бежал снова. Эти люди показались за ним. Мы бросились навстречу, я достал нож, Мегбе схватил камень. И тогда увидели их. Четверо, у одного была праща, потом показались еще и еще. Мы дотащили Гача до берега и столкнули ладью в воду. Они гнались за нами по берегу и метали камни. Мы ушли от них.
– Почему люди, что живут на дальних островах, стали так злы? – выкрикнула какая-то женщина, – раньше наши приплывали на мену с ними и…
– Это были не люди с дальних островов, – Лирм повысил голос, – они говорили на языке народа Невидимой матери. На нашем языке. Я слышал, как один из них выкрикивал, раскручивая пращу: «Мавар получит вашу кровь, помет Кумши Дагра!».
И шепот пробежал по толпе – старшие еще помнили эти злобные слова, которыми называли Невидимую матерь отверженные.
Чажре отошла от собравшихся на площади раньше других. Сейчас с Лирмом все равно не поговорить наедине, но его рассказ был для неё ясен. Сейчас надо только понять, какие чувства вызвал он у сородичей – страх или гнев. И удастся ли страх превратить в гнев?
Когда она слушала, как Лирм рассказывал про встречу с людьми, про их крики, перед глазами вновь вставали те дни. Залитая кровью площадка, несколько неубранных тел. И море, с уходящими вдаль ладьями.
Она медленно переступала через черепки и кости – обычаи Стены требовали оставлять весь мусор и отходы снаружи, но нарушались они постоянно, особенно ночью. И свет, проливающийся поутру на проемы между жилищами освещал поднимающиеся от земли пары зловония.
Жилище Мисноб приютилось у самого края, упиралось в угол стены, и сейчас она должна быть у себя. Несмотря на молодость, она редко работает в поле – все уже привыкли, что выходит эта женщина только тогда, когда сама хочет . Ей прощали все – даже Старшие матери, быть одной из которых она отказалась. Когда у людей где-то болело или гноилась рана, шли они только к ней – женщине с шишкой на лбу, знавшей, как облегчить боль и унять кровь.
Чажре сложила щепотью три пальца, увидев, как по-над жилищем пробежала настороженно оглядывающаяся кошка. Это были единственные животные, которым позволялось жить внутри Стены, ибо люди уже успели убедиться, благодаря им сокращается количество крыс и мышей. Но страх перед ними оставался. Кошки по ночам превращались в самых зловредных и коварных духов, завлекали мужчин в образах полных, томящихся желанием женщин или напускали порчу в женское лоно, заставляя его мучительно болеть раз в луну. И все равно убивать их было строго запрещено.
Жилище Мисноб – внешне такое же, как и все остальные. Каменная основа, гладкие стены, обмазанные глиной, сучья покрывают верх – и темный, душный провал. Чажре еще раз собрала в щепоть пальцы, прикоснулась к оберегу, висевшему у неё на груди, и, нагнувшись, шагнула внутрь.
…и разговор с отверженной женщиной еще долго стоял у неё в ушах. Мысль о Мисноб пришла ей в голову еще в ночь бдения в Дом женщин. Когда её дух носился где-то с ночными тенями, а голова плыла, почти не чувствуя тела, всё вдруг возникло перед ней предельно ясно. И сейчас, после слов Мисноб – которая только посмотрела на неё и все поняла – Чажре медленно переступала ногами, поддерживая рукой мешочек на груди. Его, конечно, не видно, но надо быть очень, очень осторожной.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
– Ты слышишь меня, Мегам? – голос матери вновь вплыл в вихрь растерянных мыслей, крутившихся в голове у девушки, – они придут через два дня. Мы проведем слюб, когда Белый глаз будет полным, ты знаешь, что делать до того времени.
– Но…, – пробовала возразить дочь, – еще рано, прошу тебя. Я не знаю этих людей, я не…
– Это люди нашего языка, дети Невидимой матери, – её собственная мать выглядела вполне зримой, но от того не менее грозной, – мы говорили с ними, когда кончились дожди, и обменялись дарами. Хватит, Мегам. Ты знаешь, как решают такое. Когда скроется Красный глаз, я скажу тебе все, что ты должна узнать, а пока собери сухих ветвей для очага.
Мегам повиновалась быстрее, чем сама ожидала, может быть потому, что боялась выдать себя неосторожным словом. Новость была горькой из-за своей неожиданности. Они давно, так давно не говорили о том, что отдадут её в селище за Собачьим холмом, что девушка надеялась – все уже забыто. И, когда Барг вернется с далеких островов мужчиной, с грузом острого камня или чего-то ценнее, старшие переменят решение. Но все произошло чересчур быстро – старейший, он же брат её матери и отец Барга – уходил в лес, как она думала, для охоты. А оказалось, для того, чтобы говорить с людьми из другого селища – и выбрать ей нового мужчину.
Теперь целую луну ей не есть мяса, пить горькие напитки из трав – и ночами приходить к женскому краю селения, чтобы склоняться перед камнем Невидимой матери. Когда же лоно её окончит кровоточить – будет слюб. Обряд соединения, питье хмельных ягод и игра на священной дуде. И – новое селище, новый дом, новый мужчина.
Мегам сама не могла бы объяснить, что чувствует сейчас. Старшие выбирали девушкам мужчин, проводили обряды – ей в детстве и не приходило в голову, что должно быть иначе. Потом же, когда грудь её стала расти, а кровь – течь, она вдруг поняла, что рядом с ней все чаще оказывается Барг. Сын брата её матери, старше на два лета, которого она ребенком едва замечала. А потом он стал мужчиной, пройдя обряд у камня, в котором жил Уцаси. Никто из женщин не знал, что мужчины делают в ту ночь, но сила духа, обитавшего в похожем на мужской признак камне, вливалась в них, и плоть их становилась способна так же каменеть нужный миг, чтобы разбудить желание, спящее в женщине. И теперь Барг все чаще ей улыбался, подхватывал руку, касался украдкой бедра… и Мегам запомнила мгновенье, когда увлек её в заросли вики и сорвал тонкую девичью накидку. Тогда она поняла, что он и будет её мужчиной – но сам Барг был мрачен. «Отец запретит», – сказал он ей как-то.
Он рассказал ей, что хочет делать с другими юнцами их рода – пройти на ладье к далеким островам, привезти камень, в котором селище так нуждается. Прошедшие морем станут среди сородичей теми, к чьим словам прислушиваются даже старшие – и никто не помешает Баргу взять её в жены. Но теперь мать говорит ей, что этому не бывать .
Все еще как во сне Мегам понесла сухие сучья в жилище. Набрать их не составило труда – уже больше луны душный жар тянул влагу и соки из всего, и подлесок был переполнен сухостоем. Значит, теперь ей проходить обряд подготовки в жены, и все закончится слишком быстро, надо, чтобы Барг успел…
– А! Смотри куда идешь, Мегам! – выкрикнул кто-то, в кого она врезалась, повернув за ограду. Зир, её сестра, младше всего на два лета.
– Прости, Зир, я тебя не увидела, – пробормотала Мегам и присела, чтобы подобрать упавшие ветви, – ты не знаешь, Барг в селище?
– На пастбище, – ответила Зир и потерла живот. Она была тоньше Мегам, и серая накидка из грубо тканого полотна висела на ней мешком, – что ты от него хотела?
– Мать сказала, что…, – Мегам начала, но не закончила предложения, ничего не придумав, – хорошо, я сейчас сложу ветви и найду его там.
И она поспешила в жилище, не видя, как Зир пристально смотрит ей вслед.
– Мы успеем, – лицо Барга было перепачкано охрой, просверленная раковина белела на почерневшей от солнца груди, – я буду говорить с юными. Мы выйдем в море второго дня, должны успеть вернуться за десять дней, – Барг вскинул руки, показывая жест «десять», плотно сложенные пальцы ладони, переплетенные большие.
– А если меня заставят пройти слюб до того? – спросила Мегам, её голос чуть дрожал, как всегда бывало после того, как Барг входил в её тело. Он лишь покачал головой.
– Так быстро этого не делают. Сначала ты должна будешь есть лишь лепешки и ягоды, да пить травы, потом нужно дождаться твоей лунной крови, потом…, – он чуть подумал, наморщив лоб, – скажись больной. Притворись, что в чреве у тебя поселился жабий дух, ты протянешь достаточно, вот увидишь.
– Я не знаю, – Мегам покачала головой, – мать тяжело обмануть, она даже спит рядом со мной.
– У нас достаточно дней, – с нажимом сказал юноша, и взял её за подбородок, заставив посмотреть в глаза, – сейчас ты моя женщина. Я входил в тебя, дал тебе силу камня Уцаси. Ты должна будешь сделать, как я сказал. Дождаться, когда мы вернемся.
Но селище, когда они вернулись туда, встретило их гомоном и непонятным оживлением. Почти все люди столпились у жилищ, окружив кого-то. Барг и Мегам переглянулись.
– Кто-то пришел, – упавшим голосом сказала Мегам, в её голове пронеслась мысль «неужели мать решила не ждать?».
– Идем, посмотрим, – юноша, казалось, полностью владел собой. Легонько коснувшись плеча Мегам, он шагнул вперед, намеренно оставляя между ними разницу в шаг, и они поспешили к сородичам.
Отодвинув плечо Зир, Мегам увидела, кто стоял в середине круга. Двое мужчин, похожих друг на друга – высокие, жилистые, с дочерна загорелой кожей и бугристыми мышцами рук. Но один был на полголовы выше второго, а грудь низкого испещряла полоска шрамов. Оба были почти голые, если не считать узких полос выделанной кожи на ребрах и босые, что удивило девушку. Кто же ходит босой по лесу?
– Селища за долгим мысом не знали дождей уже две луны, – говорил один, на их языке, со слегка отличающимся выговором, – мы плыли на ладье вдоль берега и шли лесом по воле наших старейших, чтобы говорить с людьми по эту сторону мыса. Мы хотим узнать, где могут выменять зерно и сухие ягоды.
– Мы ничего не сможем вам предложить, – ответил старый Герм, и Мегам увидела, что он вышел из круга и стоит против чужаков, сжимая деревянную палицу с набалдашником в руке, – никто по нашей земле не имел доброго урожая. У нас есть сосуды и ножи, камень и даже медь, но зерна не так много. Едва хватит самим.
Мегам увидела, как пришедшие обменялись быстрым взглядом, и выражение их лиц показалось ей странным. Они пришли менять вещи на еду, но не казались разочарованными, узнав, что ни зерна, ни ягод не получат.
– Раз так, надо возвращаться к нашей ладье и плыть дальше, – проговорил один из них, – наши в селище велели искать, пока не найдем лучшей земли.
– Пройдите к очагу и примите нашу пищу, – сказал Герм, – Невидимая матерь велит помогать всем своим детям.
Чужаки снова быстро переглянулись.
– Мы примем вашу пищу, – сказал тот, что говорил, а второй только кивнул.
Они не задержались в селище надолго и ушли в сторону разросшихся пихт, заслонявших здесь море. Мегам хотелось обсудить с Баргом странных чужаков, но тот подошел к Тхвими и они заговорили вполголоса. Мегам не знала , что делать дальше, когда вдруг почувствовала, как кто-то коснулся её локтя. Обернувшись, она увидела Зир.
– Ты была с ним, – сходу сказала сестра, – с Баргом. Вы любились в зарослях за отлогом, я знаю. Я уже видела вас раньше.
– Ты не видела нас, Зир, – пробормотала Мегам, и резко добавила, – ты не скажешь старшим.
– Почему же мне не сказать, Мегам? – по лицу девушки пробежала нехорошая усмешка, – что ты дашь мне за это молчание?
– Зир, так нельзя…, – Мегам все еще была растеряна, но чувствовала, как начинает шевелиться в глубине души горячий гнев.
– Ты – старшая, – сестра больше не усмехалась, – Тхвими сказал мне, что юные хотят плыть на острова. Я хочу долю того, что они привезут. Пусть твой Барг поклянется отдать это мне, поклянется завтра поутру. Я тоже хочу найти себе мужчину.
Она повернулась и пошла к загону, где сейчас не было коз – Зир убирала за ними, потому её руки постоянно были красными и растрескавшимися. Она младшая, значит, лучший мужчина полагался Мегам, а не ей. А вот теперь она знает про её встречи с Баргом, и считает, что старшей сестре достается слишком много всего.
Разговор с Зир стоял в ушах Мегам целый день, ей казалось, что и мать, и другие старшие начали смотреть как-то не так, словно тоже догадываются. Она гнала от себя подозрения, но те роем докучливых мух крутились над головой, лишая покоя.
Вечером, когда люди их рода сидели в кругу и ломали сухие пшеничные лепешки, размачивая их в стоявшей в глиняных мисочках воде, Мегам боялась поднять глаза в ту сторону круга, где сидела её мать. Она грызла размякшее тесто, запивала водой и думала, что теперь делать. Придется пообещать Зир, ничего другого не придумаешь. Если мать узнает о намерении Барга, она может отдать её в соседнее селище немедленно. Любиться с юношей, которого старшие признали не парой – такого у них очень не одобряли. И Мегам не хотела представлять, какой будет кара.
Но кара пришла ночью, в глухой час, когда девушка лежала на плетеном мате, натянув на озябшие ноги козью шкуру. Сначала она услышала хруст и треск, словно кто-то ходил неподалеку, и не придала этому особого значения. Животные по ночам часто бродили вокруг селища, и ей, выходящей из хижины, чтобы облегчить тело, приходилось видеть их быстрые серые тени в клубящемся сумраке… но эти шаги не принадлежали животным. Несколько человек идут один за другим, приближаясь к жилищам – и, только подумав так, услышала сдавленный голос. Слишком тихий, чтобы понять слова, но голос человеческий. Она испуганно выпрямилась на лежанке, думая, толкнуть ли мать или другого из старших – и все началось.
Тишина раскололась яростным воплем, от которого её сердце подпрыгнуло в горло, на миг перекрыв дыхание. Она замерла и ошалело слушала яростный вой, какой-то треск и сдавленные вскрики – люди просыпались, вскакивали, натыкаясь друг на друга в густой, удушающей тьме, которая вопила и вопила… и вдруг к воплям добавился новый звук – шелестящее шуршание и треск, с которым огонь бросается на свежую пищу. И тогда Мегам тоже вскочила.
Во тьме её толкнули локтем в бок и наступили на ногу, раздался звук падения и заверещал ребенок. Девушка метнулась в сторону, ударившись в стены жилища. Раздался треск, и тут рухнула заслонка, которой они преграждали путь ночной прохладе и зловредным порождениям темноты. Рассеянный свет ночи и в нем – красные отсветы. Что-то горело.
Мегам не могла потом восстановить в голове все, что происходило, – помнила только, что была уже снаружи и видела, как пылает крыша соседней хижины.
Метались рядом жуткие тени, сжимающее что-то в руках. И опять крики – ярости и боли, пронзительный плач детей. Земля, холодная ночная земля под её босыми ногами. Острые края чего-то ранят ступни. Боль. Она на бегу врезается в человека, падает, задыхаясь от страха. И голос над головой:
– Это женщина, молодая. Возьмем?
Ночь говорила на понятном ей языке, и она вдруг поняла, кто пришел к ним в глухой час. Даже увидела их лица. Мужчины склонились над нею в красноватых сполохах огня.
– Возьмем. Стереги её, пока мы не закончим.
Она увидела, как один из мужчин нагнулся к ней, попыталась вскочить, но почувствовала острую боль в ноге, вскрикнула и упала.
– Лежи или еще получишь, – рявкнул чужак, и Мегам, скорчившись, подняла взгляд. Позади пылало жилище, и крики со стонами часто обрывались тем чавкающим звуком, с которым острие входит в человеческую плоть.
– Мы кончили почти всех, кто остался, Скел! – крикнул кто-то в темноте грубым голосом.
ЛИКШУРИ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Последние багряные лучи, пробивавшиеся сквозь рощу на холме, погасли. Последыша окутал полусвет сумерек, согретый красноватым свечением углей от костра. Он свернулся на земле, стараясь не дрожать. И знал, что дело не в ночной прохладе, нет, не только в ней. Подтянув колени к груди, юноша вспоминал то, что видел и слышал этой ночью. Стертые руки жгли, тело по-прежнему ныло, но сейчас он не замечал этого, спрашивая себя – что же это за люди? И что это за земля?
Еще луну назад он не мог бы представить себе такой жизни и в худшем сне – но прошло шесть дней, как его втолкнули на плот заморских людей, и вот он здесь, на тверди за морем .
Хотя начиналось все не так и страшно. Тогда, осознав, что сбежать не получится, он стал оглядываться по сторонам. Плот чужаков был совсем не похож на знакомые ему долбленки людей Земли – его сделали из связанных стеблей какого-то растения, толстые охапки плотно прилегали одна к другой, их соединяли ленты из скрученных жил и кожи. Широкий – почти пять его шагов – плот посередине разделялся на две части сооружением из обструганных ветвей. Последыш увидел четыре тяжелых сосуда с каменными крышками, вымощенное скрепленными глиной камнями пространство, золу, связку сухих веток и плетеную корзину. Плот качнуло на прибрежной волне, и он услышал резкий оклик справа – оглянувшись, увидел уже знакомого ему мужчину, стоявшего на носу с длинным веслом или багром в руке. Нос плота, из тех же связанных и переплетенных стеблей, резко загибался вверх более чем на половину его роста. К нему крепились два малых обструганных деревца, от которых отходили продольные ветви – они шли вдоль всего сооружения, на высоте пары локтей от воды опираясь на торчавшие снизу деревянные раструбы. Юноша задался вопросом, как все это держится. Гребцы, сидевшие у воды и упиравшие ноги в закрепленные каким-то образом камни, опирались плечами на эти ветви. Это позволяло им не падать в воду, и они уже начинали работать веслами.
Человека с багром звали Скел – так, по крайней мере, Последыш понял имя, которое тот произнес, когда плот покинул прибрежные воды. Сейчас берег тянулся по левую руку, так далеко, что фигурка человека на берегу была плохо различима. Острый страх вдруг опять сжал его сердце – он на плоту с чужаками, и его уносит все дальше от берега, от всего, что знакомо. Юноша дернулся к краю плота, движимый одним желанием – броситься в воду и плыть назад. Но мгновение спустя взял себя в руки. Во-первых, вместе с ним дернулся и Скел – тот явно не собирался позволить ему уйти, что уже раз показал. Во-вторых, до берега было довольно далеко – он невеликий пловец, мог бы и не доплыть. В-третьих… куда ему, собственно, возвращаться? И Последыш уселся на еще почти сухие стебли, скрестив ноги.
Долго так сидеть ему не позволили. Положивший свое весло-багор Скел сделал три шага навстречу юноше, нагнулся и взял другое весло – уже заметно меньше. Показав его, он что-то спросил и сделал жест, точно греб. Последыш кивнул головой, надеясь, что правильно понял, и что этот жест значит для чужаков то же, что и для жителей Земли. И получил в руки весло.
Ему уже случалось грести несколько раз, но только сейчас он убедился, что не знает о гребле ничего. Ставший теперь на задней части плота Скел взял в руки свое весло, с широким нижним краем и погрузил его в воду. Он выкрикивал какое-то слово, и все сидевшие на веслах погружали их в воду, потом доставали и ждали некоторое время. Скел опять выкрикивал слово, и все повторялось.
Поначалу Последышу это даже нравилось. Работа была слаженной, время между гребками позволяло перевести дух, и уже казалось, что грести не так уж сложно. Стоит только приноровиться к частоте и удобнее усесться, чтобы накатывавшая сбоку небольшая волна не утащила в воду. Увы, так казалось только сначала. Прошло немало времени – гребцы так же налегали на весла по окрику – и он почувствовал в плечах и спине боль. Сначала легкая, тянущая, она постепенно нарастала, и ему требовались все больше усилий, чтобы провести веслом в воде, вытянуть его и отряхнуть. Брызги почти не долетали до головы, но он ощущал, как промокли его волосы, и тонкие капли пота, одна за другой, сбегали по щекам и застревали на ресницах. Последыш украдкой поднял голову – сидевшие впереди и позади него мужчины продолжали мерные взмахи веслами, не показывая особых признаков утомления.
Плот сейчас шел вдоль земли, берег тянулся по левую руку, далекий и манящий. Юноша почувствовал, как пересохло его горло. Желание пить накрыло с необычайной силой. Ему, как и всем, поднесли глиняную кружку и дали сделать пару глотков, перед тем, как мужчины сели за весла, но это было давно, и воды было так мало. И он тогда не задавался вопросом, где они её взяли. Юноша беспомощно оглянулся и снова услышал крик с задней части плота – только теперь он звучал немного иначе. Следя за тем, что делали его новые товарищи, он опустил весло в воду, и почувствовал резкое движение плота вбок. Качнувшись, он увидел, что они медленно поворачиваются. Раздался новый крик, и гребцы опустили весла в воду один раз, потом еще раз. Поворот становился все резче, и Последыш уже не видел берега, оказавшегося у него за спиной. Теперь плот шел прямо прочь от Земли.
Отдохнуть им дали чуть позже – и, распрямив горевшие плечи, Последыш тревожно оглядывал своих невольных товарищей по путешествию. Мужчины, некоторые юные как он, другие чуть старше, отличались телосложением – резко развитые мышцы плеч и предплечий, сейчас взбугрившиеся после работы – и их кожа была немного смуглее, чем у него. Большинство голые – даже те, кто на суше прикрывал бедра кожаными повязками, отбросили их, приступив к гребле – но на груди белели обереги. Как правило, это были круглые или чуть вытянутые светлые камешки странной формы, но у пары – раковины. Сидя и разминая руки, они переговаривались на своем резко звучащем языке, а Скел обходил их с глиняной кружкой, давая каждому немного выпить. Последыш тоже жадно приник к нагревшейся воде, но сделать ему дали лишь пару глотков, после чего резко оттолкнули от глиняного ободка. Когда Скел протягивал кружку следующему гребцу, юноша увидел, что на светлом глиняном боку чем-то черным был нарисован знак – вытянутый символ, напоминавший не то палку, не то признак мужчины, и рядом две продольные полосы.
В течение дня мало кто обращал внимание на Последыша. Они гребли, потом опять отдыхали, позже он видел, как двое отошедших к задней части плота мужчин вытянули странное, плетеное из тонких нитей, полотнище с привязанными к нему круглыми камнями, и, осторожно укрепив его на колышках, опустили в воду. Впрочем, юноша тут же вспомнил рассказы о жизни в соседнем поселении – его жители полагались не только на сушу, но и на море, и тоже забрасывали туда плетеные мешки, вытягивая их назад с рыбой.
Во время одного из перерывов, когда Последыш разминал дрожавшие от усталости руки, к нему подошел старший, на этот раз заменявший одного из гребцов.
– Скел, – проговорил он, ткнув пальцем себе в грудь.
– Последыш, – ответил юноша, показав на себя, разговор повторял то, о чем они говорили на Земле у костра.
– Ласса, – четко произнес Скел, – и показал пальцем на переливавшуюся под солнцем воду. Последыш молчал.
– Ласса, – настойчиво повторил мужчина, и ткнул пальцем на губы Последыша.
– Ласса, – повторил за ним Последыш, поняв, что чужаки пытаются научить его своему языку.
Сначала отвечая неохотно, он постепенно втянулся, странный урок, напоминавший разговоры детей со старым Кедром, отвлек его мысли от страха и ноющих мышц. Скел объяснил ему, как на языке чужаков называется весло (либо гребля), море и вода для того, чтобы пить – слова были разные, плот, небо, земля и даже рыба, которую его товарищи, наконец, вытянули, проверив в очередной раз сеть.
Пойманную рыбину, не слишком большую, чуть длиннее локтя, ударили острым резцом в основание головы, вскрыли и выпотрошили. К удивлению Последыша, внутренности не выбросили, а тщательно сложили в стороне. После чего мужчина, разделывавший рыбу, аккуратно отделил её голову, и, подойдя к краю плота, бросил в воду, повторив какие-то слова – подхваченные затем остальными. Между тем, Последыш увидел, как другой чужак, осторожно собрав внутренности рыбы, начал бросать их в воду, куда вновь опустили сеть. Еще один встал рядом с краем плота, сжимая тонкий дротик с зазубренным острием.
Жители Земли тоже иногда ловили рыбу при помощи таких вот гарпунов, но вскоре Последыш убедился, что чужаки намного искуснее их в этом. До вечера они поймали четыре рыбины, одна из которых была длиной в два с лишним локтя – эту пробили дротиком, приманив внутренностями другой, поменьше, и, после яростной борьбы, вытащили на плот. Головы рыб неизменно бросали в море с повторением каких-то слов, на что Последыш уже не обращал внимания. Он увидел, как одну рыбу, выпотрошив, разделали на куски и раздали людям сырой.
