Страсть на двух различных ступенях общества
– Подозрение родилось во мне, говорил он, уже и в то время, когда, проходя здесь, я приметил у моста женщину. Вот, видите, я и стал там похаживать, а немного погодя, подошел опять и услышал, что молодка вздыхает. Она ко мне обернулась, я испугал ее, и никогда не забуду ея лица, – так уходило его горе! – а ведь молодая, хорошая!… Вот я и заговорил с ней: молодушка! я говорю: что ты тут делаешь в такую пору? A она говорит: «Жду лодки; у меня матушка будет из Ричмонда.» Только, как бы то ни было, я сдуру и поверь. Она с виду была такая степенная, такая порядочная!… Ушел я, знаете, через минуту (я был тут недалеко) и слышу, вода так тяжело всплеснулась: тут уже я все узнал. Бегу; она раз показалась из воды. Плавать-то я не умею; бью тревогу: вот, дали лодку, да уж не тут-то было!
– Бедная девушка! сказала старая торговка: уж верно ей поперечили в любви.
– Что такое? спросил я, мешаясь в толпу.
– Да вот, сударь, молодая женщина утопилась.
– Где?…. Тела не видно!
– Его взяли в караульню, и лекаря пытаются оживить.
Ужасная мысль пробежала в уме моем! Как ни казалась она неосновательна и невероятна, я чувствовал в себе необходимость подтвердить или удалить ее. Я пошел в караульню, растолкал народ, подошел к телу. Боже!… Это побелевшее лице, распущенныя мокрые волосы, отекшие члены, и вся эта девственная красота под грубым, полунаброшенным покровом!… И тут же безчувственные лекаря!… И Бог знает, что за женския лица!…Какая картина! какой смертный одр! Юлия, Юлия!..Ты отмщена!
И так ее-то я видел перед собою, ее, жертву, самогубительницу!… Скорее, прочь от страшнаго воспоминания! Пишу собственный приговор, напечатаю собственное проклятие. При теле нашли письмо: оно измокло, однако ж я мог разобрать его. Оно ко мне; вот его содержание:
«Теперь верю, что я очень заслуживала ваши упреки. Пишу спокойно, и с твердою решимостию не жить; вижу, до какой степени я не умела ценить любви, которую вы некогда ко мне питали. Однако ж я вас всегда любила, ни когда не говорила вам, сколько, и ни когда не могу сказать! Но когда вы стали, казалось, так много думать о своем, как бы это сказать? – о своем снисхождении на брак со мною, может-быть и на любовь ко мне, меня довело это до бешенства; и хотя бы я отдала вселенную за то, чтоб вам нравиться, я не могла снести перемены в вашем обращении с тех пор, как вы стали видаться со мною каждый день, и думать обо мне, как должно о жене. Знаю, что от этого казалась я упряма, сердита, нелюбезна; но что ж, когда я не могла иначе! И вы перестали любить меня: я это чувствовала, и до смерти хотела освободить вас от связи, в которой вы раскаявались. Наступила для меня такая минута, и мы разстались. Потом вы ко мне писали: сестра показала мне в вашем письме то, чего вы, может-быть, и не думали; но в самом деле, меня поразила одна та мысль, что я потеряла вас навсегда, и что вы меня презираете. Тут самолюбие во мне пробудилось: я знала, что вы меня еще любите, и думала отмстить вам замужеством с другим. Но когда пришлось видаться с другим, дарить его улыбкою, и чувствовать приближение того дня, и думать, что вы всем для меня были, и что целую жизнь должна я проводить с неприятным мне человеком, изведав прежде полную, совершенную любовь тогда я увидела, что слишком понадеялась на свои силы, и что не выдержать мне долее своей твердости. Ничего не останется для меня в жизни; тоска моя нестерпима, и я наконец готова умереть. Но не думайте, чтоб я только была бедная, убитая любовью девочка. Вы меня покинули, и я виню себя; но не могу снести того презрения, которое бы вы ко мне питали, если б я вышла замуж. Заставлю вас помнить обо мне вечно, жалеть меня, простить мне, любить меня более, чем когда нибудь любили. Вот, как отмщу за себя! Юлия».
И в этом диком борении чувств, – женской гордости с нежностию, прощения с местию, высоких дум с ложными началами; с этим обречением на смерть из одной надежды быть незабвенною, оплаканною; с этой тревогою в сердце сошла ты в свою влажную могилу!…
Что происходило в груди твоей в эти краткия, ужасныя минуты, когда ты стояла над мрачными водами, колебалась, медлила, страшилась, – и однакож полна была решимости!… В это время я был близ тебя, и ничего не знал! с тобою, – и не спас тебя! О, горько было отмщение, и нет конца воспоминанию. С тех пор чуждаюсь сердечных связей: я один на земли!