Чужой в раю

– Станете, так сказать, моим Вергилием в райских кущах? Прекрасно.

– Ну, типа того. Только не замыслите чего-нибудь странного. «Голубых» в раю нет. Как нет лесбиянок, сумасшедших, явных неврастеников, патологических убийц и много другого, привычного на Земле. Здесь только человеческая норма, если нормой можно считать большой удельный вес талантов и гениев…

– Нерон – тоже норма? – перебил я его.

Петр Иванович бросил на меня резкий взгляд.

– Не пытайтесь поймать меня на противоречиях. Во-первых, мы не знаем, что считалось нормой два тысячелетия назад, во-вторых, это они делают выбор, а не мы, и, в-третьих, я действительно не знаю, к примеру, ни одного случая педерастии среди нынешних обитателей рая.

У моего нового знакомого был легкий характер. Он тут же засмеялся и продолжил:

– Я напросился к вам в друзья по другой причине… – Петр Иванович пристально посмотрел на меня и смущенно признался: – Дело в том, что на днях я лишился своего лучшего друга. Он самоликвидировался. Надоело, знаете ли, коптить Вселенную. В общей сложности он прожил на Земле и здесь 862 года, с раннего средневековья. Всё приелось.

– Значит, и эту «жизнь» можно прекратить?

– В принципе, да, хоть и очень трудно. Первое, чему учится человек везде и всегда – убивать самого себя. Здесь это происходит в других формах, чем на Земле, во много крат сложнее, но тоже в принципе возможно. Научились за столетия существования рая. Называется – «окончательная самоликвидация».

– Крошечный ядерный взрыв?

– Несколько иначе.

– А можно ли убить себе подобного?

– Пока о таких случаях неизвестно. Но, наверное, и это со временем придумают, как сделать.

Мы помолчали.

– Вам-то самому будет поменьше лет, чем вашему покойному другу? – спросил я психолога. Теперь я уже понимал, что внешность «субстанций» на небесах крайне обманчива.

– Намного. Чуть больше ста лет. Умер на Земле в семидесятые годы двадцатого века. И в раю покончить с собой пока не собираюсь. В ближайший век.

– Слушайте, но вы выглядите лет на пятьдесят. Как я понял, здесь можно без труда менять свой облик. Почему же вы не превратили себя в эдакого Аполлона с горой мышц и внешностью двадцатилетнего красавца?

Мой новый собеседник рассмеялся:

– Еще увидите здесь миллион Аполлонов. Всё объясню. Только сначала давайте расположимся в каком-нибудь более приятном месте и будем пировать, как римские патриции.

– Пировать?

– Поймете. Что вы предпочитаете: горы и альпийские луга, лесную чащу или берег моря? Как я понял, у вас довольно устойчивая психика и превращения вас не пугают.

– Не пугают. Берег моря. Только ответьте мне сначала на один вопрос: вы сами-то – русский, Петр Иванович? – Я снова с подозрением посмотрел на него.

– Нет, болгарин. «Ивановичем» я себя назвал, чтобы вам было привычнее. На самом деле – Петр Иванов Иванов. У болгар по-другому создаются отчества, как вы, наверное, знаете.

– А язык? Вы говорите по-русски без акцента.

– В той жизни я тоже умел говорить по-русски, но плохо. А здесь это не имеет значения. Все понимают друг друга. Как бы вам объяснить попроще… То, что вы слышите – это язык вашего и моего сознания. «Над-язык». Вы так же легко будете разговаривать и с бразильцем, даже если никогда раньше не слышали португальский. Мы только стремимся, чтобы вновь прибывших встречал человек со схожим менталитетом. У нас ведь с вами схожий менталитет, не так ли? Оба – славяне и жили при социализме.

– А здесь какой …строй?

– Райский, – захохотал Петр Иванович. – Но можете называть его коммунистическим, хотя это очевидная глупость.

– Почему?

– Эх, Николай Викторович… – он укоризненно посмотрел на меня. – А еще писатель. – (Я уже не удивился тому, что он знает мое имя). – Про общественный строй можно говорить в обществе, где есть какие-то материальные отношения между людьми. А здесь их нет.

– Вообще нет?

– Вообще. Итак, берег моря?

– Да, тропического моря.

– Отлично.

…Сине-зеленый туман вокруг нас рассеялся, и мы оказались на берегу моря. Белый песок, бирюзовое море, сливающееся с небом, и большой разноцветный шатер на берегу среди пальм.

Я ахнул от восхищения.

– Как это произошло? Как мы переместились?

– Боюсь, что мы никуда не перемещались, – сказал Петр Иванович. – Поймите, здесь все иначе. Нужно время, чтобы освоиться.

– А море настоящее?

– Ну, как бы настоящее. Можете поплавать, только не забывайте, что вы плывете.

– А если забуду, то утону?

– Нет, просто пойдете по дну, а я не знаю, какой здесь рельеф дна. Можете где-нибудь застрять среди подводных скал и испугаться. Умереть – не умрете, но ощущения будут схожими.

Вздохнув, я еще раз оглянулся вокруг себя и со скепсисом посмотрел на нового знакомого:

– Не хотите ли вы сказать, Петр Иванович, что все это вокруг создано вашим воображением, которое передалось и мне?

– Частично и моим, и вашим. Мы проверяли – то, что видят перед собой разные люди, несколько разнится. Но это частности. Ни моего, ни вашего воображения не хватит, чтобы представить этот мир, пусть и воображаемый, во всех деталях. Тем более, не хватит знаний о предмете. Вы, к примеру, знаете, как устроена эта сосновая шишка? – Он поднял её с песка. – Или вот эта раковина? В лучшем случае вы вспомните, если хорошо учили химию в школе, что это какое-то соединение кальция. Но какое именно – наверняка не знаете. То есть, на молекулярном уровне не знаете. И я не знаю. Видимо, при наших перемещениях в этом «пространстве» происходит подключение какого-то внешнего источника информации с почти абсолютным знанием о вселенной.

Петр Иванович забросил шишку в море, и она поплыла по волнам, как ей и полагалось.

– Впрочем, если вас интересуют философские вопросы райского бытия, вам лучше поговорить с кем-то из философов. Могу познакомить вас с Лениным, я случайно с ним знаком.

– С Лениным?!!

– Да успокойтесь вы! – снова стал хохотать Иванов, взглянув на меня. – С Владимиром Ильичом Ульяновым. Разве вас должно удивлять, что и он здесь?

От этой новости я минуту приходил в себя, потом робко спросил:

– И как он здесь …поживает?