В конце туннеля света нет
Член Военно-революционного комитета В.А. Антонов-Овсеенко, между тем, продолжает свое повествование: «К двум часам дня должны были подойти на судне “Амур” и на миноносцах кронштадтцы, в числе около 1 000 человек, и произвести высадку недалеко от Николаевского моста, чтобы начать атаку Зимнего, соединившись с Финляндским полком и флотским экипажем» [173].
Вот оно! Оказывается, вся эта силища, которую прождали целый день, и из-за которой на нет в нетерпеже извелся вождь мирового пролетариата – это всего лишь одна тысяча матросов!?
Эту же цифру с некоторым отличием подтверждает и капитан 1 ранга И.И. Ренгартен: «…чуть не до 1 500 охотников с судов образовали “десантный отряд”, который по железной дороге направился в Петроград для поддержки Совета. На миноносцах также отправлены боевые взводы» [174].
Об этом же «десантном отряде» и В.Т. Логинов, специалист по истории Октябрьской революции и Гражданской войны, доктор исторических наук, профессор в книге «Ленин и революция»: «Основной ударной силой (выделено мной. – Е.Б.) должны были стать балтийские моряки из Гельсингфорса и Кронштадта. Но выяснилось, что эшелон из Финляндии из-за поломки паровоза застрял в чистом поле у Выборга. А кронштадтцы лишь в 9 часов закончили погрузку десанта на корабли и вот-вот начнут двигаться к Петрограду» [175].
А балтийских моряков, как пишет Антонов-Овсеенко, прибыло лишь 1 (одна) тысяча человек, и вот эта 1 (одна) тысяча человек, оказывается, и была основной ударной силой!
Очевидно совершенно уже о другой тысяче матросов пишет и американский историк, крупнейший из ныне живущих западных специалистов по революции 1917 года в России, профессор Индианского университета А.Е. Рабинович: «В два часа пополудни прибыло новое подкрепление – корабли из Кронштадта. На палубе “Амура” находилось более тысячи матросов» [176].
Таким образом, одна тысяча, о которой говорит В.А. Антонов-Овсеенко и еще одна тысяча, которую упоминает А.Е. Рабинович.
Но, истины ради, нужно, очевидно, добавить еще некоторую массу военнослужащих. Всего, по утверждению зампреда Центробалта Н.Ф. Измайлова, «…из Гельсингфорса, Ревеля и Кронштадта было послано в Петроград для участия в вооруженном восстании пролетариата и свержении Временного правительства 15 боевых кораблей с вооруженными матросами» [177]. И все эти корабли к вечеру 25 октября вошли в Неву. И это существенно усложняет нашу задачу. Впрочем, решать мы ее будем весьма приблизительно, позволив себя самую смелую погрешность.
Итак, о каких кораблях идет речь?
Ну, прежде всего, это, конечно же, крейсер «Аврора». Экипаж – около 500 человек. Однако, осенью 1917 года страна испытывала большую нужду в продовольствии, и, соответственно, лишние рты не нужны были и на крейсере. К тому же, «Аврора» стояла в ремонте: «К этому времени некомплект командного состава достиг 50 %» [178]. Очевидно, и с не комсоставом обстояло подобным же образом.
Далее, эскадренный броненосец «Заря Свободы» («Император Александр II»). Экипаж – 31 офицер и 585 матросов. (Старый учебный линкор «Заря свободы» пришлось тащить четырьмя буксирами, но он был необходим – для устрашения).
Минный заградитель «Амур». Экипаж – 12 офицеров и 300 матросов.
Эскадренный миноносец «Самсон». Экипаж эсминца – 150 человек.
Эскадренный миноносец «Забияка». Экипаж 112 чел.
Пожалуй, мы перечислили все относительно крупные корабли, которые принимали участие в октябрьском событии.
Полагаю, что к двум тысячам мы можем добавить еще одну тысячу, и заявить, что всего в вооруженном восстании участвовало 3 тысячи матросов Балтфлота, что, кстати, согласуется и с подсчетами А.Е. Рабиновича: «Студенты и преподаватели, собравшиеся у окон университета на набережной, с интересом наблюдали за высадкой примерно трех тысяч матросов, многие из которых присоединились к осаждающим Зимний дворец» [179].
Однако, не менее информированный С.П. Мельгунов, утверждает, что «число “кронштадтцев”, по-видимому, не превышало 2 000 человек» [180].
Итак, выходит, что Морфлот выделил 2–3 тысячи человек, без которых по утверждению В.А. Антонова-Овсеенко начинать атаку Зимнего дворца было рискованно.
И мы, пожалуй, согласимся с ним, ибо «Главному штабу Красной гвардии приказ: мобилизовать все силы, дать отряд 1 ½ тысячи в Смольный» [181], который организатор восстания отдал, остался, похоже, еще одним неисполненным приказом. Но даже, если бы штаб основательно поднапрягся бы, и мобилизовал бы все силы, то ведь и в этом случае как не крякнуть от досады – всего ж полторы тысячи?! Гора родила мышь?
Впрочем, ладно бы полторы тысячи, но ведь и этого не было. Не зря ж те, которые были, весь день промаялись в ожидании пришествия основной ударной силы, чтобы войти, наконец-то, в никем, фактически, не охраняемое здание.
Очевидец тех событий – экономист, журналист, министр продовольствия Временного правительства (1917) А.В. Пешехонов (1867–1933), свое видение того события изобразил на следующей картинке с натуры: «Масса петроградского населения, если не считать ничтожных кучек “красногвардейцев”, никакого участия в авантюре большевиков не принимала» [182].
Простим автору его сарказм, но, пусть вынужденно ли, охотно ли, но согласимся – он все же прав: кучки «красногвардейцев». Это были не массы, как нам внушалось через фильм «Октябрь» (1927), снятый советским режиссёром С.М. Эйзенштейном (1898–1948), это были всего лишь группы…
И далее автор пишет: «Улицы пусты, – пусты они и сейчас, когда большевики торжествуют победу. То ли было в феврале и марте, – когда происходила подлинная революция! Тогда даже поминутная стрельба на улицах не могла удержать граждан дома. А теперь? И стрельбы-то почти не было, но улицы безлюдны, – боковые как будто и вовсе вымерли. <…> Где же тот народа – где те крестьяне, рабочие и солдаты, которые будто бы совершили и совершают “новую революцию”? И неужели это их “не касаемое дело”. Ведь даже солдат видно меньше, – гораздо меньше, – чем мы привыкли за время подлинной революции. Патрули, часовые, – но солдатской массы не видно».
Высказанное министром А.В. Пешехоновым, согласуется и со свидетельством уже цитируемого выше главного управляющего северо-западного Отделения Красного Креста А.Д. Зиновьева: «Когда вечером, часов около 6, я шел домой, в той части города, через которую мне надо было проходить, все было тихо и спокойно, улицы были пустые, движения никакого не было, даже пешеходов я не встретил… Дом, в котором мы жили, был совсем близко от Зимнего дворца – минут пять ходьбы, не больше. Вечером, после обеда около Зимнего дворца началась оживленная стрельба, сначала только ружейная, потом к ней присоединился треск пулеметов…» [183].
Ничего себе – вооруженное восстание, Великая Октябрьская социалистическая революция?
Однако ж, вместе с тем озадачивает то, что, как утверждает свидетель, в пяти минутах ходьбы от места, где намечался штурм, – «было тихо и спокойно, улицы были пустые»? Ну, с солдатами да с рабочими – ясно: «ничтожные кучки» на нескольких гектарах близ Зимнего дворца да в вечернее время не хитрое дело не увидеть. А где же те, многие сотни матросов, что, как можно предположить, с уже подошедших кораблей, высаживались на берег и занимали боевую позицию? Думаю, что этот казус можно объяснить так: прибытие в Петроград не означает преследование цели – участие в восстании, которое затеял Военно-революционный комитет. Моряки прибыли просто потому что корабль – это их дом. У них нет жилья на берегу. Конечно, какая-то часть из прибывших была не прочь посоучаствовать в свержении власти Керенского. Например, те же большевики. Но много ли их было? Скажем, на крейсере «Аврора», экипаж которого старательно обхаживала ленинская партия, направляя на судно с докладами наиболее колоритных своих пропагандистов, таких, как М.И. Калинин и В. Володарский (М.М. Гольдштейн), в июне 1917 года корабельная ячейка насчитывала всего 42 члена РСДРП(б) [184].
Долгожданный «штурм» Зимнего дворца начался вечером 25 октября 1917 года в 21 час. 40 мин. после того, как комендор Е.П. Огнев (1887–1918) по команде комиссара А.В. Белышева (1893–1974) произвёл холостой выстрел из бакового 6-дюймового орудия крейсера «Аврора». Заметим, что никакого залпа «Авроры» не случилось по совершенно простой причине: «Залп – одновременный выстрел из нескольких огнестрельных орудий» [185]. Из нескольких орудий крейсер не стрелял, выстрел был один-единственный, да и тот холостой.
Однако ж пушка ухнула так, что, как рассказывал Антонов-Овсеенко В.А., женская рота тотчас объявила о своей полной и безоговорочной капитуляции: «Артиллерийский обстрел подействовал. Угас огонь баррикад. <…> Какой-то треск, лязг оружия, истерические вопли.
– Сдаемся, товарищи! Только не обижайте!
Сотни две ударниц гуськом складывают оружие тут же на панели…» [186].
Впрочем, рота женщин еще до выстрела «Авроры», как свидетельствовал в своих воспоминаниях министр Временного правительства П.Н. Малянтович, при первой же возможности и перед своим уходом, заявили: «наше место на позициях, на войне; не для этого дела мы на службу пошли».
Женская рота, сдавшаяся солдатам Павловского резервного полка, была разоружена и препровождена в казармы Павловского, затем Гренадерского полков, а на следующий день – отправлена в Левашово к месту своего постоянного дислоцирования [187]. Маниакальная жажда крови еще не пробудилась в победителях, они еще оставались великодушными, снисходительными и человечными… Даже перманентно инакомыслящий Л.Б. Каменев (Розенфельд), которого В.И. Ленин в своем письме от 19 октября 1917 года заклеймил, как штрейкбрехера, и даже требовал оного исключить из партии за то, что оный выдал «Родзянке и Керенскому решение ЦК своей партии о вооруженном восстании», – на второй же день после государственного переворота – 27 октября на первом заседании ВЦИК Советов Рабочих и Солдатских Депутатов, был избран на пост председателя ВЦИК, т. е. стал, фактически, главой государства. На тот момент ВЦИК – высший орган революционной демократии – еще находился над СНК. Выше был только Бог и съезд Советов.
Впрочем, Каменев недолго побыл столь высоким руководителем – через несколько дней, впавший в немилость, демократично избранный, был директивно смещен и заменен. Сначала же он, и не только он от В.И. Ленина 3 (16) ноября получил «черную метку» – «Ультиматум большинства ЦК РСДРП(б) меньшинству»: «Большинство ЦК РСДРП (большевиков), целиком одобряющее ту политику, которую проводил до настоящего момента Совет Народных Комиссаров, считает необходимым обратиться к меньшинству ЦК со следующим категорическим заявлением.
Политика нашей партии для данного момента определена в резолюции, предложенной товарищем Лениным и принятой вчера, 2-го ноября, ЦК. Эта резолюция объявляет изменой делу пролетариата всякую попытку навязать нашей партии уклонение от власти, раз Всероссийский съезд Советов эту власть именем миллионов рабочих, солдат и крестьян вручил представителям нашей партии, на основе нашей программы» [188].
Вот оно как! Оказывается, как только лозунг «Вся власть Советам!», наконец-то, воплотился в реальность – материализовался в самом существовании II Съезда Советов, так тотчас Всероссийский съезд Советов все это решительно отверг, и «именем миллионов рабочих, солдат и крестьян» вручил власть не сельским и вышестоящим Советам, а — партии большевиков!? Конечно, как тут было от такой-то донельзя эпатажной наглости Каменевым и прочим, изменившим делу пролетариата, не окаменеть да рот-то в изумлении не раззявить? Вот они и раззявили…
И тогда премудрый Ленин, будучи председателем СНК, контроль над которым по решению II Съезда Советов осуществлял ВЦИК, решил враз переподчинить себе вышестоящую инстанцию, решил подправить случившуюся историческую и теоретическую нелепицу, а заодно уж и окончательно прихлопнуть особо слабо его понимающих. И он создает очередное письмо «От Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков) Товарищам Каменеву, Зиновьеву, Рязанову и Ларину», в котором допускает вполне себе свирепый окрик, ставший впоследствии одним из кирпичей в грядущей практике душегубов из ВЧК-ОГПУ-НКВД: «Центральный Комитет уже предъявил однажды ультиматум виднейшим представителям вашей политики (Каменеву и Зиновьеву), требуя полного подчинения решениям ЦК и его линии, полного отказа от саботажа его работы и от дезорганизаторской деятельности» [189].
Таким образом, проведение ВЦИКом собственной политики, отличающейся от политики ЦК РСДРП(б) было обозначено, как саботаж и дезорганизаторская деятельность.
И далее Ленин, видимо уже окончательно уверовав в то, что он и есть это самое ЦК, заявляет: «Уходя из ЦК, но оставаясь в партии, представители вашей политики взяли на себя тем самым обязательство подчиняться постановлениям ЦК. <…> Ввиду этого ЦК вынужден повторить свой ультиматум и предложить вам либо немедленно в письменной форме дать обязательство подчиняться решениям ЦК и во всех ваших выступлениях проводить его политику, либо отстраниться от всякой публичной партийной деятельности и покинуть все ответственные посты в рабочем движении, впредь до партийного съезда.
Отказ дать одно из этих двух обязательств поставит ЦК перед необходимостью поставить вопрос о немедленном вашем исключении из партии».
Более того, 5–6 (18–19) ноября 1917 г. В.И. Ленин пишет очередное письмо – «От Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков) ко всем членам партии и ко всем трудящимся классам России»: «Товарищи! Несколько членов ЦК нашей партии и Совета Народных Комиссаров, Каменев, Зиновьев, Ногин, Рыков, Милютин и немногие другие, вышли вчера, 4-го ноября, из ЦК нашей партии и – три последних – из Совета Народных Комиссаров. В такой большой партии, как наша, несмотря на пролетарски-революционный курс нашей политики, не могло не оказаться отдельных товарищей, недостаточно стойких и твердых в деле борьбы с врагами народа» [190].
Это не Сталин И.В. образца 1937 года, это – В.И. Ленин 1917 года после состоявшегося государственного переворота.
Все! Окончательная узурпация власти свершилась. Советская власть низложена. Демократия стремительно и торопливо уходит в густую тень…
Понятно, что при таком «наезде» председателю ВЦИК Л.Б. Каменеву волей-неволей пришлось 8 ноября 1917 г. уступить свой пост достаточно «стойкому и твердому в деле борьбы с врагами народа» Я.М. Свердлову – активному участнику грядущего разгона Учредительного собрания (5 января 1918 г.), а также расстрела мирной демонстрации в поддержку этого собрания; активному соучастнику расстрела царской семьи; инициатору и организатору истребления казачества…
Как вспоминала Н.К. Крупская, «выбор был исключительно удачен. Яков Михайлович был человеком очень твердым» [191].
Кстати, вернемся к «штурму».
Еще до выстрела «Авроры», «…в 6 часов 15 минут вечера большая группа юнкеров Михайловского артиллерийского училища покинула дворец, забрав с собой четыре из шести пушек, предназначенных для его обороны. А около 8 часов 200 казаков, охранявших дворец, также разошлись по казармам» [192].
Сложно сказать, какова была действительная причина этого дружного исхода добровольцев, вдруг раздумавших защищать буржуазное правительство… Вполне возможно, что присутствовала она отчасти и в свидетельстве очевидца – преподавателя Петроградской школы прапорщиков инженерных войск, поручика А.П. Синегуба, пытавшегося сдержать уход казаков, и получившего в ответ от подхорунжего увесистую претензию: «Когда мы сюда шли, нам сказок наговорили, что здесь чуть не весь город с образами, да все военные училища и артиллерия, а на деле то оказалось – жиды да бабы» [193].
Вполне возможно, присутствовала причина и в том, что, как утверждает А.Е. Рабинович, «…время шло, а обещанные припасы и подкрепление с фронта все не поступали. Боевой дух защитников правительства ослабевал» [194]. Однако же есть резон и в том, чтобы думать: все было связано с успешно выполненной агитационно-пропагандистской работой, которую провели комиссар ВРК Г.И. Чудновский (1890–1918) и член Петроградского ВРК П.В. Дашкевич (1888–1938), тайно проникшие во дворец. Вот, как об этом рассказывает один из выше упомянутых агитаторов: «Я был выведен прапорщиком Миллером из дворца через баррикаду, с которой солдаты неизвестной мне части вели энергичную перестрелку с нашими солдатами и матросами и красногвардейцами, занимавшими прилегающие площади и улицы. Я перешел площадь и очутился в среде друзей. Час спустя, Зимний дворец покинули юнкера школы Северного фронта, ораниенбаумцы, михайловцы, ученики Инженерного училища и казаки, как, кажется, XIV полка, всего всех вместе около тысячи человек. А еще два часа спустя Зимний дворец был в наших руках» [195].
Захват Зимнего дворца, судя по воспоминаниям очевидцев, не был штурмом в истинном понимании этого слова – лавина бегущих, орущих, стреляющих людей, вставших в полный рост, невзирая на свинцовую метель из пуль, ибо уже нет ни страха, ни любви, ни надежды – только вера в победу, и каждый – не тварь дрожащая и одинокая у «бездны мрачной на краю», но частица, неотделимая от мощной, грубой, всесокрушающей массы, неостановимо и стремительно, наплывающей на поганого врага… «Есть упоение в бою», но – тут было иначе. Буднично. Примерно так, как те события, что произошли накануне, описаны публицистом Н.Н. Сухановым (1882–1940): «Начиная с двух часов ночи, небольшими силами, выведенными из казарм, были постепенно заняты вокзалы, мосты, осветительные учреждения, телеграф, телеграфное агентство. Групки юнкеров не могли и не думали сопротивляться. В общем, военные операции были похожи скорее на смены караулов в политически важных центрах города. Более слабая охрана из юнкеров уходила; на ее место становилась усиленная охрана гвардейцев» [196].
Вот почему почти не было и жертв! Почти. Со слов Антонова-Овсеенко: «…в Питере наши потери при захвате Зимнего были невелики. Пять матросов и один солдат убиты, много легко раненых; на стороне защитников правительства никто сколько-нибудь серьезно не пострадал» [197]. Похожие сведения о потерях дает и другой источник информации – доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН В.П. Булдаков: «…в ночь с 25 на 26 октября Зимним удалось завладеть относительно спокойно (более или менее точно известно, что погибли всего шесть солдат, одна ударница и один юнкер)» [198]. Об этом же и активный участник тех событий А.В. Луначарский (1875–1933): «Революционный комитет всячески стремился к бескровному перевороту. Поскольку на нашей стороне оказался такой гигантский перевес – цель эта являлась естественной и вполне достижимой. В отличие от переворота в Москве, переворот в нынешнем Ленинграде произошел почти без кровопролития. Самое взятие Зимнего дворца сопровождалось перестрелкой, но раненые были только с нашей стороны.
Курьезнее всего, что правительство Керенского нашло себе защиту, главным образом, в женщинах и детях, в буквальном смысле слова. Зимний дворец защищал “бабий батальон” и некоторое количество юнцов-юнкеров. Это еще более побуждало к гуманным формам борьбы» [199].
Очень мило! И как в свете того, что заявлял А.В. Луначарский воспринимать те цифры, что неустанно из книги в книгу переливают исследователи, не склонные к аналитике? Например, «…общая численность революционной армии, принимавшей участие в восстании, составляла более 100 тыс. бойцов. Непосредственно же против резиденции правительства Керенского – Зимнего дворца – Военно-революционный комитет двинул 18–20 тыс. красногвардейцев, солдат и матросов» [200].
20 тысяч против «бабьего батальона» и юнцов-юнкеров? И не только ведь 20 тысяч крепких, вооруженных мужиков! Доктор исторических наук Ерыкалов Е.Ф. сообщает, что по плану для атаки «…на тракторной тяге к дворцу предполагалось направить зенитные орудия и полевые пушки. <…> Крупнейшая роль в операции отводилась гарнизону Петропавловской крепости с ее артиллерией и стоявшим на Неве боевым судам флота» [201].
И это при том, что наступающая сторона уже прекрасно была осведомлена о количестве обороняющихся: «Еще до начала восстания и в ходе боевых действий в ночь на 25 октября ВРК провел разведывательные поиски в расположении войск противника в Зимнем дворце» [202].
Революционизированные люди, хронически страдающие от неустранимой психической нестабильности, вызванной несовпадением реального мироустройства и их представлениями о должном, страдающие от существования в мире классового неравенства и социальной несправедливости, люди с ущемленным человеческим достоинством, травмированным длительным пребыванием в нестерпимом состоянии униженных и оскорбленных, ответили оборонительной реакцией страха, который подвиг их к объединению друг с другом, подвиг встать в ряды разрушителей и низвергателей старого мира. Страх – отец гипербол, статистических приписок и даже косметических изощрений.
Вспомним, как в мире животных используется древняя форма зрительной сигнализации – изменения в очертаниях тела, в его размерах. Встают на задние лапы, на цыпочки, те, кто может, поднимают шерсть те, у кого она есть, разводят в стороны крылья, крылья имеющие, поднимают хвост, растопыривают пальцы, пыжатся, раздуваются, наращивают скелетные мышцы (бодибилдинг)… Не перечесть те позы и гримасы, что принимает страх.
Нет ничего кроме страха и в гипертрофированных утверждениях, допущенных в весьма солидной энциклопедии «Великая Октябрьская социалистическая революция»: «Под руководством Петроградского ВРК Зимний дворец был окружен революционными солдатами, рабочими и матросами численностью 18–20 тыс. чел.» [203].
Спрашивается, что ж это было за окружение Зимнего дворца, если, как утверждал в своих воспоминаниях, опубликованных в журнале «Былое» в 1918 году, министр юстиции П.Н. Малянтович (1869–1940), «…в 7 часов приблизительно пришел из главного штаба Н.М. Кишкин»?
Попробуем понять изложенное: Н.М. Кишкин – министр Временного правительства, уже получивший полномочия по водворению порядка в Петрограде, на тот момент главный организатор сопротивления большевикам – прошел пешком 225 метров, прошел беспрепятственно через всю Дворцовую площадь, минуя Александровскую колонну и – никто его не остановил и не задержал? Где же многолюдное оцепление, о котором так изящно нам поведала энциклопедия «Октябрьская социалистическая революция»: «Около 9 час. утра семь рот Кексгольмского полка и матросы Гвардейского экипажа выступили для захвата подступов к Зимнему дворцу» [204]?
В 9 утра выступили для захвата подступов, а министр прошагал в 7 часов вечера?! И что? Семь рот и матросы Гвардейского экипажа в упор не смогли узреть не ползущего по брусчатке, а – по ней одиноко идущего министра? Министра того самого правительства, для ареста коего они там все и собрались?! Оказывается, никак не могли семь рот обнаружить одного министра. И разрешил этот парадокс простой доктор исторических наук В.И. Старцев (1931–2000) – он прямо как думал, так и написал: «Окружение Дворцовой площади закончилось только в 7 час., когда солдаты Кексгольмского полка, двигаясь от гостиницы “Астория” по Haбережной реки Мойки, заняли дом военного министра и вышли на Невский проспект в районе Полицейского моста. Там они соединились с солдатами-павловцами. От 12 до 18 тыс. солдат, красногвардейцев и матросов составили оцепление» [205].
Разминулись, стало быть, солдаты с министром.
Молодец, конечно, автор, что утер нос энциклопедистам, но, с другой-то стороны, выходит, опять же, что раздул он муху до размеров слона – оцепление аж из 18 тысяч! И – ни одной ссылочки на хоть какой-никакой, на самый захудалый документишко.
Впрочем, не снят с рассмотрения и вопрос о том, где же это солдаты, которые должны были еще в 9 утра оцепить дворец, прохлаждались аж до 7 вечера? От военной гостиницы «Астория» до Зимнего через Невский проспект – 1 километр. Выходит, что они перемещались со скоростью 100 метров в час?! Ну, как тут не согласиться с тем, что заявлял Солоневич И.Л.: «…последние предреволюционные месяцы я был рядовым лейб-гвардии Кексгольмского полка. Это был не полк, и не гвардия, и не армия. Это были лишенные офицерского состава биологические подонки чухонского Петербурга и его таких же чухонских окрестностей. Всего в Петербурге их было до трехсот» [206].