Темпориум. Антология темпоральной фантастики

– Ты о чём?

– Послушай, – говорит директор с жаром. – Проект скоро перестанет быть чем-то экстраординарным, превратится в рутину. Придут молодые режиссёры, ты вернёшься в большое кино. Потерпи ещё год, продержись…

Режиссёр медленно отряхивает руки, разглядывая собеседника.

– А вот теперь, братец, ты расскажешь мне всё, – говорит он, ни секунды не сомневаясь. – Рассказывай, Филипп Тимофеевич. Давай.

Он совершенно спокоен. Торжествующе усмехается. Всех провёл да ещё удовольствие получил. Его друга и коллегу, наоборот, бьёт дрожь.

– Припёр ты меня… Поднимемся на эту штуку, чтобы не светиться, а то я здесь чувствую себя – словно на сцене.

На балкончике

Высоко над площадкой, в спасительной полутьме, усевшись на пол из стальных прутьев, шепчутся двое. Лица их не видны, голоса не узнать. Собственно, говорит один, второй лишь внимательно слушает…

…Запущена серия экспериментов, которая позволила нашим физикам заглянуть в будущее. Технические подробности лучше узнать у спецов, да и не имеют они отношения к сути. Главное, что это не шутка. Это очень серьёзно…

…Нет-нет, никакой экспедиции не было, учёные какбы посмотрели, послушали, записали разрозненную информацию. И выяснилось, что впереди нас ждёт кошмар. Советский Союз развалился. К власти пришли воры и предатели. На окраинах бывшего Союза – резня. Советские рабочие массово превращаются в доходяг-бомжей, советские крестьянки стали проститутками на трассах, дети-сироты из спившихся семей нюхают клей на вокзалах. Всюду – поросшие бурьяном поля… Волосы дыбом встают, когда читаешь или смотришь экстраполяты! Кулаки сжимаются, хочется за автомат схватиться…

…Аналитики работали полгода. И вывод их оказался настолько парадоксален, что не знаешь, смеяться или плакать. Стержневая причина развала – вовсе не гонка вооружений, не деятельность агентов влияния, и даже не разница между уровнем жизни в развитых капстранах и СССР. Тем более, причина не в джинсах, не в рок-н-ролле, не в какой-то там свободе слова. Просто на Западе информация сексуального характера нынче доступна и обыденна – в любых видах и формах, включая маргинальные. Тогда как у нас даже нагота под запретом. До середины шестидесятых, пока секс на экране и у них был вне закона, стратегический баланс сил соблюдался. В отечестве нашем не было никакого брожения в умах. А потом мы пропустили удар, не придав ему должного значения. Решили, что распространение в странах противника специфических видов искусства – элемент загнивания. В результате, сегодняшний паритет – иллюзия. Система качается…

…Нынче на Западе любой сексуально озабоченный козёл может запросто сходить в кино или купить журнал. А у нас? Неудовлетворённость принимает катастрофические масштабы, пропитав общество по вертикали и горизонтали – от подростков к зрелым людям, от рабочих и служащих к управленцам и интеллектуалам. Дело ведь не в сексуально озабоченных козлах, которых не так уж много, а в чём-то фундаментальном, чего мы пока не понимаем, и что в скором будущем нас раздавит…

Кстати, на социалистической Кубе проблем со стриптизом и проституцией нет никаких. Экстраполяты показывают, что там социализм сохранится, несмотря на американскую блокаду. Может, потому и сохранится…

…Вопрос. Когда мы начали фатально проигрывать идеологическую войну? Когда образцы западной секс-индустрии просочились в квартиры наших обывателей, а сведения о доступности таких вещей – там, у них, – в сердца и души. С человеческой природой не поспоришь, её не переделаешь. А ты говоришь, порнуха… Открыть шлюзы – было труднейшим политическим решением, Никита. Пришло время новой революции. Во имя предотвращения ужасного будущего. И вот наши лучшие режиссёры снимают советскую порнографию, наполняя её должным идейным содержанием, а я всё думаю – не опоздали ли мы… Ну, что ты решил?

– Что тут решать? На войне, как на войне. Партии нужен мой талант? Значит, я в строю…

Съёмочная площадка

Все ушли, хозяин павильона – в одиночестве.

РЕЖИССЁР: (с омерзением). Как хорошая бэ легко становится государственным деятелем, так и хороший государственный деятель непременно должен быть этой самой… Эдик, философ-недоумок… (О чём-то размышляет, закуривая.) Ладно, вернёмся к нашим овцам. И чего я мучаюсь? Эта чёртова сценка не может не нравиться нормальным работягам. Зачем, спрашивается, переснимать? Незачем, прав был Серж… И всё-таки… Ну, не хватает в ней чего-то, задницей чую!

Некоторое время тупо смотрит на декорацию, повторяя: «Не хватает… Не хватает…» Затем он пинает ногой тележку.

РЕЖИССЁР: Тьфу, нормальненьно снято! (Продолжает смотреть на декорацию.) Нет… Не то, не так, не тем местом… (Прохаживается по павильону, напряжённо размышляя вслух.) Ну, чего до сих пор не хватало зрителю в наших фильмах, мне только что объяснили. А вот чего не хватает лично мне? Убогий эпизод, лишённый семантической нагрузки… Прост, как пиво. Текст вторичен, картинка первична… Картинка… (Вдруг хлопает себя по лбу.) Болван! Повесить над кроватью репродукцию Шишкина! (Радуется, как Архимед, разве что ванной не хватает.) Лес, берёзки… Нет, лучше сосенки. «Утро в сосновом лесу». Медведи, солнце, неудержимая силища резвится на воле… Да, Шишкин. Воздействие – иррационально. Глубинная, щемящая душу любовь к Родине – в сочетании с любовью плотской… Гениально! Всё, сценка заиграет. Как брильянтик – революционными искорками…

Убегает, бросив окурок на пол.

…На сцене гаснет свет. Казалось бы, спектакль окончен, но к рампе выходит человек в синей форме сотрудника прокуратуры. Пристально вглядывается в зрительный зал.

За сценой слышен топот и странные вопли: «А ну стоять!», «За что?!», «Лицом к стене!», «Я здесь случайно!». Лопается несколько далёких выстрелов.

– Граждане! Эксперимент признан преступным. Распространение, хранение и употребление подобной мерзости сурово карается нашим законом. Люди, которых вы только что видели, арестованы. Они понесут заслуженное наказание, невзирая на лица, должности и звания. Группа физиков, сфальсифицировавших экстраполяты, изобличена полностью, провокаторы уже дают признательные показания. Товарищи Суслов, Андропов, другие товарищи раскаялись в своих ошибках и получили партийные взыскания.

Следует знаменитая мхатовская пауза. Молчание мучительно затягивается. Очень хочется, чтобы прокурор ушёл. Он не уходит… не уходит… не уходит…

– Граждане! Здание оцеплено. Прошу всех кураторов организовать выход представителей трудовых коллективов в фойе, где построиться группами согласно спискам. Роспуск по домам – после санации памяти. Гипнологическая лаборатория развёрнута в буфете. Остальным ждать на местах, к вам подойдут.

Занавес

Знаменитая чайка на коричнево-полосатом бархате всё летит куда-то. Напротив неё, на расстоянии полёта стрелы, между верхним ярусом и потолком, – неприметное окошко, закамуфлированное шторками под цвет стен.

Ещё с минуту назад оттуда свисал кончик серого сюртужного галстука. Спохватившись, его втянули обратно в дыру.

Поистине вся жизнь – театр. В крайнем случае – кино или цирк.

Впрочем, шифрограммы, полученные нынче же в Вашингтоне, Лондоне, Брюсселе и Бонне, были восприняты со всей серьёзностью и с полным удовлетворением.

    1984, 2009

Наталья Федина

Письма из будущего

Субботним осенним утром Стивен Хагген отправился на прогулку.

Обычно он ходил в парк – играть в шахматы, кормить уток вчерашним хлебом, но день выдался хмурым, и мужчина решил ограничиться променадом по району.

На воротах у Маргинсов Хагген увидел картонку с надписью «Garage Sale» и решил зайти. Народу во дворе собралось не очень много, но торговля шла бойко. Чего только не лежало в картонных коробках: и игрушки, и посуда, и, кажется, даже свадебное платье миссис Маргинс!.. Решительность, с которой соседи избавлялись от своего прошлого, вызывала у Стивена уважение.

Господин в светлом плаще крутил в руках металлическую коробочку средних размеров. На лице его отражалась сложная гамма чувств. Стивена заинтересовала не столько коробка, сколько подвижное лицо мужчины. Что именно он теребил, Хаггену понять не удавалось, а подойти ближе и выказать любопытство казалось неудобным. В конце концов господин покачал головой – нет, не годится – и поставил предмет обратно.

Стивен поспешил посмотреть, что же так заинтересовало обладателя светлого плаща. И почему он это не купил? Возможно, не хватило денег?

…Это был тостер, самый обыкновенный, на два куска хлеба. На хромированном боку красовался желтый стикер с надписью «99». Хагген удивился: почти сто долларов за неновую вещь? Вон, на боку царапина; кто же такое купит?

Мужчина хотел уже поставить устройство для поджарки хлеба на место, когда понял, что речь идет не о долларах, а центах. Тостер за девяносто девять центов! Нет, Стивену он совсем не был нужен, в его семье никто не любил гренок.

Но удержаться от покупки было невозможно.

* * *

– Зачем ты притащил эту рухлядь? – раздраженно спросила Мери Энн. – По-моему, ее выпустили, когда ты был ребенком. Не мечтай, что я прикоснусь к этой дряни!

Стивен женился полгода назад. Его жена была молода и прекрасна.

Возможно, она вышла из возраста, в котором прохожие, желающие узнать время или дорогу, называют тебя «мисс», а не «миссис». Возможно, ее шея была слишком длинной и делала свою обладательницу похожей не на лебедя, а на жирафа, – но всё равно Мери Энн была молода и красива. Мистеру Хаггену никогда не везло с феминами, и он не был уверен, что вообще заслужил такое счастье. Вблизи Мери Энн была гипнотична, и Стивен тонул в ее больших, серых, чуть навыкате, глазах.

– У Маргинсов была гаражная распродажа… Душа моя, я не собирался вешать на тебя новую обузу. Я сам стану жарить нам хлеб к завтраку.

– Ха-ха-ха! – сказала Мери Энн и вышла из кухни. Тон и голос ее были полны сарказма.

В чем-то она была права. Хагген никогда раньше не имел дела с кухонной техникой, но нужно было доказать жене – да и себе тоже, – что покупка была совершена не зря.

Хлебцы подгорели, но – Стивен попробовал – их вполне можно было есть.