Каменный Пояс. Книга 2. Наследники

– Ладно, спасибо на том, баушка, – поклонился Селезень.

Бабка покосилась на его черную бородищу, укрыла ладошкой незлобивую улыбку.

– Из цыган, должно быть? – спросила она. – Не сердись, сынок, и цыгане народ добрый.

Демидов встал с завалинки, потянулся.

– Где поповское жило? – спросил он старуху.

– Вон крайний двор!

Держа на поводу коней, Демидов и Селезень побрели к дому священника. Там у плетня они привязали их и зашли в дом. В опрятной горнице пахло вымытым полом, свежими травами, набросанными на широкую скамыо.

– Эй, кто тут есть? – закричал Демидов. На его зов никто не откликнулся.

– Должно быть, все на моленье ушли, – разглядывая избу, сказал Селезень. – Скромненько попик проживает. Ох, как скромненько! – вздохнул он. Никита улегся на скамью. Приятная усталость сковала члены, ароматом дышали травы; за тусклым оконцем, как красный уголек, погасала вечерняя заря. Демидовым незаметно овладел сон. Селезень распахнул настежь дверь и уселся на порог. Как сыч, неподвижно, неслышно оберегал хозяина…

Заводчик проснулся, когда в избе загудел голос священника. Не выдавая своего пробуждения, он полуоткрыл глаза и незаметно наблюдал за ним. Иерей был высок, жилист, молод лицом и статен. В длинной холщовой рясе, которая болталась на нем, как на колу, он походил на жилистого костистого бурсака. Русые волосы косицами падали ему на плечи, не шли к его остроносому подвижному лицу. Поп расхаживал по горнице и разминал длинные ручищи.

«Силен человек!» – подумал Демидов и открыл глаза. Молодой священник смутился:

– Умаялись, поди, с дороги. Не обессудьте, сударь, подать к столу нечего. По-вдовьи живу. Сам по дворам хозяйским мытарюсь: ныне день у одного, завтра у другого…

Никита без обиняков спросил у попа:

– Беглый ведь? Что за сельцо, чьи земли?

У священника потемнели глаза, он опустил руки.

– Ставленный, а не беглый я, – тихо отозвался он. – Народом рукоположен. Земли у башкир арендованы.

Несмотря на рослость и могучесть, священник держался тихо. Демидов живо определил, чем можно тут брать. Он по-хозяйски поднял голову и сказал решительно:

– Было так, а ныне земли мои! И леса эти, и озера, и достатки с людишками – все откупил я. Слыхал?

Селезень недоуменно поглядел на хозяина: «Для чего эта ложь?»

Никита, не смущаясь, продолжал:

– Ты, беглый поп, не ерепенься. Почему так худо живешь? Ряса холщовая, лицо простое, среди дворов, как побируха, шатаешься. Негоже так! Служи мне – жизни возрадуешься! – Демидов порылся в кошеле и выложил на стол золотой. – Бери задаток и служи верно!

Священник вскипел от обиды.

– Прочь, проклятое! – решительным движением смахнул он золотой на землю. – Не купишь меня, хоть и беден я!

– Как звать? – настойчиво спросил заводчик.

– Савва, – отозвался священник и взволнованно заходил по избе. – А ты, купец, оставь нас.

– Ты очумел, попик, куда гонишь нас на ночь глядя! – нахмурился Демидов и переглянулся с приказчиком. – Да знаешь ли, кто я? – уставился он в священника.

– Не дано мне знать всех проезжих, – раздраженно отозвался он.

Заводчик встал и вплотную подошел к священнику. Положив на плечи ему руки, он резко сказал:

– Ты, поп, покорись! Против меня ни тебе, ни сельцу не устоять. Будет на озере завод!

– Так ты Демидов! – изумленно воскликнул поп. – Неужто тебе наши крохи понадобились?

– Ага, признал, кто я такой! – радостно вырвалось у Никиты. – Суди теперь сам, что тут будет!

Священник охнул, тяжело опустился на скамью. Склонив на грудь голову, он глухо, с великой горечью посетовал:

– Трудно будет нам теперь… Горько! Сам Демид пожаловал…

2

На землю легла лютая зима. К этой поре Демидов объехал башкирских тарханов и глухие улусы. Места лежали богатые, а народ пребывал в бедности: не виднелось на пастбищах конских табунов и овечьих отар. Жаловались башкиры:

– Зимой гололедь одолела, все табуны пали от бескормицы!

Никита весело хмыкал:

– То верно, собак по улусам больше, чем коней. По кобыленке на три башкирские семьи.

Заводчик обещал башкирам:

– Отдайте земли, кои у озер полегли, каждому старику будет ежегодно отпущено по красному кафтану, а молодцу по доброму коню. А в праздник вам, слышь-ко, будет выдано каждому мяса невпроворот. Ешь – не хочу! А ныне какие вы тут жители? Мясо-то у вас в коей поре бывает…

Приказчик Селезень неотлучно находился при хозяине. Он поддакивал Демидову.

– Что за жизнь: тут все рыба да рыба, – у нас будет и говядина!..

Два дня Демидов улещивал тархана: угощением и посулами уломал его. Купчую крепость с башкирами заводчик учинил по всей законности российской и обычаям кочевников. Времечко Никите Акинфиевичу выпало для этого удачное.

Башкиров согнали в понизь. Из-за гор рвался злой ветер. Выл буран, и башкиры зябли на стуже. Одежда на кочевниках надета – одна рвань, ветром насквозь пронизывало. Стоят башкиры и зубами стучат: скорее бы со схода уйти!

Демидов знал, чем допечь кочевников.

– Студено, баешь? – ухмылялся он, похлопывая меховыми рукавицами. – Душа вымерзнет так, а ты живей клади тамгу![4 - Тамга – рукоприкладный знак и тавро татар, башкир, а местами и русских.] да в кош бреди, пока жив.

В теплой собольей шубе, в оленьих унтах, заводчик неуклюже топтался среди народа и поторапливал:

– Живей, живей, чумазые! Ух, какой холод!

Башкиры клали тамгу и отходили…

Отмахнул Демидов за один присест большой кус: по купчей крепости не сведущие в делах башкиры уступили ему огромные пространства в шестьсот тысяч десятин за двести пятьдесят рублей ассигнациями. Отошли к цепкому заводчику богатые леса, многочисленные горные озера, изобильные рыбой и водоплавающей птицей.