В окошко чулана глядело веселое солнце, сильно пригревало; утомительный счет морил старуху. Хотелось есть. В глазах рябили семишники, семишники без конца… Руки дрожали. А тут в мысли лезли разные домашние дела, счет путался… Все мешалось…
– Ах, господи, какое несчастье! – вздыхала бабка; на глазах ее засверкали слезы. Она со страхом оглянулась на Демидова.
– Считай, считай, старая! – торопил он. – Мне некогда, коли не сочтешь до вечера – пиши пропало!..
– Кормилец ты мой, чую, со счету собьюсь…
Маленькая, согбенная, она жадными руками пересыпала с места на место медные семишники. Старухой овладело отчаяние. Натешившись вволю ее беспомощностью, Прокофий Акинфиевич сжалился над своей жертвой:
– А что, не дать ли тебе, матушка, золотом, а то, чай, медь-то неудобно нести?
– И то, родимый, золотом-то сподручнее! – согласилась обрадованная старуха.
Демидов подошел к ларцу и вынул тугой мешочек.
– Так и быть, бери последнее!
Он развязал мешочек и высыпал на стол золотой поток. Глаза старухи заискрились. Она вновь ожила. Протянув сухие скрюченные пальцы, процентшица заторопила его:
– Давай! Давай!..
Старуха не могла оторвать глаз от золота. Оно звенело, сверкало, притягивало к себе таинственной необоримой силой. Как жаркие, горячие угольки, сияющие золотые монетки жгли морщинистые руки. Она пересыпала их из ладошки в ладошку, наслаждалась блеском и звоном.
«Эк, и жадина же, в могилу скоро, прости господи, а все не угомонится!» – сморщился заводчик.
Блеснув на золотом листопаде, луч солнца погас. Было далеко за полдень.
– Ну пора, старуха. Покончили, рассчитались. Уходи! – натешившись, заторопил ее Демидов.
Она еще раз бережно пересчитала золото, крепко увязала его в платочек, но не уходила, чего-то выжидала…
– Ты чего же? – удивленно посмотрел на нее Прокофий. – Аль забыла что, иль недовольна?
– Что ты, батюшка, уж как и довольна, как и довольна. Спасибо, кормилец!
– Тогда что же?
Цепким взором старуха окинула горки медных семишников и вдруг робко попросила:
– Дозволь, батюшка, их заодно… Все равно тебе-то ими некогда заниматься. Отдай, касатик!
– Да ты что ж, сдурела, старая? Ведь это денежки, а денежки счет любят!
Бабка кинулась хозяину в ноги.
– Милый ты мой, осчастливь старую! – Она залилась горькими слезами, словно потеряла дорогое…
Прокофий неожиданно для себя снова зажегся озорством.
– Слушай, матушка, так и быть, пусть по-твоему! – сказал он вдруг. – Только уговор такой: унесешь сама до вечера все семишники – твои, не унесешь – пиши пропало. Все заберу, и золото! Идет, что ли?
На своем веку ростовщица не мало повидала денег: и золотых, и серебряных, и медных. Понимала она, какой непосильный груз предстоит ей перетащить на своих костлявых плечах, но жадность старухи оказалась сильнее благоразумия. Она торопливо извлекла из угла пыльный мешок и стала сгребать семишники. Демидов с любопытством наблюдал за старой. «Откуда только взялось такое проворство?» – думал он.
А старуха торопилась. Насыпав мешок, дрожа от натуги, она вскинула его на плечи и поплелась к воротам… Шла шатаясь, тяжелый мешок из стороны в сторону бросал ее щуплое, сухое тело. Из окон, из дверей выглядывали любопытные холопы: «Что только еще надумал наш чудак?»
Несмотря на тяжесть, старуха осилила двор и вышла за ворота.
– Куда ж ты? – крикнул вслед Демидов. Но бабка и не отозвалась.
Она сволокла мешок с медяками домой, вернулась снова. Жадно загребая, насыпала побольше звенящих монет. Изнывая под тяжестью и хрипя, уволокла и второй мешок; прибежала за третьим.
– Бросай, старая: не успеешь, вишь – солнце совсем на березе повисло! – закричал Прокофий.
– Э, нет, батюшка, ты уж не жадничай! Уговор дороже денег! – отозвалась старуха.
Из жалости он помог ей вскинуть на плечи третий мешок с семишниками.
Старуха вошла в азарт: шустро и быстро заторопилась по двору. Досеменив до калитки, она неожиданно зацепилась за порожек и упала носом в землю.
– Эй, вставай, матушка! – сжалился над ней Демидов. – Бог с тобой, бери все. Сейчас мои холопы перетаскают…
Он смолк и в удивлении подошел к старухе.
– Холопы! – закричал он. – Помогите бабке…
Но помогать не пришлось. Старуха лежала недвижимо. Сбежавшиеся слуги повернули ее лицом кверху. В нем не было ни кровинки, ростовщица была бездыханна.
– Успокойсь, хозяин. – Слуги сняли шапки и набожно перекрестились.
Они осторожно приподняли ее, отнесли в сторону и положили на землю, скрестив ей на груди руки.
Неподвижная, умиротворенная старушонка потухшими глазами удивленно смотрела в голубое небо. Глаза мертвой производили неприятное впечатление.
– Прикройте их! – приказал хозяин.
Холопы наскоро добыли из мешка два медных семишника и положили на глаза покойницы.
Демидов посмотрел на маленькое сухое тело старухи и с сокрушением подумал:
«Эк, жадность-то какая! Всю жизнь гналась за богатством, а, глядишь, двумя медными семишниками прикрыли глаза. Как мало понадобилось – всего две денежки!..
Глава третья
1
Надвигалась ранняя уральская осень. Над синими горами, над густыми кедровниками пролетали стаи крикливых перелетных птиц. Густым багрянцем пламенела трепетная осина; с задумчивой березки упал золотой лист. Вода в заводских прудах остыла и стала прозрачной-прозрачной. В такую пору в Невьянск прискакал гонец с вестью и приказанием от нового владельца Прокофия Акинфиевича приготовиться к достойной встрече.
Одряхлевший дядя-паралитик Никита Никитич весь затрясся в веселом смехе.