Кино, любовь и полтергейст
Я вернулся, запер дверь, и всё внимательно обыскал. Заглянул под кушетку, в шкафы, за портьеры. Слава Богу, больше никого не нашёл. Вновь открыл шкаф и только сейчас понял, что попал в чужую гардеробную. На вешалках висели костюмы, плащи не только не моего размера, но даже отдалённо не напоминающие стиль тридцатых годов прошлого века. Я решил аккуратно осматривать вещи.
В одном из ящиков шкафа обнаружил несколько коробочек. Тут же валялось несколько запонок. И среди них очень похожая на ту, которую нашёл в пещере. Только эта была в нетронутом состоянии. Сунул находку в карман и осторожно вышел из комнаты.
– Олег! Я вас ищу! – послышался запыхавшийся голос костюмера Лады Данилюк. – Куда вы запропастились? Мы вам подготовили костюм. Идемте! – воскликнула она, хватая меня за рукав.
Я оглянулся и заметил маленькую табличку на двери: «Д.С. Верхоланцев».
Лада привела меня в костюмерную. Положив на кушетку вешалку с костюмом, вышла. Я быстро прошёлся, открывая дверцы шкафов, отдёргивая портьеры. Наверно, выглядел настоящим параноиком с манией преследования. Успокоившись, облачился в роскошный костюм, повязал лёгкий шарф. Через пять минут послышался деликатный стук в дверь, Лада вернулась и оглядела профессиональным взглядом.
– А на вас костюм лучше сидит, чем на Северцеве, – задумчиво пробормотала она, словно разговаривала сама с собой. – С ним как не старались, ничего не выходило.
Я понял, это не комплимент, а чувство гордости за свою работу. Для Лады я был лишь манекеном, на котором хорошо сидела созданная ею одежда. Я одёрнул ещё раз пиджак, взглянул в высокое от пола до потолка зеркало, и вышел в коридор, стараясь держаться соответствующе костюму. Прошёлся до гримёрной мамы Гали, постучал.
– Заходи, Олежек, – сказала она. – Я тебя давно жду. Поесть не хочешь?
– Нет, спасибо, – ответил я, с раздражением вспомнив, что не захватил с собой ничего съедобного и придётся опять пользоваться любезностью гримёра.
– Ты только не стесняйся, – будто услышав мои мысли, проговорила она мягко. – Мне самой приятно.
Присел за столик и мама Галя начала причёсывать меня.
– Знаешь, Олежек, хочу дать тебе один совет. Ты можешь не слушать, конечно. Но я помочь тебе немножко хочу. Тебя, наверняка, учат премудростям актёрской игры. Но ты постарайся забыть об этом. И играть себя, просто себя, в предлагаемых обстоятельствах. Тебе станет сразу легче.
Я вгляделся в глаза мамы Гали в зеркале и вдруг понял, как я, дилетант, смогу вписаться в этот ансамбль со звёздами-профессионалами. Действительно стало легче на душе. Загримированный я вышел в коридор, прошёлся до вывески над входом в кафе, постучал в дверь. Она отворилась, и я увидел Лифшица, стоящего на пороге. Он тихо сказал мне:
– Заходите! Садитесь вон за тот столик, ближе к сцене.
Звучала глухая фонограмма музыкального сопровождения, стрекот камер, Верхоланцев отдавал указания. Я сделал шаг по направлению к столику и чуть заметно вздрогнул, услышав чарующее пение. Без сомнения, голос, завораживающей яркой чувственностью, принадлежал Милане, стоящей в круге света на эстраде. Я присел за столик и с удовольствием включился в процесс. Она пела что-то по-английски, выразительно-эмоциональное, зажигательное, грациозно двигаясь в такт мелодии. Это всегда сводило с ума. Шевельнулась в груди ревность. Я её хотел, безумно хотел, а она принадлежала кому угодно, только не мне.
– Стоп! Молодцы, – с большим сожалением услышал я голос Верхоланцева.
Милана сошла со сцены и присела за мой столик, поправляя причёску.
– Ну как? – спросила она. – Понравилось?
– Потрясающе, – сказал я совершенно искренне. – Обожаю ваш голос. Вы могли бы в Ла Скала петь.
– Спасибо за комплимент, – почему-то с грустью сказала она.
Рядом возник Верхоланцев. Исподлобья оглядев меня, пробурчал:
– Ну, неплохо, неплохо получилось. Сейчас будем сцену репетировать. Милана, иди, переоденься. И грим поправь. Олег, сценарий читай.
Проводив Милану взглядом, он плюхнулся за столик, и снисходительно спросил:
– Нравится тебе Милана?
– Да, она здорово поёт.
– Поёт, – протянул он насмешливо. – А что ты на неё так смотришь, будто готов её в постель утащить прямо со сцены? – в голосе звучали откровенно раздражённые нотки.
– И что? – не понял я. – Она очень красивая женщина. Я просто играл, как вы сказали.
– Игрок тоже мне. Из тебя игрок, как из говна пуля. Слушай, Верстовский, – он наклонился ко мне, схватился за пуговицу на моем пиджаке. – Ты тупой или валенком прикидываешься? Наивный чукотский юноша. Милана – моя жена. Если узнаю, что ты с ней шуры-муры крутишь, яйца тебе оторву. Понял?
– Понял. Мне даже в голову не приходило…
– Хватит врать, – зло оборвал меня Верхоланцев. – Пойди вон до того молодого человека за столиком, в очках и наушниках, и погляди в монитор на свою физиономию. Давай, сценарий читай. Сорок вторая страница.
Он встал, аккуратно задвинул стул и, бросив на меня злобный взгляд, ушёл. Я уткнулся в сценарий, но сосредоточиться никак не мог. Вспомнил о запонке, которую нашёл в гардеробной Верхоланцева. А что если Северцев позволил себе «шуры-муры» с Миланой? Это мотив. Верхоланцев так стремился прикормить меня, ставку выбил почти звёздную. Я случайно узнал, что пятьсот баксов за съёмочный день получают малоизвестные, но профессиональные артисты с большим стажем, но никак не журналист. Тем более, Верхоланцев такая крупная величина, что актёры сами готовы заплатить, лишь бы сняться у него. Он сделал это, потому что жаждал узнать, не нашёл ли я улики, которые изобличали бы его, как убийцу. Мне стало не по себе. Если Верхоланцев расправился с Северцевым, звездой первой величины, то уж, что говорить обо мне?
– Олег, здесь нельзя курить, – услышал я голос Лифшица.
Я непонимающе воззрился на него, с трудом переходя от своих мыслей к реальности.
– Затушите сигарету, – повторил он.
Я, наконец, понял, что он сказал, скомкал окурок и оглянулся в поисках мусорной корзины, но ничего не нашёл, а кидать на пол в студии, не хотелось. Начал бродить между столиками, вышел в коридор в поисках сортира. Увидев стилизованное изображение мужика, хотел открыть дверь, и вдруг услышал голос Верхоланцева, идущий из комнаты напротив:
– Все нормально, Давид. Все нормально.
– Дима, не забывай, ты мне сильно задолжал, – послышался голос Розенштейна. – Ты говорил с ним на эту тему?
– Нет пока. Поговорю.
– Что значит – поговорю? – голос Розенштейна звучал очень раздражённо. – Ты должен был с самого начала ему сказать! Без этого наша сделка не действительна! Запомни! А если он откажется, дальше платить ему будешь из своего кармана! После того, как Северцев коньки отбросил, я горю, как свеча. Ты это понимаешь?
– Кто же виноват, что он преставился? А, Давид? – поинтересовался ядовито Верхоланцев.
– Никто не виноват, – зло буркнул продюсер. – Ох, Дима, мне ещё надо с ментами дело уладить. Господи Иисусе, как мне все это надоело.
Послышался скрип открываемой двери, и я шмыгнул в туалет. О ком говорили продюсером с режиссёром? Наверняка, обо мне. Интересно, и в чем таком я должен участвовать? Значит, Розенштейн согласился платить мне такую ставку неспроста. И придётся отработать её. Очень надеюсь, что не в борделе.
Я вернулся на площадку, где уже поменяли освещение, передвинули камеру к одному из столиков. Милана переоделась в другое платье – блестящее, обтягивающее её прелести, как змеиная кожа. Надо просто быть педиком, чтобы не хотеть эту женщину. Я сел за столик, как было нужно по сценарию.
– Так, Милана, все то же самое, что с Северцевым, – рядом возник Верхоланцев. – А ты, итальянский мачо, сыграешь нам на балалайке, – произнёс он с издёвкой, обращаясь ко мне. – Ну чего уставился? Тебе, Верстовский, не итальянских мафиози играть, а быдло с сохой. Соберись.
Тоже мне Отелло хренов. Будто я давал повод. Специально затащу Милану в постель, чтобы стареющему индюку было, за что меня ревновать.
Милана вышла из служебного помещения, села за мой столик. Закурив тонкую сигарету, хорошо поставленным голосом спросила:
– Франко, когда ты, наконец, оставишь нас в покое?
– Никогда, – ответил я. – Малышка, что ты нашла в этом ублюдке?
– Не смей говорить о нем так! Ты его мизинца не стоишь! Он лучше тебя во всем. Талантливый пианист и честный, порядочный человек!
– Я тоже талантливый, – я усмехнулся. – Никто в Чикаго, может быть, во всех Штатах, не умеет так артистично вскрывать сейфы. И раньше тебя устраивала моя нечестность. Я грабил банки только ради тебя. И мог в любой момент завязать. Мне ведь многого не нужно. Ты знаешь. Но тебе нравилось находить утром букет свежих орхидей и вазочку со свежей клубникой. Даже зимой. Ты сможешь обойтись без этого? – спросил я насмешливо, откидываясь на спинку кресла. – А также без финтифлюшек с бриллиантами, изумрудами, рубинами, шикарного Кадиллака и дорогого белья?
– Обойдусь, – спокойно сказала Милана. – Франко, я больше не люблю тебя. Ты должен это понять. Я не кукла, не вещь, которой ты можешь безраздельно владеть. У меня есть чувства, душа, наконец. Ты должен с этим считаться.
– У меня тоже есть чувства и душа, – я взял Милану за руку, стал нежно целовать тонкие, нервные пальцы, что не предусматривалось в сценарии. – Люблю тебя так, как никто никогда не будет любить.
Милана чуть заметно растерялась от моей отсебятины, но быстро нашлась. В глазах зажёгся неподдельный интерес.
– Если ты меня по-прежнему любишь, то отпустишь, – сказала она по сценарию.
– Никогда в жизни! Я его пристрелю.
– Даже, если ты его убьёшь, не сможешь вернуть меня! – произнесла Милана свой текст. – И закончишь свою жизнь на электрическом стуле!
– Белла, ты бы с удовольствием посмотрела бы, как меня на нем поджаривают? А?
– Я этого не говорила.
– Но представила. В твоей любви ко мне всегда был элемент садизма. Тебе нравилось меня мучить. До смерти.
– Стоп! – крикнул Верхоланцев.
Я встал из-за столика и мрачно проговорил, делая вид, что смущён:
– Извините меня за самодеятельность. Этого больше не повторится.
– Дурак ты, Верстовский, – проговорил главреж снисходительно. – Именно так и будем снимать. Кирилл, приготовься, – обратился он к оператору. – Повторить сможешь? – спросил он уже меня.
Я кивнул, сел за столик. Возле Миланы суетились гримёры, поправляя грим взмахами больших кистей. Я не понимал, зачем это делать, она выглядела сногсшибательно. Я объяснялся в любви на глазах её мужа-режиссёра, мысленно заключив себя и Милану в цилиндр с зеркальными стенами, в которых отражались только мои чувства. И ощущал необыкновенную лёгкость и гармонию. Мы повторили весь диалог, я дошёл до слов любви, взял её руку и опять стал нежно целовать.
– Стоп! – заорал Верхоланцев, заставив меня вздрогнуть. – Откуда посторонние на съёмочной площадке! Немедленно убирайтесь!
В дверях нарисовалось двое рослых широкоплечих молодцов в сопровождении Розенштейна, выглядевшим на их фоне карликом.
– В чем дело, Давид? – удивился Верхоланцев.
– Мельгунов приехал. Быстро все организуй для съёмок. Он долго ждать не будет.
– Пошёл он в задницу! – проорал Верхоланцев. – Пусть уматывает обратно на свои Канары, ублюдок!
Розенштейн, схватив его за рукав, отвёл в сторону, они начали громко ругаться. К нам подскочил перепуганный, иссиня-бледный как покойник, Лифшиц и быстро, запинаясь от волнения, пролепетал:
– Милана Алексеевна, останьтесь. Олег, вам придётся выйти.
– Может мне домой уехать? – поинтересовался я с долей иронии.
– Нет-нет, вы можете понадобиться. Не уходите далеко.
На лице Миланы появилась брезгливая гримаса. Продолжив линию её взгляда, я обнаружил в проёме двери брюнета в гавайской рубашке, с накинутым на плечи розовым пиджаком с набивным рисунком из цапель. Он нежно держал за руку смазливого белобрысого юношу с еле пробивающимися усиками, одетого в тёмную рубашку с ярко-алыми всполохами,
– Быстро освободить помещение! – услышал я чей-то зычный голос. – И проветрить! Немедленно! Почему дерьмом воняет?
В середине площадки возвышался бугай в мешковатом костюме и тёмных очках. Безумно хотелось сказать, что до того, как на площадке появились новые персонажи, воздух был приятный и вполне свежий. К брюнету подскочил кто-то из обслуживающего персонала с серебряным подносом, на котором стояла фарфоровая чашечка и высокий стакан с ярко-оранжевой жидкостью. Мельгунов манерным движением снял чашечку и поднёс к губам. Вокруг него засуетилась куча народа.
– Убрать всех фотографов! – гаркнул один из сопровождающих Мельгунова орангутангов. – Быстро!
Мельгунов аккуратно поставил чашечку на поднос и, нежно взглянув на юношу, медленно пошёл в сторону громко матерящихся режиссёра и продюсера. Остановился поодаль, и, наклонив голову, понаблюдал за их бурным диалогом.
– Дмитрий Сергеевич, дорогой, я так рад тебя видеть! – заявил он, вызывая тошноту наигранностью.
Верхоланцев замолчал и, бросив гневный взгляд на Мельгунова, процедил сквозь зубы:
– Кажется, Игорь Евгеньевич, ты сильно болен. Или я ошибаюсь?
– Да, я был очень болен. И документ имеется, – сказал Мельгунов с придыханием, доставая из кармана расфуфыренного пиджака сложенный лист. – Посмотри, тут все. Очень надеюсь, что тебя это удовлетворит.
Верхоланцев выхватил из рук Мельгунова бумагу, развернув, пробежал глазами. Было видно, он на взводе. Готов разорвать бумажку на мелкие клочки и бросить в физиономию новоприбывшего премьера.
– Ну что, Дмитрий Сергеевич, – поинтересовался Розенштейн. – Надеюсь, конфликт улажен? Отлично. Всех посторонних прошу освободить помещение! – громогласно приказал он.
Я не стал испытывать терпение неожиданно явившийся с Канар мегазвезды и вышел в коридор.
– Игорь Евгеньевич приехал! – услышал я восторженный шёпот.
В дверь лезли дамочки всех возрастов и комплекции, пытаясь заглянуть внутрь.
– Ой, какой красивый! У меня голова кружится. Улыбнулся! Посмотри. Боже, какая улыбка. Сплошное очарование. Боже, я сейчас в обморок упаду. Какой магнетизм, энергетика.
Переодевшись в джинсы и рубашку, я решил прогуляться по павильону. Заметив вывеску с надписью «Бар», направился по стрелке. Арочный проход закрывала металлическая ширма. Заметив, что она приоткрыта, проскользнул внутрь. Оказавшись в коридоре, освещённым мягким светом, я поразился великолепию интерьера – пол, выложенный мраморной плиткой, стены обшиты темно-бордовым гобеленом, с плакатами, стилизованными под рекламу начала прошлого века. Медленно прошёл дальше, ожидая окрика: «Посторонние на площадке!», но меня никто не остановил.
Коридор закончился уютным баром. Около высокого окна, представлявшего собой аквариум с зелёными, бурыми водорослями и стайками яркоокрашенных тропических рыбок, стояло несколько столиков и высоких табуретов. Я никого не обнаружил за стойкой, но, кажется, бармен ушёл только что, оставив несколько бутылок и шейкер.
Решив подождать его, присел за столик. Вытащив сценарий, начал просматривать, стараясь читать все, не только то, что было подчёркнуто жёлтым маркером – мои реплики.
Лёгкий шум привлёк моё внимание, будто по потолку полз здоровенный червь или удав, осыпая штукатурку. Машинально обернулся, заметив загримированного под зомби человека в замусоленном костюме. Он утробно прорычал и бросился на меня. Великолепная реакция позволила избежать жутких крюков – продолжение рук, которыми он собирался вцепиться в меня.
– Ты что, очумел?! – я вскочил на ноги.
Схватив высокий табурет, отшвырнул шутника в сторону. Он свалился на пол, и начал барахтаться, но быстро вскочил на ноги. Мерзко ухмыляясь, направился ко мне. Что за хрень тут снимают?! Я не слышал стрекота камер, не заметил ни одного осветительного прибора.
Я ринулся обратно к выходу, и похолодел от ужаса – тускло отсвечивая металлом, проход закрывали массивные ворота. Я начал колотить в них, кричать. Мёртвая тишина. Развернулся, прижавшись спиной к ледяному металлу.
Глава 6
Я огляделся по сторонам, пытаясь найти хоть какое-то оружие. В углу валялся красный баллон. Одним прыжком оказался рядом, и, схватив его, размахнулся, что ей силы припечатал по башке урода. Держа наперевес смятый баллон, я уже прощался со своей молодой жизнью, когда услышал скрип отодвигаемой ширмы, нащупал щель и выскочил в коридор. Прижавшись к стене, отдышался, подождал, пока сердце хоть немного успокоиться и решил вернуться к съёмочной площадке. Подлетел к выходу в кафе и чуть не столкнулся с Миланой. Ярость мгновенно испарилась, и я как можно спокойней поинтересовался:
– Закончились съёмки?
– Нет. Мельгунов стесняется, – скривившись, произнесла Милана. – Пойдём что-нибудь выпьем. Достал он меня.
– А здесь есть куда пойти-то? – спросил я.
– Спрашиваешь.
Милана провела меня по узким, извилистым коридорам, освещаемым лишь тусклыми лампочками, а я удивлялся, как она уверенно ориентируется в этом лабиринте. Мы оказались на стилизованной улице, застроенной домиками с балюстрадами, на которые вели деревянные лестницы. Разъехались двери под неоновой вывеской, и мы прошли в кафе, уставленное массивными столами и лавками.
Я с облегчением вздохнул, когда увидел совершенно обычно выглядевших людей. Слышался тихий гул, висел сигаретный дым. Милана уверенно направилась в самый дальний конец помещения, распахнула дверь – я чуть заметно вздрогнул, вновь увидев за панорамным окном зелёные и бурые водоросли, в которых резвились блестящие рыбки.
– Пойду куплю что-нибудь, – предложил я.
– Возьми мне стакан апельсинового сока, пожалуйста.
Когда, мы удобно расположились за столиком, Милана с укоризной взглянула на мой стаканчик с виски и строгим тоном предупредила:
– Олег, не напивайся. Нам сегодня работать и работать придётся.
– Мне нервы надо успокоить, расслабиться, – объяснил я.
– Чего это вдруг? Мы только начали, а ты выдохся уже? Привыкай, по шестнадцать-восемнадцать часов сниматься. Это тяжёлый труд, а не развлечение.
– Я не от съёмок устал. Зашёл в бар, а на меня какой-то урод напали. Я еле выбрался, поцарапал рожу, руки.
Она внимательно взглянула на меня и спросила:
–Что за урод? Может быть, тебе в медпункт сходить?
– Все в порядке. Я хотел в тишине и покое почитать сценарий. Только сел, появился человек с руками-крюками и напал на меня. Думаешь, я несу бред? – поинтересовался я, пытаясь оценить по выражению лица Миланы, верит она или нет.
Она нахмурилась, пригубила сока и спросила:
– Это не съёмки были? Точно?
– Не знаю. Камер, софитов или техперсонала я не видел. Но рожа у него была загримирована под что-то жуткое, одет в замусоленный костюм. Ну как для фильмов о зомби делают. Что за чертовщина здесь происходит?
– Не знаю, Олег. Место тут, честно говоря, странное. Лучше бы ты не ходил один. Ты плохо ориентируешься, а я знаю, куда можно, а куда нельзя проходить. Сейчас Мельгунов уедет, и мы опять начнём снимать. Приготовься. Господи, как он мне надоел! – вырвалось у неё с тихим стоном. – Носятся с ним, как с писаной торбой.
– Мегазвезда европейского уровня, – продемонстрировал я осведомлённость.
– Олег, прошу тебя! – воскликнула с болью в голосе Милана. – Зажравшийся, зазнавшийся, разжиревший боров! Ведёт себя так, будто все его глубоко достали. Ты знаешь, сколько его съёмочный день стоит?
– Пару тыщ, – предположил я.
Милана зло рассмеялась.
– Одиннадцать тысяч! Он за эту роль получит миллион! Появляется на площадке по большим праздникам. Но за каждый день получает. Репетировать терпеть не может. Сразу в кадр, что сыграть – не важно.
– Его публика любит, особенно женщины. Когда он приехал, бабы лезли со всех сторон, охали, ахали. «Игорь Евгеньевич выглядит потрясающе, у него такая энергетика и магнетизм», – добавил я, передразнивая фанаток.
Милана так тяжело вздохнула, будто у неё сердце разрывалось от тоски. Выпила сок и только потом, собравшись с силами, проговорила:
– Ему женщины до фонаря. Ты видел, с кем он приехал?
– С приятелем, – осторожно сказал я.
– Ага. С приятелем, – ехидно повторила Милана. – Таскает его везде за собой – в каждый фильм, спектакль. Если Ромочка не получит роль, Игорь Евгеньевич работать не будет. Мерзкий ублюдок.
– А тебе в эротических сценах сниматься придётся с Игорем Евгеньевичем.
– Хвала небесам – не придётся! – театрально воздев руки, изрекла она.
– Постой. Я видел в сценарии кучу таких сцен. Твоя же героиня уходит к нему по большей любви. Как же так? Или вы уже все сняли?
– Олежек, у него же дублёр есть для таких вещей, – лукаво улыбнувшись, объяснила она. – Мускулистый, в хорошей форме. Мачо. Из стриптиз-клуба. Чтобы Игорь Евгеньевич мог продемонстрировать рельефную линию ягодиц. Правда, зрители не догадываются, что чужую.
Какое-то время я не мог осознать, что она сказала, и лишь через паузу, подобрав упавшую челюсть, пробормотал:
– Как это? Я думал, дублёры только на сложных трюках заменяют актёров. Из самолёта прыгнуть, или из горящей машины выбраться.
– Для него любовная сцена с женщиной посложнее трюк, чем выбраться из горящей машины. Только, Олег, я тебе ничего не говорила, – вдруг помрачнев, быстро предупредила Милана. – Если журналисты пронюхают, то мне несдобровать.
Один журналист уже точно пронюхал, – подумал я с усмешкой. И хотел сказать милой собеседнице, что сексуальные девиации не по моей части, но решил не светиться.
– А что будет? – спросил я с иронией. – Убьют?
– Неприятности. Очень большие. И у меня, и у Димы, – объяснила Милана. – Ты не представляешь, какие влиятельные друзья у Мельгунова. И что они могут сделать.
– Например? Убить? Как Северцева? Я слышал, у него были серьёзные разногласия с Мельгуновым.
– Только профессиональные. Хотя, Гриша, конечно, таких, как Мельгунов терпеть не мог. Гриша был настоящим мужчиной. Сильным, надёжным, – добавила она, её голос дрогнул, я подумал, что мои подозрения о связи Северцева и Миланы не безосновательны. – Но он бы никогда не стал бы трепаться о своих партнёрах в прессе.
– Я слышал, они часто ссорились. Ругались так, что пыль столбом стояла на площадке.
– Если ты думаешь, что Мельгунов мог убить Гришу, то ошибаешься. Этот слизняк на такие вещи не способен.
– Ну а дружки Мельгунова? Может быть, Северцев чем-то им не угодил?
– Зачем убивать Гришу? Это Мельгунова стоило прикончить! Гриша должен был играть главную роль, а Розенштейн отдал её Мельгунову. Видите ли, у него популярность больше. Знал бы ты, как Мельгунову создают эту популярность. Сколько денег вбухивают, чтобы поддерживать ореол великого гения. Зорко следят, чтобы ни одно критическое замечание не просочилось в интернет, или газеты.
– Ну, возможно, между Северцевым и Мельгуновым произошла очередная ссора и …
– Олег, почему тебя это так интересует?
– Любопытно же. Это же я нашёл тело Северцева в пещере.
– Какая разница теперь? Гришу уже не вернёшь. Кто его убил, уже совершенно не важно.
Милана ведёт себя странно, с одной стороны явно переживает из-за смерти Северцева, а с другой пытается защитить убийцу. Мужа?
– Прости, что сую нос не в своё дело, – я нежно руку Миланы. – Кстати, я без дублёра могу линию ягодиц продемонстрировать. Собственную.
– Наивный ты, Олежек, – проговорила с усмешкой Милана, но руку не убрала. – Такие сцены – это тебе не как в жизни. Залез на бабу, получил удовольствие. Это тяжёлая работа.
– Я согласен на самую тяжёлую работу! – воскликнул я с пафосом. – А чтобы лучше её сделать, хочу прорепетировать. Для правдоподобности.
– Олег, хватит, наконец! Думаешь, актрисы – все поголовно шлюхи? Прыгают из постели в постель. Да?
– Нет, не думаю.
– Скажи честно, я для тебя очередная галочка в твоём блокнотике побед?
– Милана, я никогда ничего не обещаю. Кроме того, что со мной можно неплохо провести время. И совершенно не скрываю этого.
– Да пошёл ты! – буркнула она и отвернулась к окну.
Милана почему-то имеет на меня виды? А как же угрозы её мужа?
– Прости меня, – сказал я серьёзно. – Я ничего плохого не хотел сказать, неудачно пошутил.
Она повернулась ко мне, в её глазах светилась неподдельная печаль. Милана одинока и несчастна, со всей своей популярностью, знаменитым мужем-режиссёром. Всё есть – деньги, слава. Нет только счастья. Милана подняла глаза выше. Я тоже бросил взгляд и увидел Лифшица. Он шёл к нам, расплывшись в счастливой глупой улыбке.
– Мельгунов уехал? – поинтересовалась Милана, как ни в чем, ни бывало, хотя, казалось, секунду назад готова была разрыдаться от отчаянья. Железное самообладание.
– Да! – подтвердил радостно Лифшиц.
– Что-то слишком быстро, – проворчал я. – Неужели все снять успели?
