Ну, Тонечка Воробьева имеет инструмент, который не даст ей долго на меня дуться.
Кусты, мимо которых я шел, по-прежнему приглашали в гости, и по-прежнему не только меня одного.
К сожалению, на работу с Тонечкой Воробьевой мы ходили, хоть и одной дорогой, но в разное время. Моя смена начиналась двумя часами раньше, а кончалась на следующие сутки, пока сотрудников еще не было. При желании это несоответствие во времени можно было исправить, но пока до такого еще не доходило.
Я пришел на работу в свой второй выходной. Как я обещал Исаеву, надо было походить с рациями, посмотреть, как работают. Интересно было всем, ну, и мне тоже.
Территория нашего предприятия была относительно невелика, честно говоря, необходимость в базовой станции была призрачна. Но ведь я, как уже писал ранее, делал радиоточку для себя, а обеспечить всю нашу охрану связью я планировал совсем другими аппаратами.
Я посадил за свою базовую станцию Михаила, объяснил, как ею пользоваться, сам пошел по территории.
Я бродил по огромной площади всего завода, выходил далеко за ее пределы в город (забрел даже в лес с вожделенными гостеприимными кустами) – везде связь была устойчивой.
Ну что же, своими прогулками я был вполне доволен. Мне было с чем идти к начальнику.
* * *
К следующему моему дежурству, Лешка сдержал свое слово, да я и не сомневался в этом. С Тонечкой Воробьевой он поговорил. Это выразилось в ее звонке ко мне в мониторку. Звонок огорошил меня неожиданностью и короткостью.
Был очень поздний вечер. Болтать по рации надоело, я тупо сидел перед мониторами и занимался своим любимым делом: представлял в горах алюминиевой стружки всякие разнообразные (в основном хулиганские) фигуры.
Когда в одной из куч металла ясно вырисовалась морда пустобреха Мишки с высунутым неестественных размеров языком и в шляпе Постнова, раздался телефонный звонок. Я протянул к трубке руку. По какой-то привычке (не помню по какой), я всегда выдерживал паузу, давая собеседнику обозначиться первым. Наверное, это давало мне преимущество. Я успевал придумать, как и о чем начинать разговор. Но в этот раз мой телефонный собеседник никак не обозначался. Алюминиевый Мишка насторожился. На том конце телефонной линии, довольно заметно кто-то сопел. Алюминиевый Мишка узнал собеседника (вернее собеседницу) первым и весело подмигнул мне алюминиевым же глазом.
– Приходи! – коротко отрезала Тонечка Воробьева и повесила трубку.
Я задумался. Столь грандиозная неопределенность в словах Тонечки Воробьевой предполагала только одно направление: я прощен. Больше никакого смысла ее звонок не нес.
Мне была нужна помощь. Я внимательно всмотрелся в экран монитора. Алюминиевый кабыздох Мишка меня не интересовал. В другой куче металла я изо всех сил своего необузданного воображения выкристаллизовывал Философа Ницше. Философ никак не выкристаллизовывался (лезла лукавая рожа уже привычного Мишки). Усилием воли я настойчиво вызывал дух Ницше. Наконец начались прорисовываться знакомые черты старика. Философ прорисовался еле узнаваемым, гротескным, с одним усом (на второй, вероятно, не хватило алюминия).
Я зафиксировал в своем воображении эту карикатуру, вздохнул и голосом медиума возгласил: «Приветствую тебя, о великий дух Ницше!»
Великий дух испуганно моргнул (это слетел сидевшая на куче алюминиевой стружки непонятно как залетевшая в цех ворона).
«Не скажешь ли ты мне, – продолжал я басить, – куда и когда звала меня дева сия, дочь Сиона, имя которой известно нам обоим?
Одноусый алюминиевый Ницше с ужасом смотрел на меня с экрана монитора и молчал. Один его глаз нервно подергивался (в цеху иногда гулял ветер).
«Не пойду» – решил я. Пусть помучается.
Я достал из многофункционального шкафа подушку и лег на диван, порассуждать на сон грядущий, над сложностью жизненного бытия, в общем, и в частности. Последняя мысль, которую я запомнил: утро вечера мудренее.
* * *
Утро действительно оказалось мудренее. Оно выкинуло два варианта. Первый – самый простой – взять да и позвонить Тонечке Воробьевой и пусть сама скажет, что она имела в виду. Но мне этот вариант не нравился по нескольким причинам: во-первых, милая Тонечка может сразу бросить трубку… да и еще вполне успев ласково назвать меня… козлом безрогим (на манер выражения Леночки-лаборанточки); во-вторых, трубку мог взять кто-то другой. Ни первого, ни второго мне не хотелось.
Второй вариант мне нравился гораздо больше! Я мог бы задержаться на работе и пойти домой позже с тем, чтобы… как бы случайно встретить Тонечку Воробьеву в каком-нибудь удобном месте. Самым удобным местом мне представилось то самое место в лесу… возле гостеприимных кустов. И так, задумано – сделано!
Я шел по лесу, наслаждаясь природой. Какие-то неизвестные мне пташки тинькали в верхушках деревьев, густо жужжали крупные шмели, стрекотали кузнечики, пахло крапивой и горелыми покрышками.
Как назло ко мне привязался пустобрех Мишка и никак не хотел отставать. Вероятно, он полагал, что я решил с ним погулять, дурилка этакая… Я кидал в него палкой, рассчитывая отпугнуть, но он не отпугивался, палку приносил мне обратно.
Приближалась территория гостеприимных кустов. Мишка, почуяв что-то, с громким заливистым лаем унесся вперед. Тут же раздался женский визг, и я понял, пустобрех Мишка напугал Тонечку Воробьеву. Я кинулся вперед. Тонечка стояла прижатая попкой к большой березе и хлопала испуганными глазками. Счастливый Мишка прыгал рядом, как пропеллером вертел хвостом, взвизгивал от удовольствия, заглядывал в очаровательные Тонечкины глаза.
Я подскочил к Мишке, предварительно сделав серьезное лицо, и с размаху хлестанул хворостиной по его заду с почти непробиваемой шерстью. Мишка взвизгнул, отскочил в сторону, принялся зализывать ушибленное место, бесстыдно вывалив на всеобщее обозрение неестественно огромные яйца.
Поймав мимолетный взгляд Тонечкиных глаз в направлении этакого Мишкиного богатства, я с гордостью произнес:
– Моя принцесса, – твой рыцарь тебя спас и требует в награду скромный поцелуй!
– Как я перепугалась! – дрожащим голоском пролепетала Тонечка Воробьева. – Я не сразу нашего Мишку узнала… Выскочил, паразит! Я думала, вообще волк! – и… протянула мне свою изящную ручку.
– Иди сюда, радость моя, – пела моя ликующая душа, – иди сюда, – очень осторожно, чтобы не спугнуть прекрасное мгновение, тянул я Тонечку за руку в направлении гостеприимных кустов, – надо тебя осмотреть, не испачкалась ли.
Тонечка не сопротивлялась.
За кустами росла нетолстая осинка. По разным причинам дрожит осиновый лист. Тонечка Воробьева прислонилась спиной к прохладному стволу библейского дерева. Она завела за него руки и от того была такой доступной! Я нежно гладил ее милые кудряшки и опять пил и пил ее дыхание, и опять падал в бездонную пропасть ее глаз!
– Ты мой доктор, – нежно и одновременно лукаво лепетала Тонечка Воробьева. Потом она говорила еще что-то, но смысла в ее словах было все меньше и меньше.
Спущенные с одной ноги такие смешные трусики давали определенную степень свободы ее ногам и моим рукам. Одуревший от необычности ситуации, глупый Мишка носился кругами, в центре которых, ритмично качалось библейское дерево. И лист на нем не дрожал вовсе, а трясся в нестерпимом желании доказать, что нет греха, а есть наслаждение, что нет смерти, а есть вечное торжество жизни! Тонечка Воробьева громко и протяжно стонала, ничего не видя и не слыша вокруг. И в удивительный унисон с ней вторили толстые шмели и тинькали в Божьей высоте неизвестные мне птицы.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
– Почему ты меня никогда никуда не приглашаешь? – мило надула губки Тонечка Воробьева. – Мы с тобой встречаемся только на работе… и только в твою смену!
Я задумался. В голову пришло только одно: «Наверное, ей мало. Наверное, ей надо часто и по многу раз!».
Мне не хотелось обидеть это милое существо, но и к отношениям более публичным, я вовсе не был готов.
Оставив только направление Тонечкиного вопроса, я спросил совсем о другом:
– Тонечка, радость моя, как ты думаешь, а Исаев догадывается… ну, о нас с тобой?
– Какой ты у меня дурачок! – мило улыбнулась Тонечка. – Конечно догадывается. Да и все знают! Тоже мне, тайна, какая!
Этот же вопрос я задавал Лешке. Он также подтвердил, что Исаев в курсе нашей с Тонечкой… дружбы. Я его тогда про ревность спросил, мол, разве может Босс считать ситуацию нормальной, если подчиненный вовсю трахает его молоденькую секретаршу? Лешка тогда сказал так, будто Исаев как-то нелестно отозвался об Антонине, мол, она не в его вкусе. Да и женат он. А у них, у евреев, с этим какие-то особенные проблемы… Хотя он не знает наверняка.
Мне не нравилась тема, которая могла вырасти из Тонечкиного вопроса, и я искал плавный переход на что-то другое. Хотя, если честно признаться, романтики хотелось и мне. Я с удовольствием вспоминал, как мы с ней катались на фуникулере и с высоты любовались красотами Воробьевых гор.
– А где ты хотела бы побывать? – спросил я, любуясь ее красивыми карими глазами.
Тонечка молчала, мечтательно улыбалась и думала о чем-то своем. Это ее «свое» было для меня закрыто. Но, по слегка меняющемуся выражению лица ее, можно было понять, что в ее воображении происходит какое-то прекрасное романтичное событие. Мне было приятно предполагать, что в этом событии наверняка участвую я. Вероятно, сказка, творившаяся в кудрявой головке милой Тонечки Воробьевой, подходила к счастливому концу. Я нежно гладил ее золотые кудряшки, чтобы усилить то счастье, которое такая сказка могла нести и, предугадывая счастливый конец неизвестного мне сценария, медленно и осторожно притягивал ее головку к себе, чтобы нежнейшим поцелуем завершить эту Тонечкину сказку…
Но вдруг какая-то тень омрачила сияющее Тонечкино лицо. Она несколько раз быстро моргнула, словно очнувшись от грез, и как-то совсем уж строго заявила:
– В подвал твой больше не полезу!
Я, ошарашено отстранился. Н-да-с! Бывают же такие повороты! Я даже представить себе не мог, что на это можно ответить! Ответ образовался помимо моей воли, образовался сам, как бы и вовсе без моего участия: