Этюды романтической любви
Девушку начали серьезно волновать слова Феликса. Повисшим на грани сумасшествия казался он ей, марионеткой во власти всей полноты безумия. Другие молодые пары столь легки, в их отношениях нет тех обожествляющих сравнений, нет тех безумств переживаний, возвышенности чувств, они просто встречаются как люди разного пола, будучи равными в красоте, уме, равные положением в обществе. Они все просто молодые люди, которым приятно проводить свободное время вместе. Но Феликс словно надрывается от неистового крика. Его душа рвется к душе любимой, и эфирно соприкасаясь с ней, от тех неведомых усилий он словно медленно умирает.
Творец творит душой. В акте творения она исходит из тела наполовину, лишь пальчиком, одной тонкой нитью держась за тленную плоть. Однако однажды душа покинет тело, и творец не напишет несколько мазков своей жизни. И потому, человек создающий духом, каждый раз находится на границе между мирами. Может быть потому, когда Феликс находится рядом с Фелицией, его душа покидает тело, и пытается соприкоснуться с ее душой, и тело его не боится умереть.
Ему совсем стало дурно, а перевязки лишь сильнее разодрали имеющиеся раны.
– Я видел, как ты работаешь, трудишься, на тебя возложены важные обязанности, которые ты с честью и достоинством исполняешь. И я смотрел на тебя и не мог оторваться плененным взором. Если бы кто-нибудь поинтересовался тогда – почему я смотрю на тебя? То мой ответ был бы таков – это моя супруга, и я горжусь ею. Пускай у нее не самая великая профессия, пускай в салоне она продает предметы для подчеркивания женской красоты. Пускай люди, что нас окружают, не различают ее божественную уникальность, но я вдохновленный ею муж с почтением смею высказаться – она жена моя единственная и любимая. Жаль я не увижу, как ты вкушаешь пищу в уюте своей квартиры, как ты миротворно спишь, закрыв глазки, тот эдемский покой на детском личике. Я больше не увижу твою многозначительную улыбку и не застану внезапно твои крохотные слезки. Я не увижу как ты умрешь, ведь ты будешь жить вечно в душе моей. – божественно бредил Феликс.
– Феликс у тебя жар, у тебя вздулись вены на руках, а я не знаю как помочь тебе. – почти отчаиваясь проговорила девушка, ведь юноша окончательно потерял вид нормального здравого человека.
– Говорят, что с Небес можно наблюдать за близкими нашими людьми, за нашими родными, значит, будучи мертвым, я увижу больше, нежели чем видел при жизни. Я буду навещать тебя посредством воспоминаний, столь притягательных в сновидениях зыбких.
– Не говори так, ты не умрешь!
– Умираю. Но ты можешь воскресить меня.
– Но как? – в отчаянии возгласила девушка.
– Полюби меня! И я снова буду здоров как раньше, я снова стану юным и жизнерадостным, я буду улыбаться и радоваться жизни. Мое сердце вновь станет биться, по венам моим потечет свежая кровь, а во взгляде моем появится свет истовой реальной жизни.
– Я не в силах… – прошептала Фелиция.
– Полюби! – вскричал он в ответ.
Фелиция в страхе отпрянула в сторону. Незримый дух юноши испустился, а она не смогла помешать ему. Затем обратно кинулась к вздрагивающему телу юноши, нежно коснулась его лица, провела подушечками пальцев по его окропленным слезами ланитам.
– Я здесь, не уходи. Я здесь. – прошептала Фелиция, словно она нечаянно охрипла. Ее руки неистово дрожат.
А он очнулся. И вновь придя в себя, стал кротко взирать на нее, упиваясь чарующим мгновением.
– Я вижу вечность в твоих глазах и я буду жить в ней. – прошелестел одними губами юноша.
Ядро Земли покрывается ледяной корой, развертываются небеса, дабы излить всю горечь страданий. Накопленные за долгие столетия, они тяжелы и непреклонны, они горько утоляют муки невесомые гирлянды облаков. И там, в кромешном хаосе зажжется сверхновая звезда, воссияв, низвергнет все боли в пучину темных вод и скроется, чуть погаснув, растворившись в невесомом полусне.
Загромождая душу мыслями и воплощениями разума, Феликс ожил. Он будет жить, покуда не вычистит чертог чувств своих до пустой белизны. Он задремал под натиском усталости эмоций. Опустил руки, ибо более не горели его очи единым желаньем – духовно обладать любимой.
Страдания следуют нашему рождению. Мы являемся в этот мир младенцами, и испытываем нервные сильнейшие потрясения, ощущаем всплески пережитков той чудовищной боли отделения человека от Бога Творца, и по милости Его, мы не помним те муки рождения. Ибо если бы сохранилось то событие в памятной душе нашей, то не смогли бы мы пережить столь первые и тягостные мучения. И отныне мы проецируем тот день рождения своего на взрослые лета, подсознательно ищем утешение, радость, общее внимание, заботу близких, чтобы отголоски тех испытаний столь явственно не напоминали нам о себе. Ибо когда-то сотворенный человек обладал бессмертием и бесстрастием, но сокрушив мир грехопадением, обрек потомков своих на муки болезненных родов и на муки рождения. Обрек на труд, отнимающий все силы телесные и труд умственный творческий, дабы поддерживать в себе дух. Обрек на вину перед всей Вселенной и Богом, потому принужден душевно являть слезное покаяние свое, как новорожденный ребенок при первом плаче.
Вот явился миру Спаситель, и Он собрал мир по осколку, научил нас созидать мироустройство духа, показал житием своим, сколько впереди ступеней, ведущих в Царство Небесное. Он понес боль и страдание на кресте, дабы мы спаслись ценою великой и непостижимой. Он научил нас совершенной нравственности. И обрели мы Утешителя.
Минули тысячелетия. Но человек по-прежнему безудержно рыдает и причитает. Поглощенный унынием, он царапает щеки слезами скорби. Бродит по земле, приклонив главу свою посыпанную пеплом. Затем вздымает очи свои, и видит людей, они красивы, они Божьи творения, их сердца любовью бьются, чистой и одухотворенной, и с надеждой они просыпаются, отворив веки, начинают новый день с молитвы, веруя в лучшее, следуя благоверным указаниям тайного жизненного пути своего. Мы все картины великого Художника. Мы все бесценны, мы все в разной, но в искусной технике написаны и не существует, ни одного помятого рисунка. Мы висим шедеврами в музее на специально приготовленных нам крючках, порою падаем, и всё также твердим нелепо – неужели нас кто-то нарисовал или мы создались сами. И к картине иногда подходит Светлый Смотритель и говорит – “Отрадно ты понесла сюжет, написанный и заключенный в тебе Создателем, и ныне будешь радовать Бога во славе небесного храма Его”.
Труден путь того, кто не взял с собою в дорогу ни сумы, ни еды, лишь в одной одежде он, имея в имуществе лишь Слово.
Детство оканчивается тогда, когда мы понимаем, что жизнь имеет предел. Потому уподобляйтесь малым сим, явитесь миру в душеспасительной радости и в непорочности воззрений.
Седовласое старчество приближает к потаенной мудрости, или мудрование ускоряет старость. Однажды, дряхлыми усталыми руками мы возьмем бережно фоторамку, в которой заключен фотоснимок, там ветхость не повредила красоте, ведь глаза любящего мужа всегда юны. Порою, мы самолюбиво или самоотреченно не дорожим мимолетным видением. И потому с чувством утраты поставим обратно на полку отпечаток прекрасного образа на дряхлеющей бумаге. И с умиротворением успокоим безвременное негодование, ведь все усопшие вновь молоды и красивы, пребывают в возрасте Христа Спасителя, в благодати вышней. И я, может быть, сомкнув уста, зная истину святую, не прокричу слова обиды за уход дорогих мне людей.
Сердце словно пронзает шпага, замирая в ожиданье. Смерть ли это или еще не конец? В предвкушении вопрошаемого приговора, остановится ли больное сердце или же нет? Кто ответит, и как выглядит Ангел смерти. Почувствую ли, увижу ли, – вот трагедия человека и милость человеку, я не ведаю когда приму исход. Лишь когда опустеет сердце, не останется больше сил, еще секунды душа будет в теле, приготавливаясь к переходу в вечность. Но плоть и дух некогда были едины, значит не вообразить, как невыносимо больно будет им прощаться, разлучаться до воскресного воссоединения. И возникнет мысль одна лишь – мысль прощенья.
И верю я – глаза твои никогда не погаснут, я не позволю свершиться тому, пускай раньше срока я умру. Живи и радуйся, об одном тебя любимая прошу!
О как тонки сплетенья душ, о как немыслимы Божьи произволенья, о как хрупки сердца влюбленных!
Пускай романтик, будучи наивным, прольет не одну слезу, не одну стопку бумаги чернилами испишет. Он вопреки смерти дышит и сверчков стрекотание в ночи заунывно слышит, пускай погибнет он бесславно, хватаясь страдальчески за грудь впалую свою. Фотографию любимой с полки трепетно он достанет, взглянет, и тот образ девы его немедля успокоит. И в молодых годах посреди своих творений испустит дух бессмертный. Оставит пару строф, когда любовь его была сотворена без слов. Так умирает каждый, кто для мира мертв давно, сотрясая мирозданье чувством непонятным, но достойно светлым. Он воссияет гением пуще многих. Иссохнут вскоре слезы, и пред романтиком предстанет Ангел, камни драгоценные покажет и скажет – “Слезы обратились в дивные алмазы. Сей сокровища твои, так будь покоен, прими их в утешенье”.
Ведь плачь счастью не воссоздать.
Слезы искренны всегда, если то печального счастья слезы.
Глава третья
“Родная моя, потому что ты живешь со мною в одном мире”.
Отверзнись белокаменным мостом в долины рощ лугов блаженных, где землю серебром заменяют облака, где восходит день и ночь сменяет утро. Там Древо посреди Небес, раскинулась возвышенно его листва, благоухает миром фимиамом и корою выдыхает ладан. Спокойно дремлет там влюбленный, скрываемый под тенью древа. В тумане эйфории, молясь на божественной литургии, он прибывает в бессонной летаргии диковинных райских видений. Отпрыск поэтических начал, словом и признаньем любовь вечную в себе он некогда зачал. Потому и верно ожидал, явленье млечного пути, по коему босиком ступает в платье белом дева, ее помыслы лишь о встрече неминуемой полны, и вот остались считанные шаги, один лишь взмах крыла. И пробудится тогда усталый дух разлукой изнуренный, иступленный страданьем ветхим, протрет ресницы и шепнет – “Умерла”. И она ответит – “Но с тобой жива”. Зашелестит тогда участливая листва и укроет два царства сонных. О сколько в одиноком утешенье они проводили ночей бессонных, на расстоянии вопияли о встрече новой, сколько исписали строф и сколько перепачкали холстов, не сосчитать. Поцелуем целомудренным, сомкнув уста, укроет их тела душистая трава, а подвенечная роса остудит покоем пылкие сердца. Спите ныне, в сновиденьях ваших только вы вдвоем. Любите. Жизни Древо питайте вы любовью.
Светило скоропостижно начало завладевать всем сущим, прорезаясь сквозь набухшие слои атмосфер, оно тускло исполосовало бликами черные в крапинку безвоздушные пространства, постепенно ярко освещая всё зримое и незримое.
Феликс, ощутив в себе некоторую внутреннюю перемену, прилив активности души, встал неуверенно посреди дороги, и подозвал к себе Фелицию, чему та покорно послушалась, она необъяснимо притягательно повиновалась ему. Загадочным показался ей юноша. Во взгляде его внезапно усиленно сосредоточилось некое неспокойное спокойствие и слабость внешних порывов.
– Прости меня, ведь тебе пришлось столько всего выслушать. – смахнув слезу он продолжил. – Фелиция, ты, должно быть, задаешься вопросом – почему именно ты моя избранница, чем ты особенна для меня. Я отвечу, не таясь. Ты уникальна теми деяниями, направленными в мою сторону, ведь только ты гуляешь со мною. Ты принимаешь мои скромные подарки. Ты непревзойденна в эпитетах, ведь только ты говорила мне, что я хорошо выгляжу, что я слишком критичен к себе. Только ты слушала меня и при этом не осуждала меня, не упрекала, слушая мои жалобы и грезы. Только ты так смотришь мне в глаза. Только в твоей душе я не чувствую неприязнь или неверие ко мне. И мама целовала меня в щеку, но я ничего тогда не ощущал. Но твой поцелуй непревзойден, твой поцелуй подобен чуду самой жизни. Твои деяния всегда искренны и добры. Но не потому ты моя единственная, а потому что я люблю тебя. – кротко произнес Феликс.
В девушке восторженно забилось эмпирическим фонтаном умиление, однако она просто не смогла испытать, ощутить похожее чувство к нему. В ней скрещивались разные щепотки опрометчивости, и та нестабильность замешательства растопила сгусток льда скопившегося над её разумом, изменив ее соображения. Но ответить взаимностью чувств, слов, девушка была не в силах. Она желала утешить его, но десницы ее по-прежнему в бездействии покоились за спиной.
Красные локоны ее волос словно горели солнечным светом, бледная викторианская кожа ее начала светиться, а юноша из последних сил держался на ногах. Кажется, что раны исторгли всю кровь из его тела, отчего становясь почти прозрачным, он продолжил романтично делиться со своей спутницей сердечными откровениями.
– Счастье, вот что я испытываю сейчас. Раньше я был настолько слеп и глух, что не разглядел насколько ты добра ко мне. Ты добра ко мне всегда и всюду. Страдания мои иллюзорны и надуманны. На самом же деле радость – это видеть тебя, слышать тебя и знать, что ты помнишь обо мне. Пускай, я странен. Пускай, я человек не согласившийся склониться перед судьбой, дабы начать новый путь. Пускай я тот поэтический “маньяк”, который писал тебе анонимные письма о любви, я тот, кто думал о тебе каждый день своей юности. Я тот, кто даровал тебе свои глубинные мысли, и переживания. Я тот, кто любит тебя, но настолько ничтожен, что недостоин твоей любви. Помни обо мне и вспоминай иногда наши краткие встречи, но пусть, то будут не печальные образы, пусть я станусь яснейшим воспоминанием в твоей жизни. Время державной печали прошло. Да, я плачу, но то слезы восхитительного счастья, отныне и навсегда, только счастья.
– Но разве я что-то для тебя делаю? Я поступаю лишь по-дружески, а иногда и отвергаю тебя, даже ненавижу тебя, за твою безумную любовь ко мне. – не согласилась Фелиция.
– Для меня это неописуемо много. Я видел за свою жизнь многих девушек, находился среди сотен девушек учащихся в университете, однако они не воспаляли мой разум и не вдохновляли мой дух. Даже если они сейчас все разом поцелуют меня, твой единственный поцелуй затмит любые их ласки, любые их притязания. Твое прикосновение ко мне я не позабуду никогда. Потому только вдумайся в это, сколь колоссальны твои поступки, направленные в мою жалкую сторону. Ибо велико значенье чувства, после прихотей соблазнов буйства.
Девушка в очередной раз пропустила мимо сердца его гениальнейшие чувства, облаченные в мысли. Так метафорично случается при неразделенности эфемерного дыхания, когда один человек желает вдохнуть благотворное благовоние, раствориться в любимом человек, а другой, к сожалению, торопится выдохнуть столь навязчивое нелюбимое препятствие на пути упокоенной жизни.
– Посмотри Феликс, уже светает, скоро будет рассвет. Наконец эта бесконечная ночь одиночества окончится. – произнесла девушка бросая обнадеженный взгляд на небо.
– Я видимо и есть тот вампир, который алчно пьет все жизненные соки из себя самого, опустошает сердце свое и вновь нагоняет податливую жертву, который не может впустить себя обратно в мир живых, наконец, познав душу свою, свои мысли. Ты непроницаема для меня, и от этого я ужасно устал. Сейчас я направляюсь на пляж близ океана, дабы солнце превратило меня в прах, в горстку серого пепла. Я наконец-то обрету покой столь недосягаемый здесь на земле. Слишком долгим оказался мой путь, ведь в страданиях жизнь течет очень медленно. Многие радуются взаимной любви, живут беззаботно и дни их неумолимо торопятся, летят, мои же дни омерзительными червями ползут мучительно долго. Ныне я ухожу. – проговорил Феликс понурив взор, затем он направился в направлении источника великого света.
– Ты, должно быть, шутишь, какие еще вампиры, какая смерть, о чем ты? – спрашивала насмешливо девушка, не сказав по привычке ничего чувственного в ответ. – Давай останемся здесь, зачем куда-то идти. – продолжила уговаривать она. Но Феликс, кажется, перестал слушать ее, а мерно зашагал к песчаным дюнам, что располагались неподалеку, то были заботливо омываемые берега неспокойными водами тихого океана.
Фелиция безудержно последовала за ним. В ней комом начали нарастать сомнения. “Может быть, он и вправду потустороннее существо, необычное несбыточное создание и солнце безжалостно сожжет его? Так почему же он движется к погибели, для чего испытывает меня и зарождает страх во мне своим безрассудным поступком? Неужели из-за меня он решил покончить с собою, сотворить необратимое самоубийство? Как же мне отворотить его от свершения сего совершенного зла?” – соображала девушка сокрушаясь.
Затем мысли ее нежданно преобразись в разумную речь.
– Постой, Феликс. Неужели ты вознамерился оставить меня в одиночестве, в этом безлюдном городе? Ведь ты любишь меня, почему тогда оставляешь? Не уходи, Феликс. – почти умоляла Фелиция.
И он остановился и обратился в сторону, точнее в левую часть городской улицы. Там у тротуара оказались стоящие юноша и девушка, они неуверенно о чем-то беседовали. Фелиция также перевела очи на тех незнакомцев. Но вот, прошло несколько минут, и, то телесное видение испарилось подобно северному сиянию. И разноцветные всплески приняли форму той же незатейливой картины, те же девушка и юноша теперь шли не спеша и также кротко разговаривали, их руки, словно случайно задели друг друга и в любовном порыве они сплели пальцы в единое целое. Засмущавшись, сильно стесняясь, они двинулись далее по намеченному неопределенному пути.
– Погоди, там кажется люди. – выкрикнула от изумления Фелиция.
А Феликс лишь взглядом осмотрел кадр из сказочного фильма и снова зашагал по дороге.
– Подожди, остановись. – не унималась девушка.
И вот с правой стороны возникли еще образы настолько реальные, что показалось, будто всё это происходит на самом деле. Появилась прямо из воздуха шумная комната. Вот молодые люди весело смеются и что-то бурно обсуждают. Посреди празднества стоит та пара. Юноша произнес девушке несколько слов, и их друзья зааплодировали, начали поздравлять их с помолвкой….
Затем внезапно все растворились, и они остались только вдвоем, неловко приблизились, неумело со всей возможной нежностью поцеловались….
Затем видение вспыхнуло огоньками, после чего светлячки переместились и создали новое невозможное событие. Девушка теперь была в белом платье, а юноша в строгом черном костюме. Затем их благословляют их родные и близкие. На их лицах отражено счастье и тревога свершенного великого таинства.
– Это же мы, Феликс, посмотри. – сказала ошарашенная догадкой Фелиция.
И вправду, это были они, только происходящие события в коих они не участвовали, были другой жизнью, те видения были прообразами иной судьбы, которую Фелиция отклонила, которую навсегда отвергла.
– Если бы ты только знала, насколько мне сейчас холодно и больно лицезреть всё это непозволительное многообразие земного блаженства. – шептал Феликс сквозь усталость собственного бытия, превозмогая утраты, непременно двигался к свету. – Смотри и ты, Фелиция, всё это простое великолепие могло бы быть у нас!
Я иду дальше, ибо еще остались здоровые излечимые места в душе моей. – прошептал неслышно мученик любви.
Завертелась следующая картина, в которой та же пара предстала объемными силуэтами пред очами невольных зрителей, только повзрослели те молодые люди, а вокруг их ног беспокойно маячит маленькая девочка с рыжими волосами и с солнечными веснушками на миловидном личике. Семейный очаг пышет уютом и доброжелательностью, в камине теплится огонек, опаляя, гладя угольки, согревая помещение небольшого домика. Кажется, они никогда не разлучатся, их постигнут карающие беды и лишения, но они с силой любви претерпят черные полосы жизни, настолько они сплоченны и дружны, настолько любимы.
– Когда я вижу, как другие идут вместе, держатся за руки, целуются, во мне тогда более не возникает зависть, ведь ты даровала мне столько внимания, что тем людям и не снилось. Один твой брошенный на меня взгляд сравним с объятьем, он согревает мое тело и мою душу, а слова твои нежны словно поцелуи. Получив сполна незаслуженных благ, я не завидую им. Какая чудесная картина, не правда ли? – восторженно говорил Феликс.
– Прошлое или будущее это, не могу вообразить значение этих грез. – сказала в ответ девушка.
– Не прошлое, вспомни, этого ничего не было, не будущее, потому что всё скоро окончится.
– Ты ужасаешь меня, Феликс, не говори так.
– Я всегда говорю только правду. – заключил он.
Фелицию будоражили невесомые эфемерные эпизоды их несостоявшейся совместной жизни. Неужели всё могло бы быть именно таким, подобным образом сложиться, они могли бы обрести счастье? Но она избрала иной выбор, вовсе другой путь. Оказывается, и в самом деле, в сердце девушки нет той всепоглощающей жертвенной любви, столь ангельски платонической, в ней нет той гармонии хаоса, в ней не оказалось той сближающей людей химии духовных начал.
Покуда Феликс шел на свет, а Фелиция волочилась вслед за ним, незамедлительно предстала пятая картина. Раскинулось празднество. Вот повзрослевший юноша несет на плечах своих четырехгодовалого сына, а девушка ведет за руку семилетнюю дочь, они любуются разноцветными шарами и сладкой ватой. Словно красочный обман пред ними, их крайне забавляет видимое чудачество, они улыбаются и смеются, летний зной их не изнуряет, ведь вокруг витает атмосфера легкости и непринужденности.
– Скоро я покину вас и напоследок оглашу всему миру, всем людям. – Простите меня, за то, что я дышал вашим воздухом, простите за то, что я вкушал воду и пищу вашу, занимал жилье. Простите за то, что вам приходилось смотреть и читать мои творения, простите за то, что вам приходилось видеть меня, а порою слышать мою речь, ведь многое предназначенное для вас Творцом я забирал. Знайте же – я мира сего недостоин, и внимания вашего также не заслуживаю. Я хуже всех вас и нет ужаснее меня. Я пил воду и ел хлеб, дабы истощить тело свое и претерпеть страсти, я истощал душу свою, дабы оставить после себя тайну, которую способна постичь, лишь одна любимая. Многие лицезрели жизнь мою и не понимали чем жив я, кто поддерживает во мне жизнь. Но я отвечу. Любовь, вот что истинно насыщает меня. Древо Жизни не засохнет, покуда дух мой вечен, покуда вселенная бесконечна. Покуда я вижу твои лазурные глаза, любимая.
Находясь рядом с тобой, я ощущаю себя спокойным и бессмертным.
Мотыльки страдают от того что летят к свету, впоследствии они обжигаются или умирают. Посему, я всею душою стремлюсь к тебе, телом своим бегу к тебе; и страдаю, достигая то недосягаемое, познавая то непознанное, желая святое, будучи грешником, желая красоту, будучи уродливым. Я мотылек, который почти достиг заветного счастья светоча неземного, и теперь я стою опаленный безумно прекрасным солнцем, сгораю от любви к тебе. Фелиция.
Подбежав, девушка обняла его хладный практически безжизненный стан, в ответ он лишь отстранился, пятясь назад. Источая слезы, она вопрошала, и убеждала его всем своим неистовством стихий новых чувств.
– Не умирай, прошу. Ты просишь любви, будь, по-твоему, мы будем вместе. В радости и в печали, неразлучны. Только дыши, пусть твое сердце вновь начнет биться. Прошу, молю, Феликс, ты мне дорог!
Феликс меланхолично улыбнулся.
– Теряя, мы осознаем значимость и ценность людей, ближних и дальних, настолько привыкаем к их неукоснительному присутствию, что потеряв, знаменуем непреложную важность тех упущенных мгновений и встреч несостоявшихся. Придаваясь лености, мы не отвечаем на телефонные звонки или на сообщения, но вот, увы, больше никто не позвонит, нет пропущенных звонков. Мы пялимся в монитор, ожидая прочесть весточку, но никто не отвечает. Неужели только потеряв, мы поймем наконец цену тех мелочей. – проговорил Феликс. – Неужели только теперь ты поняла, насколько я важен для тебя. Хочешь спасти меня? О, слишком поздно. Когда я впервые увидел тебя, я уже тогда обрел спасение. Почему ты плачешь? Ведь я ухожу на покой, и более не буду тревожить тебя.
– Не говори так, ты всегда был нужен мне, а я всегда была такой бессердечной. – всхлипывая произнесла Фелиция.
– Только оставшись во всем городе одной, ты смогла прочувствовать моё одиночество. И прощаясь со мной, ты впервые прикоснулась ко мне всем своим телом.
Фелиция протянула руку и вцепилась в ладонь юноши, дабы отвести его подальше от того погибельного свечения, однако ее пальцы словно через песок просочились сквозь дух Феликса. Он продолжил двигаться к назначенной судьбой последней цели.
Мягким паром в воздухе пригрезилась очередная картина, теперь уже пара влюбленных состарилась, они сильно поседели и сморщились, сгорбились, однако по-прежнему взглядами наполняли друг друга неугасимой нежностью. Они сидели на скамейке, отбросив надоедливые трости, вспоминая навеки ушедшее прошлое, ту романтическую юность.
