Театр трагедий. Три пьесы
Сцена шестая
Театр, хранилище декораций, за кулисами.
Атрокс
Душе не терпится от тела отделиться и воспарить.
От обузы мерзкой отстраниться,
о как устал я от себя.
Но другого у меня нет,
течет моя слеза, она яда гнойного полна,
вас может она убить.
Как тяжко быть собой,
в клетке личности своей томиться,
альтернативы не найдя,
Живешь для других,
но снова возвращаешься в тот чертог.
И мысли так и льются быстрою рекою,
утешительно и больно быть собою,
Другим не стать, на златом блюде подадут один итог,
Уж лучше разорвали они меня на части,
зачем только я последовал за вами.
Лилиана
Не говорите ерунду,
достаточно наслушались вы обид.
Атрокс
Мне не вредит.
Лилиана
Может быть, слышали вы еще не то,
но не буду с ними я заодно,
И в стороне стоять не стану.
Атрокс
Миледи.
Лилиана
Что вы чувствуете сейчас?
Атрокс
Как всегда, чувство близкой смерти,
песок в часах беззвучно истекает,
каждый час
Во мне будто что-то умирает,
усталость усмиряет,
трель маятника
Убавляет, мало времени,
вот-вот, в молчании застынет рот.
Руки больше не напишут строки,
нерукотворного памятника
Не воздвигнут.
Ангел приблизился, пронзил озноб.
Но не за мной, пока.
Чувствуем,
но не знаем мы, когда.
Лилиана
Вы романтик,
мечтала встретиться с таким всегда.
Атрокс
Глупец я.
Лилиана
Ваши глаза пусты.
Но чаруют магией они.
Атрокс
Слепы,
в черно-белых тонах я созерцаю окруженье.
Уничиженье, то безрадостное мгновенье,
что смертью названа,
Умерев другими глазами взгляну на мир.
Прозрачно приведенье без истленья,
душа в вечность определена.
Но сейчас, не пойму, зачем вы здесь со мной,
вы сердцем добры.
Вы выполнили всё, что могли,
и потому вольны.
Лилиана
Не желаю расставаться.
Уберите волосы,
я хочу на ваш лик взглянуть.
Атрокс
Ума лишились,
неужто уродство вам по нраву.
Любоваться сраму тяжкий грех.
Позвольте в этом отказать.
Что следующее у вас по плану?
Лилиана
Переубедить.
Прошу не замыкаться,
не роптать вам на себя.
Исправить харизмой и оптимизмом
можно отношение людей.
Атрокс
Сегодня встретил я толпу,
жаждущую меня втоптать.
Укроет меня царственно земля.
Созданы из одной и той же глины мы,
из рода прародителей.
Но грех нас принуждает ненавидеть,
в песок зыбучий уводить.
И как тут не возопить,
и сердце не выдрать из груди.
Что впереди, хотелось бы увидеть.
Помимо них я встретил вас,
пока вы добры, язвы мои вам не видны,
Как только обозлитесь вы,
так познаете кошмар ужасный наяву.
А пока, я вас благодарю.
Ухожу.
Непременно свидимся еще, там, иль здесь.
Но не узнаете меня, отныне не станет того лица.
Лилиана
Замыслили вы плохое,
чувствую, держите вы нечто дурное.
Не делайте того, что не пожелали бы соделать,
тяжелей свинца тот груз, что страстью кличут,
подумайте и выберете второе.
Атрокс
Разве, дальше могу я жить таким.
Вам не понять, ведь вы, будучи красивы
Рождены, а я рожден другим.
Несправедливость, нет, все справедливо,
пути судьбы моей исповедимы.
Всюду встречают меня злобой,
не укрыться монашеской черной робой.
Сквозь ткани проступает кровь,
из ран моих струится вновь и вновь,
Не затянутся им,
не позволяет воздух слов дышать свободой.
Я узник тела своего, оно ничто,
но без него я здесь меньше чем никто.
Лилиана
Уходит.
Как жалостно и горько мне,
Что он так тяжко обречен,
непревзойден,
от света отлучен.
Похож на тень, невидим,
не в реале, будто бы во сне,
Привиделся мне глубокой ночью,
Предрешеный путь наш
in aeternum (навеки).
Далее последует последняя сцена первого акта. Атрокс уходит от миледи ближе к занавесу. Мимо него пробегают актеры, не замечая, занятые подготовкой к спектаклю. Он смотрит на маску, осознает, что иного выхода нет. Стоит ему выйти на улицу как вновь будет осмеян, жить в затворничестве невозможно, он желает познать людей, поведать им о своих мыслях, видеть глаза без страха, гнева или жалости, хочет, чтобы его порицали за дурные поступки, а не за внешность, чтобы она не играла никакой роли в отношениях между ними. Он устал, отчаян. Уговаривает, внушает себе – выбора нет. И тут вопреки совести поворачивает маску внутренней стороной к лицу, и надевает ее. Ужасное деяние совершает он. Атрокса пронзила мучительная боль, маска срослась с его кожей, сталась частью его самого, из глазниц потекли черные слезы, он видит в себе зло. Ее не снять, симбиоз завершен, последствия узнает только когда выйдет на люди. Что он и задумал воплотить в жизнь. Сжигаемый изнутри он подошел к ткани багрово красной, встал посередине. Прозвучал голос о начале комедийной трагедии. Занавес, разделившись, раскрылся, явив миру чудо. Актеры пришли занять места, отведенные им режиссером, но увидев Атрокса посреди сцены, в спешке удалились. Всем он внушал трепет. В зале царило молчание, многие подумали, что это часть пьесы, пристально глядели на стоящего джентльмена. Его стан строен, величавый вид, прекрасное лицо ангела застыло в меланхолии. По-прежнему думал, что они видят уродство, которого больше нет. Зрители не видят маску, вместо нее дивные миловидные очертания лица, вне пола, идеальное, глаза наполнены неведомым цветом, оно прельщает, завораживает, привлекает до глубины чувств, раз увидавший, никогда не позабудет. Воплощение истинной красоты. Но для него маска в слезах, пока еще он до конца не осознает, кем он стал.
Сцена седьмая (Монолог)
Театральная сцена.
Атрокс
(обращаясь к зрителям)
Казните грешников вы за преступленья,
Не даруя искупленья, меч заносите над главою,
и палец поворачиваете вниз,
Убиваете и улыбаетесь без тени сожаленья,
беспощадного мщенья.
Игра в богов, ваш крохотный каприз.
За греховность рубите с плеча,
коронуя палача.
А разве сами праведники и святы,
соломинку в глазу увидев брата,
не замечая собственного бревна.
Вы без греха, считаете?
Потому и судите, чтобы быть судимы,
крестясь законами мирскими
Выносите вердикт, себе же.
И кто дал право вам судить,
осуждать или оправдать, что гораздо реже,
Неужто Соломона мудростью вы наделены?
Нет.
Просто люди, с чувством власти,
делят мир на части.
Не угодных в землю, а достойных на парапет,
В зависимости от масти,
Король, дама или валет.
Если вы казните за грех,
то всех казните, что с того.
Меня в первую очередь рубите,
ведь я страстью пред вами возвеличен.
Но почти что никого, тогда,
не останется на земле, чрез одного.
Лицемерие и ложь,
как же в обществе мне невыносимо жить.
Не раскрываю веки на ваши злодеяния
и не смирюсь я с властью богачей, не приклонюсь.
Не осудить, но обличить.
Я выступаю лишь для вас,
слушайте, что правда без прикрас явила.
Себя возомнили, нарекли правилом единым,
импонируете себе подобным,
Ведь проще быть среди односложных,
движения, одежды, речи, все проявления фальшивы,
желания корыстны.
Отрезаете мораль, отсталыми считаете,
везде расчет и спекуляции одни,
устремлены к покорению вершин,
ступая гордо по головам.
Любовь стала плотской утехой,
Перестала быть помехой при заключении брака,
насытиться стремитесь вы,
наполнив медом животы,
Публичные дома и театры стали церковью и меккой.
Вам объясняют все с точки зрения наслаждений
и оправдывают каждый ваш звериный шаг.
Личину новую представил пред вами я,
внутри неизменен, с теми же чертами.
Но созерцаете вы меня другими впредь глазами.
Исполнилась моя мечта,
желание явилось, что и не снилось.
Преображенный, теперь не кинут в мою спину камень,
в затворках спальни не стану я ютиться,
словно домашний пес и выходить в наморднике,
уродство смылось.
Слезами чернильными покрылось,
но не видите вы тех слез,
Как и грехов моих, деяния и слова мои чисты,
а вот помыслы лукавы.
Кто я такой чтобы указывать вам на грех,
ведь душа моя гнилой орех,
Упадет, расколется, будет затоптан,
и даже свиньи откажутся вкушать отраву.
Язык мой кузнечный мех,
Чем больше раздуваюсь я,
тем жарче распыляется семя честного огня.
Вижу я толпу, алчущую зрелищ,
но семена дарованы Господом Всевышним,
Посажены на разные места,
какова земля, камениста, терниста, иль у дороги,
В земле удобренной добрыми делами,
что ж, выбирайте сами,
будет стол скудным или пышным,
По-разному спросятся плоды,
с кого одни,
другому не хватит и телеги,
Знал истину, нарушал или соблюдал,
лишь слышал, но не внимал,
Жил в пустыне потому то и не знал,
праведно жил и благодать снискал.
И знаю точно я, спросят с меня в полной мере.
Грехи тяжки, более чем у вас,
знаниями обладая, оставлял их в теле.
Вот наказ для вас и исповедь моя,
сказ изгоя и царя,
Корона терновая лоза,
на лице кора гроба,
для вас же красота, кои и мои слова,
Осязаемы отныне по-иному,
еще не раз вы увидите меня.
На сцене жизни, бытийного театра.
Не казнить, помиловать,
не судить, но оправдать,
решили вы актера двух ролей.
Двух смертей, не избежать,
сцена окончена,
прошу всех встать
кто не лицедей!
Атрокс окончил свою длинную речь. Зрители встали с мест и начали бурно аплодировать. На лицах их читалось одобрение, восхваление, будто марионетки. Ликование продлилось до тех пор, пока человек с седыми волосами и ангельским ликом не скрылся за кулисами. Он никогда не ощущал ничего подобного, ему радовались, его внимательно слушали, чествовали словно героя, также он чувствовал в малой мере чувство обреченности и неприязни, ведь это не его жизнь, привыкший к одному, никак не может свыкнуться с другим, противоположным. Смысл его слов произнесенных со сцены довольно прост; все мы двуличные, потому что, не в равной степени, но все же, творим добро и зло, представьте, вы помогаете человеку, а затем требуете у него вдвойне, сначала очистились, потом испачкались. Двуличие, сегодня ведете себя так, вчера по иному, относитесь к людям так, а к оным по-другому. Мы все таковы, вот человек, заботящийся о своей семье, призывается на войну, и там убивает такие же семьи нажатием одной кнопки или своеручно, если бы мы были добры и только. Понял ли кто это, должно быть нет,
Изменения в нем произошли некардинальные, коего свыше предостаточно.
Дидактически сложилась общая пропорциональная закономерность последующих событий, поменялось многое, за исключением духовного строя. Нарушается баланс, при смене дисциплин, оболочек. Другими словами камень, упавший в водоем, соприкасаясь, воспроизводит круги, волны, расходясь по поверхности, это взаимодействие. Внешность, контактность, обе есть составляющие благополучного взаимодействия между личностями, убрав первое, вызовет недоверие, второе сделает из человека картинку, рамки успеха не так строги, как кажутся. Одно ясно, Атрокса приняли, некто даже предложил ему играть в театре, наравне с другими актерами, зрители приняли на ура, подумав о таланте коего. Продолжение пьесы после его ухода оказалось чересчур скучным. Его искренность признали за литературный прием, вид театральной постановки, основанной на показе семи смертных грехов. Смысл не коснулся их, потому и повторное представление было отклонено, или он ловко ушел от ответа, не сказав ничего конкретного. Многие оборачивались с широко раскрытыми глазами, шепча немыслимые только что придуманные сплетни, грезили о личном знакомстве, дамы поставили его в начало своего списка претендентов на замужество, пузатые джентльмены, молча, завидовали ему. Славой может обзавестись как добрый человек, так и злой. Атрокс под общее восхищение, обласканный светским обществом, вышел незамедлительно из театра. Около стены сидели те же нищие, укутавшись в его пальто, увидев, испугались, узнав по волосам, съежились, ожидая кары.
Нищенка еще долгое время держа мешочек в руке не могла прийти в себя, совсем недавно они гнали и проклинали его, а он простил их, и более того вознаградил. Разве есть ли в них вина в его уродстве? Атрокс винит лишь себя одного, но отныне позабудет, отныне захлестнут его жалкую персону волны роскоши возможностей. Мир для него открыт, принимает с распростертыми объятьями, идеологию его отрицает и всё также значимость красотою измеряет.
Конец первого акта.
Этюд первый. Немыслимое
Пять тысяч лет, пять тысяч снов,
Печать печали на челе,
усталый взор, и волос в седине,
Мудрец, сидящий на скале,
взирал на крепости основ,
Смертных семь грехов изучал наедине.
Мантией покрыт небес,
в деснице посох пастуха,
Пастырь без овец,
душ человеческих безмолвный чтец.
Явился, в мгновение исчез,
ведь смертное есть прах, труха.
Трепещет жизнью околдован,
потерявший обретет,
Немыслима ему лишь та,
хранят тела, в коих заключена,
бессмертная душа,
Неподвластная жнецу.
Почему вечна не он, а она,
под коей стаи воронов кружа,
Клюют, печень поедая,
не убьют, улетают прочь стеная.
Духи зла стерегут добычу,
искушая, на лезвии ножа,
Учуяв грязь, спешат ею умыться,
цели страстей преумножая.
Над крепостями слетелись духи,
покрыв туманом собственный удел,
И не смел, мудрец прикрыть златы очи,
оторопел, перстом отверз тот мрак,
Явственно воззрел,
псалом средь гор гулко он пропел.
Камень крепок стен падших городов,
сей валуны, оправданья слабости они, знак
Заблуждений и пороков,
из ветхих тех истоков,
не искоренены, а упразднены,
Законом людьми наречены,
инстинктами естества,
Потому-то и прочны,
в сущности звериной заключены.
Порою не сломить, изнывают,
но все выше стену сооружают, что черства,
Как и их сердца, неупокоены тела,
измучены жаждой лобызаний
Между суетных созданий,
наслаждений, сладости,
для души страданий.
Пленники, обманутые науки лживыми идеями,
омрачители сознаний.
Возвысились оплотом семь крепостей,
семь замков без царей,
Свою лишь волю выполняют,
выбирают,
во врата широкие с гордостью войдут,
Или до скромности еще при жизни снизойдут,
в одеждах дикарей,
Иль Царство Небесное бодрствуя, учтиво ждут.
Поднес старец руку, затряслась земля,
пласты пород переместились,
Почва сместилась и город первый над пропастью,
над бездною завис.
В воздухе повис,
птица, севшая на карниз,
свалит его вниз, тени сгустились,
Одно движенье,
близок стал град для мудреца,
взглянул с уступа, где возвышался мыс,
Страх не объял людей,
платья на грудине разрывая,
вопили о доблести не унывая,
Себя над другими возвышая,
хвалясь и прославляя, учили, строили и изучали,
Случай богом провозглашали,
последователей награждали,
животным подражая не скрывая,
Верили в природу и отбор,
слабых уничтожали,
Господа Бога отвергали,
любовь химией называли,
так и жили, как нужным они считали.
И даже в миг последний, от ереси не отреклись,
башню Вавилонскую возрождали.
В стае сила пышет, языки их многословны,
резвы и непокорны,
Власть ничтожна,
а не согласные для них рабы,
В те роковые дни не сняли кандалы,
оправданы и непристойны.
Гордецы, носители красоты,
двигатели цивилизации умы,
“Добро пожаловать в мир знаний” девиз их,
пусты, цветной бумаги короли,
В обмен на знания жизнь вашу берут взаймы.
Вверх главу горделиво приподняв,
восстав, не верили до самого конца, несли
Короны впереди себя,
мертвецами дорогу красную устилая.
И вот опустил десницу старец,
и крепость первая низверглась во мрак,
Срослась земля, остался от былого,
лишь пыльный прах, травы удобряя.
Вторую крепость приподнял,
город тот в неистовстве кричал,
ароматы источал
Духов и масел,
светились фонари там красным цветом,
и никогда не спали
Люди без одежд,
в бреду порочном плоти прибывали.
Ночей ценители,
живописцы, писавшие девиц в непристойном виде,
За искусство выдававшие свою страсть,
распутницы подобные сиренам,
Манили, завлекали простодушных,
гласу совести непослушных, послушник в рясе,
И тот не устоял, огнем свирепым воспылал,
желанием грязно сладким.
Прелюбодеи, осквернители замысла Творца,
Сквернословят и малых сих науки тварной научают,
инстинктом плоти величают.
Горюют дети не знавшие отца.
Ведь матери,
сбившись со счета побед постельных,
достоинство уничтожают.
Любодеяние естественностью наречено,
повсюду зиждется оно.
В поросли многие падут, сродников превзойдут,
никто не скажет против, не истребив
Порока, став сущностью,
то зло толпою будет оправдано и прославлено.
И если дела чисты,
глаза отвернуты от прельстивых женских тел,
супротив добродетелей помыслы восстанут,
в них ты царь Содомский.
Душа осквернена мыслями блудными,
то девство лишь пустейший звук.
Но если душа и тело белее снега,
то истинно невинен,
царь Гоморский
Не обольстит
мужа одной жены, жену единственного мужа.
Монахи и монахини, отсекали сладострастье рук,
В сем граде не живут они,
иной здесь смысл обитает,
наслажденья процветают.
Развращают малых сих, многоженство почитают,
насилуют и растлевают.
Один лишь шаг, осознанный, необратимый,
отсечет невинность бесценную благую.
Единожды даруя, не сохранив до брачного зачаточного ложа.
И крики женские вопили, не утихали,
когда мудрец десницу поднял роковую,
Обрушился на крепость вторую град огненный
и камень плавился, осталась сажа
На земле, на коей после выросли древа сухие,
давшие черные плоды.
Третья крепость приползла,
бурно, шумно ликовала, на пиршестве том богачи,
Ежедневно выпивали,
смеялись, хохотали,
лакомствами угощались отроки и их отцы,
Дичь новоиспеченную пожирали,
насытившись, еще взалкали, одобряли их врачи,
Глаголя о полезности пищи животной,
не соблюдали люди те посты.
Скоромной пищей набивали животы,
в усладу телу жадному до хрипоты,
Чела друг другу целовали,
иного времени не знали, как в празднестве
Чревоугодию отдаться,
и лености безропотно умышленно предаться до немоты
Ночами, днями спать и верить лживым снам,
предсказывать в забвенье.
И надеждами ложными безжизненно умы щедро орошать,
в игры азартные привыкшие играть,
Все имущество свое за пару фишек продавать, з
а карты готовы душу свою отдать,
Полны, на устах улыбка, всюду их узнать.
Слов аскезы не ведают они,
язвами желудки испещрены, расходятся пути,
Но чреву безотказно они верны,
ведь рабы, в работе и в молитве нерадивы.
Лишь потребляют, сердца отяжеляют,
души от безверия худы.
И нищий, и богатый, упиться вином до зверя может,
мутятся всякие умы.
Воздел десницу старец в третий раз
и море разлилось, обрушилось волной,
На крепость праздную,
и поглотила грешника вода,
выпивая ее с помощью рта,
Спастись пытались, но раздувались словно пузыри,
стали погребены пучиною морскою.
Суждено во тьме им прибывать,
ползать по камням морского дна.
Вдали тускло замерцал четвертый град,
что подобен, словно яд.
Высятся дома, окна заколочены гвоздем,
двери на засов, одиночества сей унылый кров.
Одинокие жильцы, стеною огородив ореолом пустоты,
безмолвный призраков парад.
Сокрывшись от суеты, болтовни,
не ради озарения, не ради Бога; нет.
От ненависти к роду людскому,
печально живьем под сводами
схоронили свой надменный дух,
Проливают слезы, несправедливость укоряя,
ропот лишь на устах, винят всех, но только не себя.
Как бы им распознать худое в ближнем, осужденье,
не все изгои таковы, а те, кто пусты,
Без веры, ожесточая сердце, проклинают белый свет
и во тьму уходят безвозвратно.
И как же тихо и отрадно, смрадно, почти наги,
худы, лица от злобы их грустны.
Соблюдая посты, прекословят на показ,
в молитвах нерадят, неопрятно
Скупы, в вещах и в слове,
заповедь любви не чтут, не выполняют,
Судьбу свою навеки проклинают,
все оставляют и за собой идут.
Обречены испражнениями души своей упиваться,
ядом мысли изнуряют.
Не от людей, а от добра бегут.
Воздев руку, старец обрек на муку,
поднялись ветра, вихри завертелись в ряд, кружащий
Дом вверх ненавистников взлетел,
словно пылинки, рушились стены, крыши.
Рассыпались на песчинки, пустыней ставши,
мертвой и безлюдной, ничесоже не родящей.
Крепость пятая лукаво засверкала,
люди суетливы, копошатся словно мыши,
Подобно муравьям, грузы,
мешки несут в три раза больше роста.
Измучены собратья, серебра и золота рабы,
иль любой другой вещицы,
Купцы, набитые алмазами ларцы,
стерегут и днем и ночью, считают до ста,
В долг с жадностью дают, в рост,
высокого полета птицы.
Корень зол всех растят, и лелеют,
пожертвовать отдать не смеют.
Воры любители чужого,
мечтатели богатства,
искусники притворства,
Скупцы и расточители,
всегда бегут, копя монеты,
забывая Бога и о ближнем, блеют
По-ослиному телегу груженую везя,
и в гробе лежать с приданным будут, ради коварства.
Нищему не подав ни разу,
не отдохнуть глазу от блеска драгоценностей
Цветных, сундуки взвалив на спины,
жизнь проживают с набитыми карманами зла.
Мудрец лишь вздохнул,
в миг в прах сребролюбцев обратил,
по ветру развеял средь камней,
Что есть сердца их, разбросаны по миру,
земля их ныне мать и сестра.
Рог боевой рядом возопил,
град шестой он сотворил, приоткрыл.
И крепость та войной была, людьми гневливыми наделена.
Насилие процветает здесь,
каждый готов постоять за честь,
мечом разил
Мстительный герой,
врагов своих беспощадно резал не знающи греха.
Плоть за плоть, девиз рук убийцы,
все одинаковы, похожи, ведь пострижены все как один.
Кто наступает, кто защищает,
методы едины, потому и непростимы.
Зверь, защищающий своих детей,
по-прежнему остается зверем,
когда клыки вонзит в горло врага,
Подставлять вторую щеку Господь учил,
но доселе никто не понял,
и ныне поступки исповедимы
Военачальников и царей, в крови воина отмщенье,
мщенье главный для них удел.
Не ударяй и не толкай, боль не причиняй, заповедано,
а они, сжав кулаки, бьются насмерть.
Одних медалями наделяют,
прославляют, забывая о том,
что они убийцы, мир проклинают.
Во врагах видят лишь цель, мишень,
и острием шершень яростно ужалив,
Дважды, трижды, до скончания веков.
Ирода поклонники живут,
силу, смелость, беспощадность чтут.
Завистники, гнев разрушает их,
нет для языка и рук смирительных оков.
Воздвигнув стены, побои и войны оправдали,
брать меч и погибать от меча не прекращали тут,
Распри, злословие и клевета,
обиды и ненависть к другим народам,
спешат на военный зов.
Блюстители закона,
разбойники, все едины,
