Аркан. Книга 4. Раскаты грома

– А вы сами посмотрите… Одно дело – присутственные места, всякие муниципалитеты и конторы, там этих самых, прости Господи, земляков и днём с огнём не встретишь, и другое – осенние ярмарки! Вы спрашивали про третью половину? Вот она, ваша третья половина.

Дружина Буревестника уже приблизилась к месту событий достаточно, чтобы убедиться: действительно – у ярмарки назревал серьёзный конфликт. Оптиматские крестьяне сгрудились в кучу перед стражниками и орали, указывая на возы с продукцией и на торговые ряды.

– Чинш? – спросил Аркан. – Они впервые продают всё сами, да? Первое лето без барщины – и такая засада! Мало того что с места сдёрнули, так ещё и мыться заставляют… Какое досадное недоразумение.

– Хо-хо, пусть привыкают, грязнули! – раздался комментарий кого-то из дружинников, и тут же посыпались все обидные прозвища, которыми ортодоксы награждали своих соседей оптиматской веры: – Тухлятина, свинтусы, навозники!

Отмена обязательных отработок на полях феодала и введённый вместо этого указом единый денежный налог и так вызвал настоящие глобальные потрясения в оптиматской части аскеронского общества. И если прогрессивные аристократы типа дю Керванов, Варнифов или Инграма и сами уже давно ввели практику сдачи земли в аренду крестьянам в обмен на звонкую монету, то дремучая часть сельских оптиматов была задета за живое. Такая смена привычного уклада! А теперь ещё и руки мыть надо! И не только руки – в принципе, если стражник чувствовал, что от желающего продать на ярмарке зерно или овощи плохо пахнет – он отправлял неряху прямиком к реке: мыться и стирать одежду. И это вызывало целую бурю недовольства.

Глупости? Куда там! Забитые и необразованные представители «третьего сословия» (тех, кто работает) были уверены, что еретики-ортодоксы таким образом хотят заставить их сотворить какие-то свои дьявольские обряды и погубить бессмертные оптиматские души. И одной только искры недоставало, чтобы недовольство превратилось в откровенный бунт.

Аркан направил коня в самую толпу, Негодяй гарцевал на месте, косил дурным глазом, издавал странные звуки, распугивая оптиматских крестьян-вилланов.

– Я – Рем Тиберий Аркан, герцог Аскеронский! – выкрикнул Буревестник и взмахнул знаменем, с которого щерился жуткой ухмылкой Красный Дэн Беллами. – Вижу, мои добрые подданные, у вас возникло непонимание с людьми деспота?

«Люди деспота» заметно расслабились: чёрные котты и чёрные знамёна, да и громогласное представление герцога дали им понять – прибыло подкрепление, и теперь многосотенная толпа оптиматов не сможет их смять. С другой же стороны… Один Бог знает чего ожидать от сумасбродного молодого Аркана!

Оптиматы, которые ещё не прошли сквозь фильтр стражников, и те, которые отказались мыться, собрались в кучу и буйно что-то обсуждали, а потом вытолкнули вперёд мужика, качеством одежды и дородством явно выделяющегося из толпы. Этот виллан в лихо сдвинутом набекрень чепчике-кале, который едва держался на сальных волосах, низко поклонился, чуть ли не метя кудлатой бородой дорожную грязь, а потом забубнил, постоянно оглядываясь на своих единоверцев:

– Вашество Аркан, это самое, как батюшка-деспот вашества-то повелел деньгой платить, а не отработки сеньору делать, так мы, собрав урожай, и повезли на ярмарку, чтобы и в казну-то, и сеньору, и церкви-матери оптиматской положенное отдать. А люди предвосхитительства деспота не пускают! Не велено, говорят, честному оптимату на ярмарку ехать, зерно и картофель торговать!

– Вот как? – нахмурился Аркан и грозно глянул на стражников в чёрных коттах.

Старший из них, судя по нашивкам – сержант, тут же подкинулся:

– Ваше высочество, да мы…

– Пусть он говорит! – погрозил пальцем Буревестник. – Он такой же мой подданный, как и вы, верно? Как звать тебя, добрый поселянин?

Дружинники Аркана, хорошо знающие своего господина, уже переглядывались встревоженно – такой тон означал крайнюю степень бешенства. Но «доброму поселянину» это было невдомёк, и незнакомому сержанту деспотской стражи – тоже.

– Оскар, вашество. – Увидев, как грозный герцог дал укорот служивому, оптиматы явно оживились. – Я староста Шеврю-Барбю, у нас большая деревня, на триста дворов! Не пустили нас на ярмарку, почти никого! Так всё и было, клянусь Фениксом! Так он и сказал: ежели не соблюдаете вы, гиены, правила, и не скребёте тело своё, и не становитесь как ортодоксы – то всё, нет вам пути на ярмарку, и ничего вы не продадите! Мол, ваш оптиматский дух противен нам, и вы свою мерзость оптиматскую на ярмарку не пронесёте! И что это теперь – нам от веры нашей отказываться? Или налог не платить? Герольд проезжал по градам и весям и возвещал, что ныне это… свободное вероиспытание! Никакого ущемления! Так как же оптиматский дух им мерзок?

Закончив, староста Оскар уставился себе под ноги.

Сержант явно имел много чего сказать по этому поводу, но держался, помня строгий взгляд герцога. Аркановские люди давили ухмылки – они-то знали разницу между «гиеной» и «гигиеной», независимо от вероисповедания, при таком-то господине с квартирмейстерскими замашками и маниакальной страстью к чистоте, приобретённой после гребной практики в пиратском трюме. Сам же Буревестник медленно выдохнул сквозь сжатые зубы.

– Я не знаю, Скавр, – вымолвил он. – Есть ли смысл что-то объяснять или это такая же дурацкая затея, как попытка пробить лбом гранитную стену?

– Если мы не будем пробовать – то чем мы отличаемся от Синедриона? – парировал Цирюльник. – Хотите – я попробую?

– Я сам, – сделал отстраняющий жест Аркан, спрыгнул с коня, а потом взглядом нашёл среди своих людей одного ортодокса, одного оптимата и одного популяра и мотнул головой, призывая приблизиться.

Дружинники выехали из строя и спешились следом за Буревестником. Толпа недоумённо смотрела на них, ожидая развязки.

– Сержант, вы пустите этих людей на ярмарку? – очень надеясь, что служивый всё поймёт правильно, спросил Рем.

– Ваше высочество, – с достоинством проговорил стражник. – У меня приказ его превосходительства – проверять соблюдение правил личной гигиены, дабы не допускать распространения заразы, у всех и каждого.

– Гиены… – прошёл шепоток по толпе оптиматов. – Заразы!

– И? – поторопил сержанта Аркан.

– И даже если тут появится сам экзарх Аскеронский, я и его проверю, чтоб руки, значит, чистые, и вшей чтоб тоже… – стушевался сержант, но завершил весьма достойно: – Так что пусть снимают шапки, показывают руки и, стало быть, пусть не воняют ваши люди. Не в смысле лошадиным по?том, потому как понятие есть – с дороги, а другой какой гадостью. Тогда пущу.

Рем кивнул, и дружинники, озадаченно переглядываясь, стянули перчатки и шапки и подошли к сержанту. Тот придирчиво их осмотрел, глянул кому-то за ворот, другого (популяра) попросил распустить скрученные в узел волосы, а потом кивнул:

– Эти могут покупать и продавать, не вижу причин для отказа.

– Ну? – обвёл взглядом толпу Аркан. – Вот – Георг, он оптимат, из Заводи. Вот Ульрих – популяр, бывший невольник гёзов. А это – Язон, ортодокс. И все они могут пройти на ярмарку! Почему?

– Потому что они ваши люди, вашество… – глядя в землю, упрямо проговорил староста крупной деревни Шеврю-Барбю по имени Оскар.

– Проклятье!!! – рявкнул Аркан. – Ты же стоял тут и видел, в чём дело! Смотрел собственными глазами!

Скавр положил ему руку на плечо, пытаясь успокоить. Рем резким движением сбросил ладонь баннерета, скрипнул зубами, а потом проговорил:

– Ты коренной? Родился в Аскероне, Оскар?

– Мой дед прибыл сюда одновременно с мессиром дю Шабри, вашество…

– А за каким чёртом лысым твой дед сюда прибыл? – продолжил спрашивать Аркан.

– Так от войны и чумы бежали, и почвы тут, и погодушка радует…

– Так вот уразумейте вы уже наконец все, что ежели хотите остаться тут, где мир и порядок, и нет войны и чумы, и есть почвы и погодушка – то вы будете мыть чёртовы руки просто потому, что так у нас тут заведено, если вам не хватает ума докопаться до настоящих причин! Все, кому не нравится мыть руки – могут собирать своё барахло и валить через границу – на Восток, Север или Юг, или через Последнее море – по собственному разумению. Я из своего кармана выплачу вашим господам неустойку за уход работников, слово Аркана! Уверен – они недорого возьмут за таких болванов…

Аркан вскочил в седло, Негодяй всхрапнул и заплясал на месте. Ситуация была тупейшая – как раз из тех, когда социальная, мировоззренческая и просто бытовая пропасть была так велика, что единственными приемлемыми выходами казались либо насилие и принуждение, либо – бездействие, по примеру предыдущих герцогов. Рем понимал отца, осознавал причины введения такой практики: три из пяти эпидемий холеры и сыпного тифа за последние двадцать лет начинались в оптиматских сёлах и кварталах, ещё две – завезли на кораблях. Идея постепенно приучить земляков-иноверцев к чистоте, не отрубая грязные руки всем и каждому, была уже верхом гуманности для Сервия Аркана, это следовало признать… Но эффективность подобной новации, по всей видимости, оказалась весьма спорной. Соляные бунты, медные бунты – теперь что? Грязные бунты?

– Так шо? – вдруг спросил кто-то из толпы. – Это надо руки в реке помочить и волосы вычесать, шоб продать зерно? И засим – всё? Это в еретицку веру можно не переходить? Эт придурь такая арканская? Ой, Божечки, делов-то! Вон старый дю Шабри как напьётся – так свиней в сани запрягает и в голом виде набеги на деревни делает, девок ловить! От то придурь! А тут – руки в реку и песочком повозюкать… Дуря?т господа, дурят… Эта дурость не из худших! А то – гиена какая-то, миязмы и великий понос! Пшли, мужики, волосы чесать! Тогда зерно у нас купят, я понял!

У Аркана отлегло от сердца.

– Это кто там такой умный? – выкрикнул он, пытаясь высмотреть единственного хотя бы условно адекватного человека среди всей толпы.

– Конец Тимоне придёт… – зашептались оптиматы. – Замордуют его, как есть замордуют!

– Тимоня? Тимоня, а ну покажись! – широко улыбнулся Аркан. – Клянусь – не обижу.

Люди расступились, и перед взором герцога предстал тощий и сутулый светловолосый молодой мужик с хитрющими глазами.

– Тимоня, хочешь быть моим человеком? – спросил Рем. – У меня оптиматских сёл в домене много! Нужен староста для самого большого из них, а то, может, и бургомистр для какого городишки! Кормлю сытно, одеваю тепло, плачу – много, спрашиваю – строго!

– Не, ну, вашество, оно, конечно, если сытно и много – тогда ага! А это… Волосы чесать и руки мыть… – поднял брови хитрющий Тимоня. – Это такое завсегда, что ли?

– Обязательно! Но зато – никаких гиен и великого поноса! – продолжал улыбаться Рем.

– Тогда… Щас расторгуюсь – и мигом за вами на пустом возу! Но вы уж грамотку справите, что я не беглый, вашество?