Алхимик Великой империи
– Принести сюда доски и гвозди! Забить здесь все и опечатать! Окна снаружи заколотить! Двери замуровать! Я тут позже разберусь. Приказ ясен?!
Граф тяжело дышал, бросая растерянные взгляды по сторонам. В кабинете царил хаос. Поднятая пыль медленно опускалась, блестя в свете солнца, лучи которого лились сквозь высокое окно. Не долго ему оставалось принимать благодатные лучи.
– Куда же, черт тебя побери Михайло, ты их дел? Куда спрятал? Что там было?? – Григорий Григорьевич не собирался сдаваться.
С жестоким в глазах окружающих любопытством, похожим на одержимость, граф искренне беспокоился о репутации русской науки. Но кто же поверит!
– А коли не я? Коли немчура найдет и байки распустит? Что тогда? Ах Михайло… – стонал граф.
– Ежели спрятал ты их – так уж пусть хоть на века. Уноси с собой! Уноси, Михаил Васильевич!
Перед самым выходом Орлов бросил взгляд на стол, где стопкой лежали книги. Несколько исторических томов и один открытый, исписанный рукой Ломоносова, были выше прочих. Почерк в нем был суетливым, убористым – наверное для заметок, для себя писал, подумал граф. Взяв книгу в руки, Григорий Григорьевич увидел наборы формул, какие-то изображения, не то стекол, не то линз, укором напомнивших ему о собственных астрономических изысканиях. Но все это были мелочи! В целую страницу величиной было нарисовано солнце. Нелепое, словно рисунок ребенка, желтое и с лучиками, с каракулями внутри. Набор неясных, хаотичных записей. Работа не была окончена.
***
Остыв и извиняясь перед Елизаветой Андреевной, граф выспрашивал, может ли он чем-то помочь в сложившихся прискорбных для всех обстоятельствах. Смущенная вдова долго ходила вокруг да около, а потом…
Григорий Григорьевич совершенно искреннее поразился – на похороны великого ученого Российской Империи не находилось средств! Семья Ломоносовых, конечно, не жила впроголодь, но и откладывать средства на всякий непредвиденный случай было решительно не с чего. С прискорбной регулярностью лишаясь поддержки от Академии, усилиями интриг и выпадов герра Шумахера, Михаил Васильевич вынужден был оплачивать все самые важные эксперименты из личного кармана. И был бы этот карман еще широк! Из жалования статского советника… Потрясающая, гнуснейшая нелепость, – возмущался про себя Орлов, – не выбей я ему ранг и останься Михайло в титулярных – наука целой державы могла бы потерять больше открытий, чем иные европейские светила, купающиеся в роскоши и почете, совершают за жизнь. А порой и не совершают. Да что же это такое? Как такое возможно?! Да-а-а, велика Россия! В ней одной такое мыслимо и зримо… Почему идейный человек у нас всегда должен быть без штанов, черт вас побери? – бранился Орлов, словно сам не был вознесен на самый верх несправедливостью общего устройства.
– Ну а как были бы у Михайлы деньги? Да побольше! Что тогда? На какие высоты взлетела бы на их крыльях русская мысль?
В глубоком расстройстве чувств, Орлов щедро усыпал комод при входе в дом золотыми империалами. Не удовлетворившись примерно получавшейся суммой, он, вывернув карманы расшитого золотом и бриллиантами камзола, где нашлись и другие монеты, высыпал все, что было при себе. Тысячу рублей, а может и поболе.
Постоял с сочувственным видом, прислушиваясь к звукам работавших гвардейцев. Откланялся. Кабинет Ломоносова остался надежно опечатанным – гвардейцы забили его досками в несколько рядов, словно дверям несчастной комнаты, где работал великий ученый, предстояло сдерживать неприятельскую армию по меньшей мере до рассвета следующего дня. И это при артиллерийской поддержке у противника!
Глядя на груду крест-накрест нашлепанных крепких досок, многослойным чехлом обросших вокруг окна, Орлов удовлетворенно кивнул – такой солидный конструкт можно разбирать целый день. В лучах солнца блестели широкие шляпки кованых гвоздей. Покинув дом и вновь без труда обгоняя гвардейцев, сиятельный граф зашагал к Зимнему, махнув рукой на экипаж:
– Не поеду!
Хотелось пройтись. Ветер с Невы дул по-зимнему, морозно. Студеный холод, губительный для тысяч чахоточных и болезных, был разгоряченному Орлову лишь на пользу – голову остудить помогает.
Выкупив почти все, что оставил в наследство великий Михаил Васильевич, сиятельный граф сделал что мог, дабы сохранить и уберечь все это от ловких немецких противников Ломоносова из Академии. Удалось не сполна, конечно, но отчасти преуспел. Еще долго это грело душу Григория Григорьевича, да и некоторые записи оказались бесценны, когда русское государство встретили суровые напасти, уготовленные ему будущим – великий мор, да и мало ли их было? Великую силу знания дают, коли в них понимать и к решению задач приспособлять умеючи! Бесценную силу!
Вдова Михаила Васильевича, преданная и любящая немка, при крещении принявшая имя Елизаветы Андреевны, была обеспечена и ни в чем не нуждалась до самой своей смерти.
– Но черт побери, Михайло! – еще не раз взрывался Орлов, вспоминая тот день, – что за чертовщину такую ты скрывал от нас в тех свитках? Куда спрятал? Надежно ли..?
Глава 4
Нижний Новгород, июнь 1896
– Эй, запрыгивай, пока не тронулись, не зависай там! – Александр Владимирович Толстой, студент факультета медицинских наук, кричал своему товарищу из физмата.
– Момент, Саня, прихвачу только пару газет! А ну как в вагоне не найдется симпатичных мамзелей и всю дорогу мы станем унывать в буквы?
– Ну уж это вряд ли – добродушно рассмеялся Александр в ответ.
Мишка был заядлым донжуаном. Хотя особенной внешней привлекательности за ним и не наблюдалось – мощная фигура деревенского батрака, ярко контрастируя со странной для эдакого типажа образованностью, кружила дамам головы. Производя первое впечатление сельского парня, стоило лишь Мишке открыть рот и заговорить о сумасшедших двигателях Яковлева, приводящих в движение тяжелые конструкции, прозванные автомобилями, или о гиперболоидах Шухова, о логарифмах и интегралах – барышни таяли и быстро проходили все метаморфозы: от удивления до восхищения. Слишком уж выразителен был контраст! Слишком обманчиво первое впечатление… Ну, а уж помочь прекрасной особе перейти от удивления к симпатии, поигрывая мощными мускулами и взывая к животной части, не стоило опытному Мишке никаких трудов. Тут была его стихия!
Совсем другим был Александр Владимирович. Воспитанный в интеллигентном семействе Пелей, неизвестно в кого он вырос худым, долговязым юношей с высоким лбом, небрежно забранными назад соломенными волосами и рассеянным, мечтательным взглядом. Прячась под круглыми очками, глаза Александра светились какой-то неугасаемой внутренней работой, словно он пребывал и здесь и где-то еще, в царстве собственных идей и размышлений .
Поприветствовав студентов жесткими лакированными сидениями, поезд отошел от вокзала, выпуская в лазурное июньское небо густые, черные клубы. Московско-Нижегородская железная дорога мчала всех желающих на Всемирную Выставку. Ехали на свои, так что о первом классе не могло быть и речи. Чего уж там – не шла она и о втором. Зато было весело!
Народ, плотно набив вагон, пыхтел папиросами, поедал пироги, прикладывался к фляжкам с горячительным. Травили анекдоты. Седой мужичок с хитроватым прищуром, играл в шашки с соседом – грузным и каким-то расплывчатым мужиком, не по июньским погодам укутанным в шерстяную фуфайку. Старичок, словно стараясь отвлечь своего соперника, с чувством поигрывая интонациями травил анекдоты:
– Пошли как-то, значит, Пушкин и Лермонтов на бал. Сидят там, значит, и кушают арбузы.
– Арбузы? Че? – фуфайка поднял мутноватые глаза на старичка.
– Арбузы, да-да, арбузы! Так вот, съест Лермонтов ломоть, а корку подкладывает Пушкину. Ну, погрызли, погрызли, а потом Лермонтов такой и говорит: «Господа! Вы только посмотрите, какой Пушкин обжора! Вон сколько у него корок!»
В вагоне многие слушали. Головы оборачивались, посмотреть кто там рассказывает. Мелькали улыбки предвкушения.
– А Пушкин, значит, и отвечает: «Господа! Да вы гляньте, лучше какой обжора Лермонтов! Он даже и корки свои съел!»
Ехать в третьем классе было тесно, зато не скучно. Старичок всех обыгрывал в шашки.
– Что думаешь потом делать, как закончишь? На Урал? – Александр смотрел в окно.
Мерный стук колес, бескрайние пейзажи России настраивали на мечтательный лад. Хотелось смотреть вдаль не только бескрайних полей, стелившихся за окном поезда, но и в столь же бескрайнее, даст Бог, собственное будущее. Какое оно будет? Что там грядет? Решительно неизвестно!
– Ну а какие у меня варианты? Фабрикант дал – фабриканту и отдам – на Урал, конечно.
Родившийся среди трудящихся на заводе крестьян, Мишка совершил практически невозможный полет и, впечатлив заводского хозяина неожиданными способностями, получил деньги на учебу в Москве. На Петербург, конечно, не размахнулись, но знаний, что понадобятся горнякам от Мишки по возвращению, Москва была готова насыпать с горкой – только подставляй лукошко. Учись, не ленись, а там, глядишь, и в люди выйдешь – в инженеры пробьешься.
Без столь ясных перспектив поступил Александр. Пель и Менделеев помогли знакомствами, написали несколько писем, подсластили, где нужно, рекомендациями – мальчишка-то вон какой толковый. А там понеслась! Во врачи Александр не стремился – сразу понял, что ни Пироговым, ни Боткиным ему не бывать, ну а сразу же соглашаться на меньшее было как-то несерьезно. Жизнь и так потом сама расставит по своим местам, но пока молодой-то лучше замахнуться повыше? – так рассуждал граф Толстой, несколько лет назад явившийся с рекомендательными письмами к дверям Императорского Московского университета. Зачислили…
Сколько сразу открылось возможностей для пытливого ума! Соединения веществ стали его страстью. Конечно, не обошлось здесь без влияния Пелей, да и впечатляющих друзей у старого аптекаря хватало. Термохимическая лаборатория профессора Лугинина, звезды революционной Гейдельбергской читальни (за что по возвращении в Россию профессор даже успел отсидеть), стала вторым домом. Вернее, конечно, общежитием – нанять даже и одну отдельную комнату у Александра не хватало средств. За графский титул жалованья не платят. Работать же в ущерб учебе не хотелось – слишком много значил в глазах юноши первый опыт.
Основав собственную кафедру, Лугунин заряжал энтузиазмом, сыпал множеством сложных, незнакомых терминов, правил и законов, которые Александр старался впитывать, но не так, чтобы лишь запомнить и отчитаться, а глубже – понять изнутри, разобраться. Хвастаться успеваемостью не удавалось. Порхающие интересы не позволяли сосредоточиться на чем-то одном, ну а прыжки между науками, в попытках собрать все знания, полезные для понимания превращений и взаимодействий, не давали плодов – требовалась глубина.
Александра, впрочем, мало интересовала академическая репутация – его манили настоящие, большие открытия. Делать их в чем-то одном, узком, было как-то не романтично, не высоко и… не привлекательно. Ну что такое, в самом деле, диссертация про определение теплоёмкости физических тел с неподвижным калориметром и с подвижным нагревателем – скука же одна! Тоска… Вот если бы какой-то совершенно новый материал создать, важный для человечества или, еще лучше, золото из свинца, о чем первый учитель его всю жизнь мечтает…
Перебиваясь то со стипендией, то без оной, с головой уходя в книги и опыты, Александр жил, иной раз на долгие месяцы выпадая из потока юных развлечений, в которых купался Мишка. Сложно было сказать, что между ними общего и почему дружны – ладили и все тут. Бывает же, что легко и комфортно с человеком? Бывает!
***
– Ты гляди, да неужто и такое уже изобрели! Во наш брат на выдумку то смекалист – Мишка переваливался от одного экспоната к другому, грузным торсом распихивая очарованную новшествами толпу.
– Ну, как видишь… а ты не про него разве мне рассказывал? Когда о двигателе то говорил.
– Так это я про наш первый автомобиль русский говорил, а тут то трактор! Вон, смотри, трактор Блинова, все написано – здоровый какой.
Машина выглядела громоздкой и какой-то нелепой, словно колеса обтянули подвесной лестницей, а сверху водрузили деревенский нужник и котел.
– Поле может вспахать, заменяя кучу лошадей, а изобрел наш человек – Федором звать, из крепостных.
– Похвально, с интересом кивнул Александр, разглядывая железное чудище и представляя его в поле, в шмякающихся брызгах почвы, вылетающей из-под тугих железных гусениц.
– Верное дело, такую машину ждет успех! Здесь столько толстосумов бродит – купят. Вон что наш крестьянин может! – восторгался Мишка.
Разбитый под выставку парк потрясал широтой своих размеров. Народу было… тьма! Весь мир, казалось, съехался сейчас в Нижний, посмотреть на чудеса русской промышленности, да искусства. Казна не скупилась очаровать иностранных гостей. Как-никак международный престиж. Вложились и ведающий финансами империи Витте, и богачи вроде Саввы Морозова да Мамонтова.
Было на что посмотреть! Сотни павильонов, выстроенных со вкусом и не считая денег, вмещали тысячи изобретений, кружащих голову и обещающих, что грядущий век станет лучшим в эпохе человечества. Все сложное, скучное и тяжелое достанется выполнять бессловесным машинам, ну а живой человек погрузится в творчество для возвышения своей души и в науки для тренировки разума.
Июнь ласкал теплым солнцем. Выставка превратилась в целый городок со своим водопроводом, фонтанами, сотнями электрических фонарей, освещающих это великолепие даже ночью. Дамы в легких платьях, со звонким смехом и зонтиками наперевес, держали под руки мужчин в легких, светлых тонов костюмах. Голову кружили башни Шухова, словно списанные с чертежей давно забытой цивилизации. Очаровывали висящие над парком воздушные шары и дирижабли, зазывая взмыть в самое небо и с высоты, где не летают даже птицы, заглянуть за край земли.
– Сколько же все это стоило нашим богачам? Вот ведь карманы то у кого бездонные, у Савв! – то ли ворчал, то ли восторгался Мишка.
Александр ничего не ответил. Он вообще неохотно говорил о финансах. Деньги были болезненной темой для молодого графа, волею судьбы не только оставшегося без наследства, но и живущего много скромнее даже самого заурядного, лишенного талантов и происхождения канцелярского клерка. Не то чтобы граф Толстой видел себя выше и лучше иных или задирал нос – едва ли они бы с Мишкой тогда сдружились. Но так хотелось почувствовать вкус свободы, которая стояла за деньгами… Не роскоши даже, а именно свободы, просто вздохнуть чуток поглубже, не считать, хватит ли на эту неделю.
Как и многое другое, деньги для Александра были скорее идеей – возможностью. Их вроде и хотелось получить, но когда-нибудь потом – чуть позже. А сначала сделать что-то по-настоящему крупное, для солидности. Мысли о медленной и неспешной карьере, каждые пять лет поднимаясь на очередную ступеньку бесконечной лестницы табеля о рангах, нагоняли столько уныния, что никак нельзя было с ними мириться. Нет! Только не так! Чтобы занять значительное место, нужно и сделать что-то значительное, раз уж некому за тебя похлопотать… Да! Этого хотелось. Житье лабораторного служащего, с головой ушедшего в науки увлекала, устраивала, но лишь до поры. Может быть, однажды получится восстановить честь своего рода. Продолжить его, вновь продлить в вечность… Александр отгонял такие мысли. Все это слишком далеко, призрачно. Недоступно. По крайней мере пока.
– В России много богатых людей, это верно, – выйдя из задумчивости ответил он Мишке.
– И далеко не все из них наши, русские, не так ли? Ладно Морозовы с Мамонтовыми, ну так богатеют на нашем добре и всякие Нобели, Ротшильды… Слыхал, как лихо они осваивают Кавказ? Нефть качают, трубы кладут…
– А в чем же вред? Тебе то что? За свои деньги и кладут, налоги платят, – Александр понял, что темы избежать все равно не удастся.
– Может и платят, да вот только все равно мошна у них растет год от года, золото ко всяким Ротшильдам заморским утекает, а наш мужик как был гол, так и остается – уж я-то знаю о чем говорю! Сам с уральских…
– Не все сразу, Мишка. Вон на меня взгляни – я вроде бы и граф, но титулом за шампанское то не заплатишь – Александр примирительно рассмеялся, – раз нынче такие повороты лихие судьба вертит – там и до взлетов простых людей недалеко. У тебя-то вон тоже какие перспективы, – Александр задорно подмигнул товарищу, которого в университете за глаза называли Ньютоном в шкуре Аякса4.
Польщенный, Мишка на миг задумался о своих перспективах, под некоторыми углами представляющимися и в самом деле неплохими. Расплылся в довольной улыбке.
Игристые вина Льва Голицына, отхватившего себе целый павильон, смекалистым народом быстро прозванный бахусовым5, кружили голову лучше всего. «Хочу, чтобы рабочий, мастеровой, мелкий служащий – все пили хорошее вино!» – многообещающе гласили развешанные всюду плакаты и вывески. Здесь же был и сам князь – демонстрировал шампанское, созданное специально по случаю коронации нового Государя Императора Николая II – «Новосветское». Попробовать достойный самого Царя вкус пузырящегося хмеля стояла длинные очередь желающих. Летними вечерами шампанское лилось рекой и пилось превосходно. Сзади к павильону откуда-то таскали лед – охлаждать бутылки. Теплое игристое это даже как-то неприлично…
– Исчезнут расстояния! Все смогут часами говорить друг с другом! – восторгался Мишка у павильона с водолазом, погруженным под воду, но продолжавшим разговор с «землей» через хитро встроенный в его тяжелый шлем аппарат Колбасьева. Переносной телефонный аппарат в металлическом корпусе на деревянной ручке, плоский и круглый, по форме напоминал лупу. Таинственный телефон уже охотно нашел себе место на флоте, а сама технология сулила самые фантастические перспективы.
Нижегородская выставка производила впечатление весьма сильное. Бывалые путешественники замечали, что России удалось совершенно затмить недавнюю свою Колумбову коллегу, прошедшую всего несколько лет назад в Чикаго. А уж еще более раннюю в Париже так и тем более. Куда им всем…
Когда встал выбор, отправиться в павильон Севера, где самоед играл и трюкачил с тюленем Васькой, или же взглянуть на картины – дороги Александра и Михаила ненадолго разминулись. Осматривая полотна русских мастеров живописи, в углу залы, висящую неприметно и в тени молодой граф обнаружил акварель кисти Репина.
Менделеев в мантии доктора Эдинбургского университета строго смотрел с яркой, сочных красок картины, словно говорил – зачем все это – дайте же мне, наконец, работать! Сколько сразу нагрянуло воспоминаний… Вот он, совсем еще мальчишка, несется к казенной квартире Университета в здании Двенадцати коллегий, где живет Дмитрий Иванович. Несет ему бумаги от Пеля – хитрые расчеты и формулы, посоветоваться. Старый аптекарь и мировая знаменитость дружат, регулярно работают вместе – Менделеев частый гость в алхимической лаборатории Василия Васильевича. Вместе сидят у атанора, беседуют, размышляют…
Вбежав в гостиную, Сашка стоит, мнется, ждет, пока Дмитрий Иванович выйдет из кабинета, а супруга его отчего-то смотрит лукаво, укоризненно, глаза блестят, словно вот-вот рассмеется. Распахивается кабинет, облаченный в яркую, незнакомую мантию, Менделеев выходит и приветствует, берет бумаги. Смотрит вниз и вдруг к-а-а-а-к расхохочется! Сашка смотрит вниз – правый ботинок весь в навозе уделан, а под ногами паркет – вот все по нему то и размазалось.
Кошмар! Хотелось провалиться под эти половицы незамедлительно и лишь несправедливая твердость пола заставляла мальчика терпеть столь мучительные унижения.
– Между прочим это огромная проблема, молодой человек! – смеялся Дмитрий Иванович – нет-нет, я не про испачканный паркет – это ерунда, а вот лошади и их навоз..! Я тут подсчитал на досуге, что ежели мы ничего в своей жизни не поменяем – уже к середине следующего века выйдет такая ситуация непростая, как бы это попроще сказать… Ну в общем, число лошадей, чтобы навоз из города вывозить и ими же накладываемый по пути абсолютно сравняются! Мы все, простите, утонем в дерьме! – хохотал Дмитрий Иванович, – вот, смотрите, у меня там все подсчитано..!
Из кабинета выглянул знакомый Сашке художник – Илья Ефимович Репин. Сашка прервал их работу над портретом, на которой настоял, конечно, сам художник – старый друг великого химика. Не зная куда и деть себя, представшего перед двумя значительными господами в столь пахучем образе, Сашка был готов закрыть глаза и побежать уже хоть куда-то – лишь бы подальше от нескончаемого позора. К счастью, Анна Ивановна, жена Дмитрия Ивановича, позвала служанку и в скорейшем времени маленький граф был спасен, вытащен из щекотливой ситуации – ботинок отмыли.
Александр помнил, как впечатлился огромным, сверкающим и прозрачным камнем из богатой коллекции минералов Дмитрия Ивановича. Стараясь не мешать художнику, ожидая, пока они закончат и Менделеев напишет ответ, чтобы сразу отнести Василию Васильевичу, Сашка осматривал домашнюю экспозицию ученого. Время от времени он задавал вопросы, которые казались ему взрослыми, умными и важными.
– Дмитрий Иванович, это такой огромный бриллиант здесь? Такие в самом деле бывают?
– Нет, конечно, – рассмеялся Менделеев, – это хрусталь. Бриллианты не бывают такими огромными, никогда. В украшениях они обычно меньше, намного – ну да ты ведь видел, наверное?
Сашка кивнул, но неразрешенные вопросы еще оставались.
– А если попытаться такой бриллиант сделать? Вот таким, как этот хрусталь, большим. Получится?
– Сделать? Бриллиант? – рассмеялся Менделеев.
– Василь Василич говорит, что алхимия может свинец превратить в серебро или даже в золото, нужно только разгадать старые секреты. Так наверное, можно же и бриллианты? Они ведь же тоже дорогие? – беззаботно рассуждал мальчик.
Восседающий в мантии Менделеев улыбался. Красный, синий – яркие цвета шелковистой ткани придавали ему облик таинственного, средневекового волшебника. Улыбался и Репин, стараясь впрочем не отвлекаться, чтобы не испортить портрета неловким мазком.
– Алхимия, Сашка, это сложно, – поучал Дмитрий Иванович, – я не возьмусь сказать, что совсем уж нельзя превращать одни металлы в другие, но вот что – куда сложнее человеком хорошим стать. Это поважнее будет. Может у свинца и нет потенциала быть золотом, зато у тебя точно есть таковой в науках – вон ты какой любопытный. Начни с этого! А там сам разберешься – Менделеев подмигнул. Сашка смущенно заулыбался. Минутой раньше он испросил у Дмитрия Ивановича один из томов по химии «для продолжающих» и теперь стоял с книгой под мышкой, непропорционально большой в сравнении с его худым, жилистым телом.
– А для начинающих я уже прочитал! Два раза! – вздернув нос просопел маленький граф.
Отчего-то все рассмеялись.
– Чем смогу – я тебе помогу, – пообещал Менделеев. – Неучем не останешься, ежели только сам плошать не станешь.
Дмитрий Иванович свое слово сдержал – рекомендация в Императорский Московский Университет была от него.
***
– Ну что, подкрепиться? Время к ужину! Ай-да вниз – там цены к людям подобрее?
Александр и Михаил зашагали в сторону фуникулеров, соединяющих верхний и нижний уровень Нижнего Новгорода, протянутого для удобства жителей и гостей Всемирной Выставки. Подвешенные к тросу кабины медленно бороздили воздух, зазывая прокатиться и посмотреть виды на реки с лучших ракурсов.
Солнце ушло – приятная прохлада ласкала кожу. В воздухе растворились запахи высаженных цветов, зелени и свежей воды – ветер дул с разлива Волги. У лужайки, задорно бренча на балалайке, громко распевал похабные частушки какой-то хорошо поддатый мужик с бородой. В лаптях и народном костюме он, видимо, целый день бродил по выставке за пару монет – удивить, да развлечь заграничных туристов старым русским колоритом. Его звонкий голос привлекал внимание городовых, посматривающих, время от времени, как бы задорно отплясывающий мужик в пьяных своих безобразиях не перешел границ приличия. Все-таки Всемирная Выставка! Не какой-нибудь там пьяный первостольный балаган, что закатывается на большой ярмарке гулящим людом…
Сколько по морю ни плавал
Моря дна не доставал!
Сколько в девок не влюблялся
По Матаньке тосковал!
Раз деревня, два село
Как Матаньку повело…
Напилася самогону
Да и выпала в окно!
У-у-у-у-у-х!
На столе клопы сидели
И от солнца щурились!
Как Матаню увидали
Сразу окочурились…
Ох, Матаня, делу время
А потехе только час
Мы напелись, наигрались
Поплясать бы нам сейчас!
Положив балалайку прямо на траву, мужик уселся на корточки и попытался сплясать казачка, выбрасывая ноги вперед и хлопая в ладоши, но быстро завалился на спину, задрав обвязанные онучами ноги в нелепых, расшитых цветастыми нитками штанах. Послышалась витиеватая брань, перешедшая во всхлипывающий хохот – человеку было хорошо. Два городовых, стоящих поодаль и показывая на него пальцами, тоже согнулись от смеха.
