Пролетая над самим собой
Исидор Владимирович слыл, не без оснований, на редкость мягким человеком. Пытаясь воспитывать маленькую дочку Ирочку, наказывая ее, приказывал, несколько повышая голос: «Немедленно встань в угол»… Ирина верещала и в угол не вставала. Проходило некоторое время, не видя результата, повторял: «Встань в угол!», уже пропуская слово «немедленно», которое куда-то улетучивалось. Дальше шла просьба, тихим голосом: «Прошу тебя, встань в угол». И не добившись успеха, как бы извиняясь за причиненную ребенку обиду, молил: «Ну хочешь, я встану сам?!»
Открытка из Вены, датированная 1972 годом.
Дорогие дети! Живем хорошо, культурно, были в академическом театре, посетили Зальцбург, ходим купаться на Дунай и загорать в Венский лес, едим шницель по-венски и пьем кофе по-варшавски. Все нас любят и уважают. Привет всем! Все меня принимают за югославского короля, а маму – за Сильву Вареску. У нас прекрасный номер с видом на бельведер. Пьем пиво и поем вальсы Штрауса. Целуем и обнимаем. Привет Табачниковым.
Трудно передать атмосферу дома, двери которого всегда открыты для друзей, где весело и доброжелательно, где накормят и напоят: Шура, мастерица кулинарии, по ее словам, в молодости училась в кулинарном техникуме. Не однокурсница ли хазановского героя? Особенно удавались ей супы – не супы, а волшебный напиток.
Исидор Шток, Андрей Старостин на даче в Переделкине. 1975
За столом в семидесятые годы собирались удивительно интересные люди: режиссер Арнольд, актер Меркурьев, М. Яншин (крестный отец Ирины) и его жена актриса Ляля Черная, писатель Л. Ленч, кинокритик Я. Варшавский, свояк Андрей Старостин с женой актрисой Ольгой Кононовой, их дочь Наташа и ее муж Саша Дорошевич – молодой, но уже обруганный в газете «Правда» кинокритик, драматурги И. Прут, В. Крахт, В. Минц, поэт К. Ваншенкин с женой поэтессой И. Гофф, писатель Ю. Трифонов с молодой женой, тогда еще О. Березко. Какие проходили хлебосольные застолья, наполненные шутками, розыгрышами, анекдотами, – приятно вспомнить…
Исидор, гостеприимнейший из гостеприимных и в московской квартире, и на даче в Переделкине, никогда не жаловался, что ему мешают наши шумные друзья. Выходя из кабинета, поздоровавшись и перекинувшись несколькими фразами с пришедшими, удалялся к себе «творить дальше», часто в стихотворной форме давая хлесткие характеристики нашему сообществу. На Иринину подругу был написан следующий пасквиль: «У моей Ирины все друзья кретины, все подруги бляди, кроме Б. ко Нади». Надя обиделась! Ей хотелось большого! Появилось продолжение: «Было горько мне узнать, что Надя Б…ко – тоже блядь».
Зная, что ожидается в гости чудесный доктор Леночка Биц, наша близкая подруга, Исидор каламбурил: «Когда приедет Лена Биц, пред нею упаду я ниц».
Главный член семьи по имени Кузя, подаренный Образцовым от помета его очаровательных сиамских котов, прожил долгий кошачий век, всегда ощущая заботу и ласку. В свои молодые годы котяра обладал завидной прыгучестью, о чем свидетельствовали два отсутствующих рожка люстры, задетой им при беспосадочном перелете со шкафа на портьеру. Не в меру активного кота пришлось отвести к ветеринару. Об этом случае Исидор рассказывал (подобную историю мне пришлось слышать и от А. С. Менакера, мужа М. В. Мироновой). Сидя в очереди на процедуру и успокаивая котика, драматург услышал от вышедшей из кабинета медсестры: «Кот Шток – на кастрацию».
На кота все обращали внимание – сиамцы были диковинкой в Москве семидесятых. Комментируя кошачью красоту, ИВ сразу подчеркивал, что у него с Кузьмой глаза одного и того же голубого цвета. «Не хочу расстраивать Шуру правдой… Кузька мой внебрачный сын».
Исидор любил выносить любимца на травку около дома и с нежностью наблюдал за его передвижениями. Кузя в преклонные годы уже не мог взлетать на руки или на плечи членов семьи и только прыгал на сиденье невысокого хозяйского кресла, точно зная, что его никто никогда не прогонит. Когда от старости котик занемог и перестал есть, мне пришлось делать ему уколы с глюкозой и кормить бульоном через катетер.
Когда Штоки жили еще на Беговой вместе со старушкой мамой, ИВ говорил: «Дома находиться не могу. Мать еврейка, жена цыганка, домработница татарка, кошка сиамка. Пойду в СП СССР подышать русским воздухом».
Одна из лучших баек Исидора, в значительной части правдивая. На одном из заседаний в СП, рассказывал Шток, одного из руководителей союза, ярого антисемита, обвиняли за «плохое отношение» к писателям еврейской национальности. Отвечая на критику товарищей, он вышел на сцену и обращаясь к собравшимся, простер к ним руки с возгласом: «Евреи, разве я к вам плохо отношусь?»
Восстановить справедливость…
Однажды я прочел Ахматовой известные строки Мандельштама:
А еще над нами воленЛермонтов, мучитель наш,И всегда одышкой боленФета жирный карандаш.А потом я спросил у нее:
– Почему Осип Эмильевич так нехорошо пишет о Фете?
Анна Андреевна улыбнулась и отвечала:
– Просто в ту минуту ему так показалось.
Из книги М. Ардова (протоиерея)В искусстве творцы иногда объединяются в группы, что совершенно нормально для людей, занимающихся одним и тем же делом. Когда они достигают определенных успехов в одной узкой области, близкие отношения со временем зачастую тускнеют, пропадает былая искренность.
Мне не удалось, находясь в положении наблюдателя, за двадцать лет работы в ЦИТО отметить особой дружбы между блестящими врачами-хирургами – заведующими отделениями. Также и среди композиторов, коллег моего отца, не могу отметить длительной и преданной дружбы, особенно если они были успешны в творчестве. Правда, можно вспомнить близкие, дружеские отношения «до конца» у музыкантов, например Моцарт – Сальери. Законы жизни. Правда жанра.
Творческие люди в подавляющем большинстве, созидая, живут по особым законам бытия. Одним из двигателей успеха является некий комплекс переживаний: постоянная неудовлетворенность самим собой, сомнения, чувство соперничества (творческого – по-хорошему или зависти – по-плохому). Это состояние, являясь неким допингом, заставляет кровь с удвоенной энергией бежать по сосудам, не спать ночами, обдумывая новый поворот сюжета, или вскакивать среди ночи и садиться к столу, чтобы записать пришедшую внезапно важную деталь, чтобы в конце концов медленно пополз занавес на сцене театра и начался спектакль.
Арбузов, Гладков, Шток и Плучек – закадычные друзья по жизни, создавшие вместе студию. Их расставание, расхождение из-за различий в творческих взглядах, а далее, как следствие, охлаждение и разрыв дружеских отношений происходили не за один день. Объяснять ситуацию страхом и тем, что кто-то куда-то переметнулся, мягко говоря, было бы некой неточностью или нежеланием понимать действительных побуждений, приведших к разрыву, а главное, изменений, происходивших в стране.
На мой взгляд, не совсем верно выступать судьёй в таком тонком вопросе, как многолетняя дружба успешных творческих людей.
Не надо забывать, что периодические недопонимания и расхождения во взглядах, судя по дневниковым записям Гладкова, происходили между Штоком, Гладковым и Арбузовым – друзьями, но и соперниками, в хорошем смысле, ещё в конце тридцатых.
Исай Кузнецов, знакомый с Исидором со студийных лет, с тридцатых годов, должен был, конечно, об этом знать, а также, с другой стороны, прежде чем публиковать свои домыслы, еще раз вспомнить о постоянной поддержке, оказанной ему со стороны И. Ш.
«Он хорошо относился к нам с Заком, – писал Исай в своих воспоминаниях, напечатанных уже после смерти Исидора. – Ему нравились наши “Два цвета”, он напечатал их в своем сборнике “Театральная Москва”, дал рекомендацию в Союз писателей». То есть Исидор Владимирович Шток брал на себя ответственность, использовал свои незначительные начальственные возможности для дружеской и профессиональной поддержки.
Тогда не совсем понятно, зачем нужны «компилированные воспоминания» Исая Кузнецова, далекие от правды. После ухода драматурга хорошее, к сожалению, отошло на второй план или стерлось из памяти ИК, появились слова, бросающие тень на доброе имя Исидора.
В действительности «Ася» и «Дора», как они называли друг друга – Арбузов и Шток, достойные, блестящие люди. Студийная дружба в тридцатые, сороковые и пятидесятые – верность и поддержка. По воспоминаниям первой жены Арбузова, Анны Богачёвой, в 43-м году в шестиметровой комнате, снимаемой Арбузовыми на улице Горького, где росла четырехлетняя дочка Варя с вечно меняющимися няньками, Шток соорудил объявление: «В этом доме всегда требуется домработница». Близкие, верные друзья, они могли подставить плечо друг другу.
Сидя в ресторане ЦДЛ или на трибуне стадиона «Динамо» вместе с А. Старостиным, «болели футболом». «Спартак» занимал далеко не последнее место в их многолетней дружбе, а обаяние АП всегда цементировало отношения. В семидесятые я ни разу не слышал от «Доры» плохого слова в адрес Арбузова. Уверен, что и он тяжело переживал разрыв, памятуя их прекрасную совместную, творческую жизнь.
История с рукописным экземпляром «Поэмы без героя» А. А. Ахматовой
В пятидесятые годы, когда семья Штоков еще обитала в двухкомнатной квартире дома (барака) на Беговой улице, построенного пленными немцами, одной из постоянных фигур за штоковским столом была поэт Мария Сергеевна Петровых, близкая подруга А. А. Ахматовой. Ее творчество высоко ценили Мандельштам и Пастернак. Стихотворение М. Петровых «Назначь мне свиданье на этом свете» Ахматова считала одним из шедевров русской лирики XX века.
Находясь в эвакуации Ташкенте, будучи соседями по общежитию писателей по улице Карла Маркса, Исидор и его первая жена Ольга Романовна помогали Ахматовой чем могли в трудном быту. Со слов Лидии Чуковской, «ИВ, весельчак и остроумец, развлекал Анну Андреевну своими каламбурами». Исидор Шток стал одним из тех, кому посчастливилось услышать первые редакции «Поэмы» из уст самой Ахматовой. А. А. тепло и внимательно отнеслась к творчеству Исидора, сделав свои замечания по поводу пьесы «Осада Лейдена» – аллегорического изображения осады Ленинграда.
Когда Штоки уезжали в Полярное, Ахматова сделала им драгоценный подарок: собственноручно переписанный экземпляр «Поэмы без героя» 1942 года1.
«Поэма без героя» Анны Ахматовой. Подарок Исидору Штоку
Л. Чуковская в своих «Ташкентских тетрадях» не скрывает обиды по поводу того, что не ей первой была подарена поэма, уже читавшаяся знакомым и обсуждаемая в литературно-художественных кругах Ташкента:
22 декабря 1941 года. «…Я ушла, сердитая – не за неистовую речь, а за то, что она никак не дает мне переписать поэму, хотя и понимает, что это необходимо»2. 8 января 1942 года: «…она предложила, что сама перепишет поэму и отдаст мне экземпляр на сохранение»3.
Автограф Анны Ахматовой
12 апреля 1942 года. «Штоки уже укладываются. Оказалось, что NN дарит им экземпляр поэмы… Я очень люблю Исидора Владимировича, но очень обиделась и огорчилась. Я уже три месяца умоляю NN переписать мне поэму, принесла ей для этого тетрадь, чернила; она обещала ко дню рождения – и вот – Штокам. Разумеется, надо было молчать, как я уже четыре года молчу в подобных случаях, но я не сдержалась. NN сначала ласково оправдывалась, а потом сказала очень зло:
– Не беспокойтесь, умру – все Вам достанется. Вы душеприказчик4».
На мой взгляд, Лидия Чуковская не смогла до конца простить эту историю Штоку. Ревность победила… родились небылицы.
В нашей семье как бесценная реликвия хранится отпечатанная на машинке рукопись «Поэма без героя», подаренная ИВШ Анной Андреевной Ахматовой с ее посвящением и авторскими пометками в 1955 году (поздняя и полная редакция).
Конец августа 1980 года, у Исидора предынфарктное состояние. По российской традиции «скорая помощь» приехала по адресу: ул. Павленко, 5 нескоро, пациента попросили самому (раз может ходить, а лестница очень узкая) спуститься вниз… Клиника, реанимация… 17 сентября его не стало.
Когда кто-нибудь из детей, а теперь и внуков, говорит что-нибудь по-настоящему смешное и интеллигентное одновременно, то мне кажется, наследственное чувство юмора существует… и оно, конечно, в них от автора «Божественной комедии».
Андрей Старостин: «Всё потеряно, кроме чести!»
О футболе, и не только о нем
«На протяжении многих десятилетий, связывающих меня с футболом, я неисчислимое количество раз пытался ответить на вопрос: в чем же притягательность этого кожаного кудесника – футбольного мяча? Увы, сколько-нибудь убедительного ответа так и не находил. И сейчас не знаю, в чем его магнетизм» – так начинает одну из своих книг, «Встречи на футбольной орбите», изданную в 1978 году, ее автор Андрей Петрович Старостин.
С продуктами питания в стране, мягко говоря, были трудности. На этом фоне футбол становится для людей чуть ли не единственным способом свободно выплеснуть эмоции, получить положительный заряд энергии, болея за любимую команду. Искренне выражать свои чувства, приходя на стадион, среди себе подобных, погружаясь в атмосферу матча, забыть о насущных проблемах, о трудностях повседневной жизни. Болельщики становились на время участниками футбольной схватки, всячески поддерживая любимую команду. После матча начинались бесконечные споры, болельщики отстаивали свое видение игры, с горячностью доказывали свою правоту. В тридцатые были запрещены любые дискуссии, ставившие под сомнение партийный курс. Дозволялись только поддержка, восхваления и одобрение любых комсомольско-партийных решений. В стране один за одним шли политические процессы, «чистки» и посадки. За каждое слово, за анекдот можно было схлопотать тюремный срок.
Капитан «Спартака» Андрей Старостин обменивается вымпелом с капитаном команды «Славич». София, 1940
Об этом времени существует байка. В лагере, на лесоповале, беседуют два зека. Один спрашивает: «Ты за что сидишь?» – «Я, – отвечает тот, – по хозяйственной статье срок мотаю, а ты?» – «Я за лень сижу» – «Как это так?» – «Да после работы в трамвае знакомому анекдот про Клима Ворошилова рассказал. А он мне про Семена Буденного. Приехал домой и думаю: завтра обязательно в партком схожу, расскажу про парня и анекдот. А сегодня устал, да и лень опять на завод возвращаться. А он не поленился, сука!»
Интерес к футболу и шанс быть репрессированным имели в сталинское время как минимум одну общую черту: и то и другое было поистине массовым явлением. В обществе, где, как в автобусе в час пик, «половина сидит – половина трясется», футбол был одной из немногих вещей, позволявших людям забыть свой страх и хотя бы на время футбольного матча быть самими собой.
Среди футбольных клубов наиболее народным и любимым стал московский «Спартак». Его история связана с реорганизацией двух физкультурных коллективов – Русского гимнастического общества (РГО) и Общества физического воспитания пресненского футбола (ОФВ). Их преобразовали в Московский кружок спорта (МКС). Тогда же в команду пришли братья Старостины (Николай, Александр, Андрей и Петр), с которыми связана огромная часть истории «Спартака». Команда многократно меняла названия. В начале пути они возникали в зависимости от производственного профиля шефствующего коллектива: «Пищевики», «Мукомолы», «Дукат», «Промкооперация», но в конце концов победило название клуба «Спартак».
У писателя Льва Кассиля, прославившегося в довоенной спортивной среде легендарным образом вратаря Антона Кандодова (по фильму «Вратарь республики» – Кандидова), есть рассказ, посвященный братьям Старостиным. Пришедший в Москве на футбол иностранец интересуется у соседа: «Кто этот широкогрудый защитник, выбивший мяч из пустых ворот?» – «Старостин». Тут мяч подхватывает легкий, почти летучий молодой хав – и снова ответом на вопрос звучит непонятное слово «Старостин». Коренастый, с волевым подбородком центр полузащиты; напористый, быстрый правый крайний – про всех сосед по трибуне дает один и тот же односложный ответ. И осененный мыслью иностранец записывает в своем блокноте: «Футболист по-русски – Старостин».
Николай Озеров, Лев Кассиль, Андрей и Николай Старостины (слева направо)
Объективно говоря, успех «Спартака» заключен в нескольких причинах, одна из которых – спортивные и человеческие качества братьев Старостиных, незаурядных людей, стоявших у истоков «Спартака». Николай Петрович и Андрей Петрович – бесспорно талантливые руководители и организаторы.
Умение и желание помочь людям – эту старостинскую черту с благодарностью отмечало не одно поколение спартаковцев, коим посчастливилось работать с НП – «Дедом» (или «Чапаем»), как они его уважительно называли в команде.
Вторая причина, возможно главная, – за все годы своего существования клуб никогда не принадлежал ни одной государственной структуре. Из-за этого во многом и получил статус «народной» команды. Красно-белые противостояли командам силовых ведомств. ЦСКА изначально относился к Наркомату обороны, «Динамо» – к НКВД, а «Спартак» – к народу.
Возможно, какие-то красивые легенды, связанные со «Спартаком», и были приукрашены сначала очевидцами, а потом и теми, кто их неоднократно пересказывал. Главное то, что многие десятилетия «Спартак» учил своих приверженцев быть порядочными людьми. Отсюда и пошло важнейшее понятие – спартаковский дух.
В телевизионном фильме Николая Сванидзе, посвященном братьям Старостиным, писатель Василий Аксенов говорит приблизительно так: «Тот, кто болел за “Спартак”, накладывал на себя отпечаток несочувствия к органам НКВД, МГБ…»
Оттого и тянулись всегда к «Спартаку» интеллигентные люди, хотя бы в душе стремившиеся почувствовать себя свободными. Олег Табаков рассказывал об истоках своей любви к команде: «“Спартак” начался для меня со Школы-студии МХАТ. С дружбы Михал Михалыча Яншина, других великих стариков с братьями Старостиными… Во МХАТе было неприлично не болеть за “Спартак”. И это не было насилием над личностью: любовь к этой команде я впитал всей душой».
А вот что пишет в своих мемуарах протоиерей Михаил Ардов:
«Драматург Исидор Владимирович Шток познакомился с Ахматовой в Ташкенте, а знаменитый футболист Андрей Петрович Старостин приходился ему свояком, они были женаты на сестрах. В пятидесятых годах на Ордынку часто заходил наш с братом Борисом приятель, сын писателя Евгения Петрова – Илья. Он музыкант, литература и поэзия его вовсе не интересовали, но зато он был страстным футбольным болельщиком. И вот однажды Анна Андреевна со смехом рассказала нам такое:
– Сегодня здесь был Илюша Петров. Я сидела на диване, а он в этом кресле. Ко мне он вообще никак не относится… Ну, сидит себе какая-то старуха и сидит… И вдруг я при нем сказала кому-то, что вчера у меня в гостях был Шток с Андреем Старостиным… Тут он переменился в лице, взглянул на меня с изумлением и сказал: “Вы знакомы со Старостиным?!!”»
С особым пиететом Старостин относился к Анне Ахматовой, с которой он познакомился опять-таки благодаря Штоку. Стихи ее любил с молодых лет, но вот встретиться лично довелось уже в зрелом возрасте. Его самого за глаза называли Лордом, но каким же грациозным величием обладала поэтесса, если у Андрея Петровича она вызывала ассоциации с королевой?
А. П. Старостин рассказывал, как на базу «Спартака», словно к себе домой, приезжали писатели Юрий Олеша и Лев Кассиль, актеры Михаил Яншин и Михаил Царев, писатель и бард Булат Окуджава, актер и режиссер Рубен Симонов.
«Спартак» всегда отличался своей игрой и яркими успехами на футбольном поле. Заложенный еще в начале пятидесятых кружевной атакующий стиль стал символом «Спартака». Со временем почерк команды менялся, но приверженность к атакам и комбинационному футболу неизменно оставалась в крови у истинных спартаковцев.
Конечно, не все творческие люди болели за «Спартак». Поэт Константин Ваншенкин многие годы – приверженец ЦСКА, композитор Модест Табачников и драматург Анатолий Софронов – поклонники клуба «Динамо». Друг Исидора Штока автор пьесы «Давным-давно» Александр Гладков – многолетний болельщик команды «Локомотив».
«Порядок бьет класс»
На дворе семидесятые годы, и мне на правах родственника выпала честь сопровождать АП на ипподром, на бега. Захожу за ним в маленькую двухкомнатную квартиру на улице Острякова, полученную после отсидки в лагере взамен конфискованной, где в то время проживали Ольга Николаевна и Андрей Петрович Старостины. Пью крепкий цыганский чай, приготовленный Ольгой, из стакана толстого стекла с подстаканником, как в поезде дальнего следования. Жду, пока АП переоденется (на бега он всегда надевал один и тот же видавший виды пиджак, приносящий удачу). Посмотрев на свое отражение в зеркале в передней, он хладнокровно произносит: «Собран на выигрыш», и мы выходим.
Звеня и качаясь, подъехал к нашей остановке 23-й трамвай, бегающий по маршруту от Покровского-Стрешнева по Ленинградскому проспекту, мимо ЦСКА, потом «Аэровокзал» и так далее до Беговой улице.
И вот перед нами величественное здание Московского ипподрома. Вверху на здании квадрига – четверка лошадей, которую удалось спасти при пожаре старого здания.
Юбилейный вечер Андрея Старостина
На шпиле башенки можно увидеть гордость ипподрома – изображение орловского рысака, символ былого величия российского коневодства. Андрей Петрович не то в шутку, не то серьезно рассказывал, что одна из лошадей квадриги создана на деньги, проигранные им на скачках.
Около входа, в условно конспиративном месте, не на виду, нас ждали верные друзья: актер Михаил Яншин и Арнольд Григорьевич Арнольд, игравший в киевской команде в молодые годы, длинноногий и быстрый, получивший за это кличку Пинчер. Вскоре к нам присоединился знаток и ветеран футбола Евгений Захарович Архангельский, среди своих – Захарыч.
Начал накрапывать мелкий дождь. Провожаемые десятки глаз и сопровождаемые возгласами «Старостин пошел!», мы двинулись к ложе. Почтительно здороваясь, люди расступались, давая нам пройти. И это всё – в семидесятые годы, поэтому невозможно себе даже представить, какой была популярность братьев Старостиных в тридцатые годы, наверное, ее можно сравнить только популярностью с летчика Чкалова.
На трибуне у АП и его друзей находилась закрепленная за ними ложа, где все и расположились. Арнольд вытащил из кармана пальто программки. До начала заездов оставалось еще полчаса. Трибуна постепенно заполнялась. Вполголоса обсуждались перспектива той или иной лошади. Обмениваясь короткими репликами с друзьями, АП сделал нужные пометки в программке, и, посовещавшись, Арнольд незаметно взял деньги у АП и Яншина и, прихватив меня, направился к кассе.
Арнольда Григорьевича мне неоднократно приходилось видеть у нас дома, многие годы он был связан с М. Табачниковым, ставя в коллективе Л. О. Утесова, а затем в цирке музыкальные спектакли и интермедии. Кроме этого, он слыл известным преферансистом.
Отстояв в очереди и сделав ставки, мы вернулись на свои места. Наверное, это был совершено обыкновенный беговой день, но не для меня.
Невозможно описать, с каким темпераментом, восторгом и вздохами разочарования жила трибуна, а вместе с ней и наша ложа. Объявления заезда сопровождались всевозможными, понятными только искушенному зрителю репликами. К их числу я не принадлежал. Происходящее то захватывало меня, то опускало на грешную землю. Лошади… масти… наездники принимали старт и финишировали. Прока я наблюдал за скачками, а в наибольшей степени за лицами друзей А. П. в ложе, мне казалось, что я перенесся куда-то в заоблачные выси – такие страсти бушевали вокруг меня.
«Наверное, это наследственное увлечение. Отец и дядя Митя были неизменными посетителями ипподрома, Помню, с каким бравым видом они отправлялись на ипподром, досконально изучив афишку…» – написал АП в книге «Встречи на футбольной орбите».
Представьте человека, первый раз ступившего на поверхность Луны.
При советской власти тысячи людей мечтали увидеть и стать участниками этого спектакля. Некоторые из них совершенно не разбирались в лошадях, в их скаковых возможностях, не собирались играть и не представляли себе, что это возможно в стране, где запрещены азартные игры на деньги. В город «Зеро», как в некое условное место, правда, расположенное в самом центре столицы, стремились как за границу: вдохнуть воздух азарта, отведать запретный плод, просто постоять в толпе и разделить радость или горе мечущихся, стонущих, хватающихся за сердце и орущих людей.