Я научу тебя летать

– Тин, плохая идея, – прохрипел, пытаясь осторожно отлепить её от себя.

– Почему плохая? – промурлыкала она, прижимаясь всем телом ещё плотнее.

Чёрт. Я чувствовал себя разбитым и больным. Но одна часть тела не вписывалась как-то в общую картину полного состояния нестояния.

– Я простужен. Заболел, – пытался сопротивляться её рукам, которые, как у богини Кали, ощупывали меня везде, куда доставали.

– Значит, будем лечить, – провела она языком от середины груди до пупка, и я сдался. Позволил ей творить со мной всё, что только она пожелает. Закрыл глаза и отдался ощущениям.

Её пальцы теребили мои соски, тело тёрлось по всей длине – мягкая бархатная кошка с нежной кожей вместо шерсти. И руки мои не остались равнодушными – касались её, гладили по бокам, сжимали ягодицы.

Довольный стон вырвался из Тинкиной груди. Она прогнулась и, захватив в кулак мой член, погладила его как малыша. Член приветливо ткнулся головкой в её пальцы. Полусмех сменился всхлипом, когда она точным движением насадилась сверху. Медленно, с оттяжкой, давая возможность стенкам влагалища разойтись и принять мой вполне приличный размер. До упора. О, да.

Она замерла, а я, не в силах с собою совладать, следил за ней из-под ресниц. Чувствовал, как она томительно сжимается там, где мы с ней слились слишком плотно. Видел, как подрагивали мышцы её подтянутого животика. Как руками она оглаживала свои груди, пощипывая за соски, пока они не налились и не стали твёрдыми на вид.

Кто из нас качнулся первым – не понять. Может, одновременно. Тинка двигалась красиво. И лицо у неё, озарённое страстью, прекрасно. Можно любоваться вечно: на белый лоб падала рваная чёлка, глаза прикрыты – она вся во власти чувственной неги. Не манерничала и не пыталась принять наиболее выгодные позы. Ей это ни к чему. У неё лишь одна цель – получить удовольствие. Может, поэтому весь её вид завораживал. И пылающие щёчки, и полуоткрытый рот. И дыхание ритмичное заводило до мушек в глазах. И лёгкие стоны возбуждали до предела.

Её хочется ублажать. Позволить раскачаться до нужного темпа. Вначале она двигалась медленно, затем всё быстрее. И вот она уже наклоняется низко, упираясь руками мне в плечи. Я не мешал ей, лишь подразнивал соски кончиками пальцев да двигал бёдрами, когда она насаживалась полностью, обволакивая меня плотным горячим кольцом своего естества.

Темп всё ускорялся и ускорялся. Я видел – она очень близко, близко к пику. Сейчас главное не сбить её, не нарушить её внутренний ритм. Отрывистые стоны становились громче, пока не превратились в один протяжный звериный рык. Тинка всегда кончала бурно, страстно – её коготки уже оставили отметины на моих плечах. Плевать.

Мне умопомрачительно горячо от её оргазмических конвульсий, и пока она содрогалась и, дрожа, затихала, я вдавился в неё бёдрами, бился в желании догнать и получить осколок своего удовольствия.

Горячее потное тело уже не ломило. Напряжённые мышцы улавливали каждое её движение. И я хочу, чтобы ей было хорошо. Ещё лучше. От меня, от моего напора. Теперь я управляю ею: насаживаю, сжимая ягодицы пальцами.

– А-а-а-а! – кричит она, выгибаясь луком, обнажая шею, на которой бешено бьётся синяя жилка, и снова сжимает мой член конвульсивно, до сладкой боли. Ещё несколько толчков – и я выдыхаю шумно, толчками, наконец-то освобождаясь. Оргазм скручивает меня в пружину, и я опрокидываю её на постель, подминаю под себя, чтобы сделать ещё несколько движений в порыве страсти и острого удовольствия.

Я лежу на ней, придавив всем своим весом. Но Тинка не сопротивляется – ей нравится. Она балдеет, когда её сжимают в крепких объятиях.

– Ну, вот. Видишь, – целует она меня в макушку. – А то, «плохая идея, плохая идея». Ещё несколько таких заходов – и вся гадость из тебя выйдет.

Заботливая моя. Жалостливая. Доктор Айболит, у которого от всех болезней – одно универсальное лекарство.

Я не хотел больше никаких заходов. Мечтал остаться один. Натянуть одеяло на голову и отлежаться. Но от неугомонной Тинки открутиться не так просто. Она напоила меня чаем. А потом сделала минет. А затем завела и, взяв на слабо, заставила трахнуть себя в душе, стоя, а потом ещё раз в постели.

Когда за ней закрылась дверь, я, опустошённый, слабый, позвонил бабушке, дождался её приезда с лекарствами, а затем малодушно запер дверь на засов и отключил телефон.

К понедельнику я почти очухался, но решил взять тайм-аут. Никогда не отличался трудоголизмом и желанием умереть, но выполнить положенную работу.

Но телефон я включил всё же зря. Как только я это сделал, тут же позвонил отец.

– Во вторник жду тебя к шести. Не опаздывай и не выдумывай никакие отговорки. Я знаю, что ты болен и на больничном. И знаю, что всё не смертельно. Поэтому, будь добр.

Иногда я бунтую и посылаю папку подальше. Но если у него такой голос и тон, лучше его не драконить. Ладно, не рассыплюсь. Тем более, мне действительно сносно уже.

Но чтобы не искушать судьбу, я бегу из собственной квартиры, как преступник. Есть только одно место в этом мире, где я могу спрятаться и знать: бабушка ни за что не выдаст меня на милость неприятелю.

– Жениться тебе пора, – вздыхает она тяжко, ероша мой чуб. – Одно бегаешь, прячешься, бедокуришь. Тебе почти двадцать семь, малыш. Надо бы уже определиться.

– Как встречу единственную и неповторимую – так и сразу, – честно прикладываю руку к сердцу и смотрю на ба преданно-искренним взглядом. – Ты ж понимаешь: душевная драма. Нику у меня умыкнули, а попробуй найти ещё одну такую же: умную, красивую, добрую.

Бабушка Ася не тот человек, которого можно разжалобить. Она поднимает указательный палец вверх и трясёт им, как перстом судьбы, перед моим носом:

– Беда в том, что Ника не твоя девочка изначально. Там всё ясно было с первого взгляда. И беда в том, что никогда не нужно искать ещё одну такую же. Попомни мои слова. Твоя тебя сидит, дожидается, как ночь солнца, чтобы стать утром. И только не говори мне о той вертихвостке, что приходится Нике сестрой. Тоже не твоя. Красивая, умная, но такая же шальная, как и ты. Ей бы построже кого. Чтоб – ух-х-х! – в кулаке держал! А вы только лбами бараньими с ней стукаетесь. Два разгильдяя!

Бабулю Асю понесло не на шутку. Но я ей всё прощаю. Она заменила мне мать. Вырастила. И не особо сопротивлялась моей дури. Приспособилась. Привыкла к джинсам и пирсингу. К бритым вискам и татухам. Не поощряла, но смирилась с моей любовью к быстрой езде.

Она бесстрашная, баба Ася. Настоящая Драконова мать. Я никогда не перестану ею восхищаться. Может, потому, что она единственная знает меня, как никто другой. Со всеми минусами и плюсами. Со всеми страхами и бравадой. Она мой личный рентген и совесть. И только ей я могу доверять. К сожалению.

– И ещё, – бабуленция поджимает строго губы. – К отцу завтра поехать надо. Хватит уже бегать, как обиженному щенку. И ты вырос, и папа твой повзрослел. А всё никак не поладите.

Опа. Тяжёлая артиллерия? Интересно, зачем я так сильно-сильно понадобился отцу завтра, что он даже бабулю подключил?..

Глава 7

Варя

– Послушайте… – я лихорадочно вспоминала имя-отчество Драконова-старшего и, к своему позору не могла вспомнить – вылетело из головы от неожиданности.

– Иван Аркадьевич, – видимо, по лицу понял мои затруднения папуля Ваньки. Какой чуткий, а главное – внимательный мужчина!

– Послушайте, Иван Аркадьевич. Думаю, вы немного не поняли сути наших разногласий с вашим сыном. Дело в том, что я и так занимаюсь с ребёнком, заметьте, совершенно бескорыстно в послеурочное время. Но, плотно общаясь с вашим мальчиком уже второй год, подозреваю, что он… эээ… немного лукавит. И не так безнадёжен, как хочет казаться.

– Другими словами, – ловит налету мой эзопов язык проницательный папулька, – он издевается, а, говоря по-современному, троллит вас, Варвара Андреевна.

И вот тут на меня напал ступор. Я пыталась что-то сказать, но, как говорят в народе, – ни тпру ни ну. Слова не могла выдавить в ответ. Что-нибудь достойное брякнуть, чтобы совсем уж низко не упасть в глазах дорогого родителя.

– Не стесняйтесь, – подбадривает меня Иван Аркадьевич. Провоцирует, можно сказать. – Называйте вещи своими именами.

Что это? Желание посмотреть на моё истинное лицо? Услышать, как я взвизгну и начну обзывать его сына засранцем и гадёнышем? Нет, про себя я его ещё и не такими эпитетами, конечно, награждала, но никогда не позволяла себе ни оскорблять учеников, ни открыто кляузничать на них родителям.

Это ниже моего достоинства, во-первых. А во-вторых, хоть Ванька и гад ползучий, но было что-то в нём такое, что заставляло меня с упрямством тупоголовой ослицы думать, что он не так плох, как хочет казаться. Что он просто трудный ребёнок, у которого есть кое-какие заскоки, а я всего лишь не смогла найти к нему подход.

– Я в курсе его поведения. Общался с директором и другими учителями, – продавливает меня авторитетом и знанием вопроса папа Драконов. – Ваня не отличается ангельским характером, и другим учителям тоже достаётся. Но все остальные предметы он учит и получает нормальные отметки, а к вам пылает повышенной любовью. Почему-то. И яростной ненавистью к русскому языку.

Ну, вот. Сейчас он расскажет, что таким, как я, не место в образцово-показательной гимназии, что я вселенское зло, не умеющее ни преподавать, ни находить подход к ребёнку. К этому всё и велось. Наверное, и Лев Моисеевич приложил усилия, чтобы опорочить моё честное учительское имя.

Я молчу как партизан на допросе. Мне остаётся только гордо голову держать повыше. Если он ждёт, что я начну каяться, – не дождётся.

– Именно поэтому я предлагаю вам пообщаться и позаниматься с моим сыном более плотно.

Ах, да. Я и забыла о его предложении от расстроенных чувств.

– Может, вам стоит найти другого преподавателя? Более опытного?

– А вы не вполне компетентны? – прищуривает папа Драконов левый глаз, но по губам я вижу: он надсмехается. – Или у вас очень плотный график репетиторства? Так поверьте: я заплачу вам столько, что вполне можно подвинуть толпу желающих и освободить время для Вани.

Я позорно молчу, но он улавливает моё колебание и спешит ставить точку в нашем нелёгком разговоре.