Тот, кто меня купил

Глава 65

Тая

Мы с Ольгой сдали последний экзамен в семестре на «четвёрки», Синица получила свой заслуженный «трояк» и светилась, как медный таз после хорошей чистки.

– Ладно, в этот раз я проиграла, но в следующем году мы с сыном зададим всем жару. Будем отличниками и всем носики утрём.

– Фантазёрка, – фыркаю я, – там стопроцентно сидит маленькая любопытная девочка с носиком-кнопочкой, – дразню Линку: никакой уверенности в поле ребёнка у меня нет.

– Сама ты кнопочка и носик. У меня там пацан, ясно? Красивый весёлый мальчишка!

Синица кладёт руки на плоский животик, и я ей завидую. Приходит такое чувство – грустная тоскливая зависть. Потому что мои шансы заполучить хоть мальчишку, хоть девчонку равны нулю. Некстати вспоминаю предложение Эдгара и моё молчание в ответ. Может, он серьёзно намекал на ребёнка, а я перемудрила? Поосторожничала? Надо было в омут головой – и плевать на всё.

А после этих крамольных мыслей вспоминается, что я совсем забыла о таблетках. Напрочь. Со всеми этими волнениями, побегами, ссорами. Не пью их вот уже несколько дней. Шансов забеременеть у меня нет, конечно. Критические дни как раз перед этим, и всего лишь одна бурная ночь после моего возращения, но на миг я верю в чудо: а вдруг?

Где ты, Эдгар? Телефон молчит. И я не решаюсь звонить. Не буду мешать. Может, он хочет подольше побыть с матерью? Разговаривает. Думает. Решает. Он всегда очень ответственно подходит к любому делу. А мать – всё же не договор и не сделка, а живой человек.

Я снова заперта в четырёх стенах, но сегодня меня это не тяготит. Мы с Марком и Настей читаем «Волшебника Изумрудного города». По очереди. Настя читает быстрее, Марк – выразительнее. Настя потом может почти наизусть любой отрывок рассказать.

– У неё память, как у мамы, – гордится Марк, а Настюшка смущённо краснеет и трясёт рыжеватыми кудрями-облаком.

– Мама всегда с нами читала. Как ты, – Настя жмурит глаза, вспоминая. – И к урокам помогала готовиться. А ещё она меня вязать крючком научила. Я умею. Воздушные петли, столбики с накидом и без.

Они скучают по ней – это видно. И чётко уловили момент, когда можно и говорить, и рассказывать о том, как они жили раньше.

– Она ведь выздоровеет, правда? – заглядывает девочка-облако мне в глаза. И в голосе её – страх и надежда.

– Обязательно, – говорю правду. – Она очень любит вас и скучает.

Они переглядываются и подсаживаются ко мне ближе.

– Леон сказал нам, – заикается от серьёзности Марк.

– Ты маму видела, – подхватывает Настя.

– Мы боялись. А он успокоил. Сказал, что ты подтвердишь.

Они смотрят на меня с жадным интересом, и тогда я обнимаю их, рассказываю сказку о хорошем лесе, где волшебный воздух. Где выздоравливают люди, и скоро их мама обязательно приедет к ним, чтобы встретиться.

День тянется, как шёлковая нить, из которой плетут кружево мои мысли. Подкрадывается вечер, а Эдгар не возвращается. Дети играют в своей комнате, а я стою у окна. Выглядываю. Думаю. На сердце – грусть.

Безопасники пошли выгуливать Че Гевару. Старательные трансформеры с каменными мышцами. Я не пытаюсь с ними разговаривать – ни к чему. Это не Веня и Андрей. Страшно сказать, но я скучаю по ним. Они какие-то были свои, что ли. Король и Шут. Более живые и настоящие. А может, это просто разные ракурсы восприятия.

– Нельзя так, Тая, – это снова Леон. – Ты же не живёшь, а считаешь часы.

Я пожимаю плечами. Мне, наверное, легче убить время, чем заняться чем-нибудь полезным. Я пыталась. Но сил хватило только на детей. Я даже никакой «редкостной гадости» не приготовила, как хотела. Ожидание оказалось сильнее – мне его не побороть.

– Не важно, Леон. Я умею ждать. Я была меньше, чем Настя и Марк, когда не стало родителей. Но я всё равно их ждала. Верила, что однажды всё изменится, хотя понимала: оттуда не возвращаются. Но так легче было жить. Дни проходили за днями.

– А если он не вернётся? Или сделает больно, как уже сделал, и уйдёт?

Он встряхивает меня за плечи. В глазах его – молнии.

– Не говори так, – прошу и отшатываюсь, но руки его удерживают меня. – Не смей!

Лицо его искажает мука. Красивые губы кривятся, черты становятся чётче от сдерживаемого гнева. Но сердится Леон не на меня.

– Он не стоит тебя, понимаешь? Такие, как он, только давят и не оставляют после себя ничего живого. Он будет бесконечно наказывать тебя и унижать, пока ты не превратишься в тень, подобие себя, той живой и яркой Таи, какой ты была до него. Вспомни свой смех, искры радости и как зажигала всех, кто рядом с тобой находился! Ты уже не такая. Уже под вуалью грусти. А он… не умеет любить. Не достоин.

– Ты же говорил: вместе мы сила? – я всё же пытаюсь освободиться. Упираюсь ладонями в твёрдую грудь. Для худого костлявого мальчика он слишком силён. Жилистый. А я считала его чуть ли не хлипким ботаном.

– Говорил. Я так видел. А сейчас вижу по-другому. А до этого говорил то же, что и сейчас: между вами нет любви. Доверия. Вы как два подарка, упакованные каждый в свою обёртку. У тебя есть бант, у него – парадная лента, но нет между вами ничего общего, что связывает, соединяет. Вы даже не парная вещь, вроде туфель, а какие-то отдельные предметы. Чужие. Будто вас случай свёл вместе или какое-то общее дело. А вы попытались вместе жить. Не знаю, как он, а ты, наверное, настроила воздушных замков и поверила, что всё по-настоящему.

Он бьёт в самое больное. Бьёт и попадает в цель. Угадывает шестым чувством, видимо. У меня кружится голова и тяжелеют ноги. В груди становится тесно, и я пытаюсь вдохнуть, но не чувствую облегчения.

– Он никогда не сможет быть с тобой нежным. Дарить себя и отдаваться без остатка. Между вами всегда будут призраки то прошлого, то настоящего. Подозрения и ложь, – голос Леона переходит в шёпот. Я всё ещё пытаюсь избавиться от его железной хватки. Предплечья немеют от его слишком крепких пальцев. За что мне это всё?! – И любви настоящей никогда не даст – так, жалкие остатки с когда-то богатого стола. Крохи и объедки. Всё, что у него было, перегорело давно. Там не пламя, а головешки, обгорелые останки. А ты достойна большего и лучшего.

– Отпусти! – сиплю из последних сил. – Никто мне не нужен. Никто не сможет мне дать больше, чем он!

– Тогда я рискну, – говорит он спокойно и наклоняется. Губы его впиваются в мои. Жадный иссушающий поцелуй, что не несёт ничего, кроме опустошения.

Сквозь затуманенный мозг, через накатывающую тошноту и темноту, я слышу какой-то звук, похожий на сдавленный крик. А затем хруст и шорох. Из последних сил я толкаю Леона в грудь и наконец-то освобождаюсь. Оборачиваюсь. В ушах – звон. В глазах – морок.

Я шатаюсь и почти падаю. Вижу, как Леон пытается меня подхватить, и отскакиваю в сторону.

– Не прикасайся ко мне! Не трогай! – меня бьёт нервная дрожь, и зубы непроизвольно выбивают дробь. – Если ты тронешь, я буду кричать! Ты… ты… Да как ты посмел!

Слова меня душат и прорываются сквозь тошноту с трудом. Я снова оглядываюсь. Шарю глазами по пространству большой комнаты. Что-то изменилось. Что-то не так.

Он лежит у дверей – растрёпанный и трогательный. Сломанный и сломленный букет. Розовеют нежные бутоны. Я иду им навстречу. Протягиваю руки. Поднимаю с пола, как изувеченную игрушку.

Жизнь цветов недолговечна. А этим пришлось расстаться с жизнью преждевременно. На зелёных стеблях – шипы и кровь. Розовая атласная лента запачканна и смята. Я сейчас как они: ещё не погибшая, но уже не живая.

– Эдгар, – шепчу я и плачу. – Эдгар! – зову и вою. А затем сползаю по двери, прижимая розы к груди. Я бы хотела упасть в обморок. Впасть в летаргию. Оказаться хотя бы на несколько минут назад. Забыть. Вычеркнуть. Вымарать эти жалкие мгновения и то, что случилось. Но ничего не происходит. Я дышу и живу. И сердце моё не разорвалось. А Эдгара нет. Есть только розы – букет, что он нёс мне.

Он вернулся и увидел нас с Леоном. Я знаю, что он подумал. И знаю, чем это всё кончится. Да уже кончилось. Он не из тех, кто разменивается на дешёвые вещи и фальшивые драгоценности. А я не из тех, кому можно верить и доверять.

– Тая… – Леон тяжело дышит и смотрит на меня.

– Уходи, пожалуйста, – не знаю, откуда взялся этот спокойный голос. Может, потому что у меня внутри пусто?

– Я уйду. Ты только помни: если тебе будет плохо или трудно, один звонок – и я помогу. Как и обещал.

– Уходи, пожалуйста, – я сейчас робот. Кукла, что открывает рот.

Я не помню, как он ушёл. Помню лишь, что сидела на полу долго. Очень долго. В обнимку со сломанным букетом. А затем достала телефон и удалила номер Леона. Навсегда.

Глава 66

Эдгар

Это как сюрреалистическая картина. Как яркий оттиск на тусклой латуни – две фигуры у окна. Целуются. Там словно я, но моложе, и моя жена. Моя Тая – нежная и тонкая.

Я вижу на груди брата её руку. Ту саму, с синяками. Моих лап дело.

Леон целует её так, словно никого больше нет на свете дороже. Я могу его понять. Наверное.

Не знаю, почему не ринулся и не отбил свою женщину. Не врезал ему сгоряча кулаком в лицо. Он заслужил. Я лишь смотрел, и внутри всё рвалось от боли, падало в преисподнюю, где место моему сердцу.

Хрустнул букет в руках. Кровь на моих ладонях. Я бросил цветы, отшвырнул, как заразу. Как уголь, что прожёг насквозь кожу.

Кровь на руках отрезвила. И я ушёл. Ещё никогда в жизни я не был так близок к помешательству и убийству. Я хотел убить. Уничтожить. Стереть с лица земли пару, что целовалась у окна. В моём доме. Под моей крышей.

Я вышел из подъезда и сел в машину. Хотел гнать, куда глаза глядят, но меня хватило лишь на то, чтобы выехать с парковки и остановиться неподалёку от дома. Я понял: не смогу. Накатила слабость. Я слишком устал. Руки, раненые шипами, горели нестерпимо. Навалились апатия и безразличие.

Я видел, как вышел из дома Леон. Хмурый и сосредоточенный. Прикрыл глаза, чтобы не надавить на педаль газа. Я бы размазал его по асфальту. Сына моего отца. Я видел, как из парка вернулись безопасники – вели на подводке команданте Че. Пёс рвался на волю – наверное, чуял меня. Подождёшь, лохматое чудовище. Мне сейчас не до тебя.

Упали тёмные сумерки, а я всё сидел. Смотрел в одну точку и пытался собрать себя воедино. Наверное, я должен уйти. Но не мог. Не хватало сил даже злиться.

Последней вышла из подъезда Ида. Её ждало такси. Уложила детей, видимо, и уехала. Я вышел на воздух. Меня шатало. Смотрел на окна – в большой комнате темно. Что делает сейчас Тая?..

А потом я понял: никуда не уйду. Нужно доиграть пьесу до конца. И будь что будет. Не всё же рвать жилы и струны. Мой оркестр сфальшивил. И, наверное, я как дирижёр – дерьмо, раз не смог раздать правильные партитуры и объяснить, как нужно играть.

«А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь»[1], – крутится в голове одна-единственная фраза. По кругу, как пони.

Я выхожу из машины. Бросаю её. Сева меня убьёт, наверное. Но плевать. На Севу. На машину. На всё. Я иду домой. К Тае. Открываю дверь своим ключом. Иду по полутёмному коридору. Останавливаюсь возле большой комнаты. Хочу пройти мимо, но тихий шорох останавливает меня.

Тая сидит у двери. С покалеченным букетом в руках. Застывшая и словно неживая.

– Вставай, – приказываю тихо.

Она вздрагивает. Вскакивает. Падает. Я успеваю подхватить её почти у пола. Отсидела ноги, наверное.

– Эдгар! Ты вернулся!

И в голосе, и, вероятно, во взгляде у неё надежда. Здесь темно. Я не могу видеть её лицо. Но, может, это и к лучшему.

– Конечно, вернулся. Здесь мой дом. Или ты хотела, чтобы я всё бросил и ушёл навсегда? Оставил тебя с братом? Не мешал вашей идиллии?

– Ты не так всё по…

– Тш-ш-ш, – кладу палец ей на губы. На те самые губы, что недавно целовал Леон. – Не надо ничего говорить, Тая. Ты хорошая, умная девочка. Молодец, что отправила его отсюда. Правильно. Так и надо. Он подождёт тебя. А ты пока побудешь со мной. Уж извини. Контракт есть контракт. И пока ты его не оттанцуешь, свободы тебе не видать.

– Эдгар! – она не успокаивается. Делает ещё одну попытку поговорить. Но я не хочу говорить. Нет желания. Я устал. И зачем мне слова, если я всё видел. И даже могу сейчас стоять спокойно рядом. Держать её в объятиях. Глаза мои не могут лгать. Я бы обманулся, если бы мог.

От неё пахнет чем-то таким волнующим. Отрава. Яд. Но дышал бы и дышал, наслаждаясь. Пил бы каждый глоток воздуха, пока она рядом.

– Не надо ничего говорить, Тая, пока ещё Гинц. Помолчи.

– Эдгар, пожалуйста!

– Ты не умеешь сдаваться, да, моя маленькая девочка? – перебиваю её, потому что каждый звук её голоса отдаётся болью в сердце.

– Выслушай же меня! – пытается она вырваться. И тогда я делаю единственное, что поможет мне избавиться от её настойчивости – целую её. Клеймлю собой. Стираю тот, другой поцелуй. Я всё ещё хочу её. Я постоянно хочу её. И уж если у меня не хватает мужества избавиться от той, что проникла внутрь и распространилась внутри как вирус, то я хотя бы утолю жажду, погашу пожар, напьюсь ею досыта, пока у меня есть такая возможность.

Я отшвыриваю букет в сторону – она до сих пор держит его в руках. Сжимаю её в объятиях. Целую в шею. Спускаю с плеч лёгкий халатик. Провожу языком по ключицам. Бережно расстёгиваю кружевной лифчик. Трогаю пальцами соски, кладу ладони на грудь.

– Помнишь? – шепчу жарко. – Как в тот раз? Притворись, что любишь. Совсем немного. Тихо. Без слов. Только жестами и телом.

– Я не могу, – её бьёт дрожь.

– А ты смоги, – то ли приказываю, то ли прошу. – Здесь и сейчас. Что будет завтра – не важно.

Она снова пытается что-то сказать, и снова я её целую. Так долго, чтобы она забылась. Расслабилась в моих руках.

Я глажу её по спине. Прикасаюсь нежно к позвонкам. Расплющиваю её грудь о свою. Кладу Таины руки себе на шею. Сжимаю ягодицы. Приподнимаю.

– Обними меня ногами, Тая Гинц.

Она слушается. Выгибается. Я целую её грудь. Прокладываю поцелуи по телу. Так приятно держать её в руках. Моя. Горячая. Желанная. Жена.

Кладу на ковёр и ласкаю. Руками, губами, взглядом. Стягиваю трусики, раздвигаю ноги. Я мог бы довести её до оргазма, но не хочу. Не сейчас. Мы сделаем это вместе – только так. Хоть что-то должно же у нас быть вместе? Как жаль, что это всего лишь секс. Я бы хотел большего. Гораздо большего, но, видимо, и в этот раз не судьба.

Я вхожу в неё очень медленно. Я мучаю её и себя шелковистым трением – долгим и размеренным. Не позволяю себе двигаться быстрее, пока она не начинает стонать и извиваться подо мной. Хорошо. Очень хорошо. Вряд ли тот сосунок мог вот так зажигать её. Небось спешил и всё портил.

Я закрываю глаза. Даже сейчас я не могу отделаться от мыслей о брате. Ревность сжигает, как кислота – не оставляет даже пепла – только язвы. Не стоит сейчас думать об этом. Есть я и она. А третий лишний подвинется. Он аутсайдер. Удрал.

Эти мысли разъедают меня, и горечь плещется где-то у солнечного сплетения, заставляя двигаться быстрее и резче. Я чувствую, как Тая напрягается подо мной, опадает в моих руках, бьётся в оргазме, и я отпускаю себя – изливаюсь в неё горячо. Удовольствие, смешанное с болью. Прижимаю к себе мою девочку, целую её, укачиваю.

У неё на щеках – слёзы. Слизываю их языком. Пусть. Я бы залечил все её раны, если бы мог. Заслонил от любой беды и горя. Перевернул бы земной шар, лишь бы ей было хорошо.

Поднимаю её с пола и кладу на диван. Кутаю в плед. Натягиваю брюки и ложусь рядом.

– Спи, Тая Гинц, – шепчу и обхватываю её руками и ногами. Всё остальное – завтра. Когда-нибудь. Потом. А сейчас она моя. Только моя и ничья больше.

Я забываюсь рядом. Отключаюсь. Просыпаюсь под утро и уношу её в спальню. Закутанную в плед, как в кокон. У неё бледное личико. Пусть поспит. Ещё рано.

Иду в душ. Стою под струями воды, что льются неспешно, как долгоиграющий дождь. А потом натыкаюсь на её таблетки. Пересчитываю их машинально. Я делал это много раз. Пересчитываю и понимаю. Делаю это ещё и ещё раз. И постепенно мрак ложится на сердце. Вгрызается тупой пилой в мозг. Боль бьётся в висках так, что трудно повести глазами. Несколько дней назад я бы обрадовался. А сегодня… я ставлю таблетки на стол в кухне и жду. Жду, когда она проснётся. Жду, что скажут её уста.

[1] Басня И. Крылова «Квартет»

Глава 67

Тая

Я просыпаюсь от пустоты. Эдгара нет рядом. И больше не сомкнуть глаз. Он так и не захотел меня выслушать. Не дал рта открыть. Мой упрямоголовый муж.

«Притворись, что любишь». Как насмешка. Мне незачем притворяться, но разве он поверит? Услышит? Почувствует? Замкнутый круг, и я не знаю, есть ли из него выход. Как докричаться до него, достучаться?

Я не чувствую себя виноватой. Лишь раздавленной, разорванной на части. Отчаяние – вот имя моему состоянию. Но, может, всё же есть надежда? Эдгар вернулся. Не смог уйти. И вот эта ненасытность, смешанная с нежностью. Он не наказывал, а… любил. Как умеет. Как может.

Я выхожу из спальни. Бреду по квартире, и ноги несут меня к кухне. Эдгар сидит как мрачный демон возмездия. На пустом столе – таблетки. Сразу бросаются в глаза. Ну, конечно. Он заметил. Я помню. Считает. Следит. А теперь смотрит на меня холодно, словно я мелкий воришка, что пробрался в дом и захотел украсть драгоценности.

– Тая, – угроза, холод, мрак и преисподняя. И вдруг становится обидно.

– Что? – поднимаю голову и задираю подбородок.

– Ничего не хочешь объяснить? – даёт шанс оправдаться? Лепетать беспомощно, что я виновата, обманула, дрянь такая?

– Я забыла. Но тебе не о чём беспокоиться.

– Как интересно. А главное – как вовремя. Запомни: если ты забеременела, я не стану прикрывать твой грех.

– Да что ты? Надо же, – обида рвётся наружу и разрывает грудь, – а я всё голову ломала: как бы тебя половчее подловить. Ночами не спала, ткала ковёр как Пенелопа. Мечтала осчастливить.

– Тая, – рычит он. Не рявкнул – уже хорошо. – Я не признаю этого ребёнка. И не мечтай. Вы с Леоном просчитались, понимаешь?

Я с Леоном?! От его слов у меня совсем крышу срывает.

– Ты меня всё же выслушаешь, Эдгар. Знаю: вряд ли поверишь, но мне всё равно. У нас с Леоном ничего не было и не могло быть. А вчера… я не провоцировала его. Не вешалась на шею. И оправдываться сейчас не должна и не хочу. Не знаю, что взбрело ему в голову. Но это был не поцелуй двух любовников, как ты воображаешь. Я не могу залезть тебе в голову. Не могу ничего изменить. Но все твои подозрения беспочвенны.

– Браво! – хлопает он в ладоши. Тяжело и медленно. Мой строгий зритель, который не верит ни единому моему слову.

– Думай, что хочешь, – устало опускаюсь на стул. – Мне всё равно.

– Просто признайся, Тая. И всё встанет на свои места.

Я смотрю в его лицо – дорогое и любимое. В глаза, где угнездились и никак не хотят выгнать стылую хмарь подёрнутые льдистым инеем горные вершины. Я люблю его так, что заходится сердце – бьётся, как сумасшедшее, умирает от чувств, которые я не могу перевести в слова. Не поверит. Не поймёт. Подумает, что манипулирую или пытаюсь добиться своего.

– Мне не в чём признаваться, Эдгар, – говорю тихо. – Я бы ушла уже сегодня – без условий, скандалов, изматывающих разговоров ни о чём. Я не могу заставить тебя верить. У меня не получается достучаться до тебя. Ты видишь и слышишь только то, что хочешь. Наверное, это не твоя вина. Ты… так привык. Строгий. Ответственный. У тебя очень много достоинств.

– Я – сплошь одни недостатки. Не продолжай.

Я любуюсь, когда он поднимается со стула. Мой Эдгар. Движения у него резковатые, но мужественные. Сила сквозит в каждом жесте. Я бы хотела прижаться к нему. Погладить висок. Переплестись пальцами. Вместо этого глазею, как голодный – на кусок торта.

– Никуда ты не уйдёшь – первое. Не уйдёшь, пока мы не закончим дело, ради которого весь этот брак затевался. К слову, бал – завтра. Так что ждать осталось недолго. Потерпит твой Леон. С сегодняшнего дня у тебя больше свободы передвижения – это второе. Можешь сходить в магазины. В сопровождении, естественно. Я – в офис, а позже отправимся выбирать бриллианты.

Я моргаю. Сухой. Деловитый. Не похоже, что шутит. Завтра бал? Внутри всё обрывается. Так быстро. А я не успела… Ничего не успела, кроме как влюбиться в невыносимого мужчину.

С этой минуты пошёл обратный отсчёт. Я не могу ходить за ним тенью. Но я бы сделала это. Чтобы запомнить, оставить в памяти оттиск его образа.

Эдгар собрался быстро. Спешил. Наверное, ему противно находиться рядом со мной. Думала, больнее, чем есть, уже не будет. Я ошибалась.

По магазинам ходить я не собираюсь. Разве что погуляю с детьми в парке. Позже. Я пересматриваю свои вещи. Пытаюсь что-то отложить, а потом понимаю: не могу. Нет сил. Не хочу – звучит точнее. Какая разница? Подумаю об этом, когда станет актуально. Тем более, что всё моё – большая часть – так и лежит неразобранное в пакетах. Ну, а не своё брать я не стану.

Неожиданно звонит телефон. Я помню этот номер. Набирала его всего один-единственный раз, зато, пока рассматривала на бумажке, запомнила, наверное, навеки.

– Тая, – голос у Эльзы взволнованный, – что у вас происходит?

– У нас всё хорошо, – лгу я, но она, видимо, знает, поэтому и звонит. Не поздоровалась. Нервничает.

– Леон признался мне, глупый мой мальчик. Я ещё раньше заподозрила неладное, когда поняла, что он намеренно не рассказывал о тебе. Влюбился. Эдгар…

– У нас всё хорошо, – твержу я, сжимая телефон.

– Хотела бы я в это верить, – вздыхает она. – Ну, ладно. Не хочешь рассказывать – твоё право. Ты… только не спеши, ладно? Дай ему время, пожалуйста. Он… поймёт. Всегда такой был. Недоверчивый и подозрительный. Но у него доброе сердце.

– Вы сейчас о Леоне или об Эдгаре? – прикрываю глаза и мрачно улыбаюсь. Мне странно слышать голос женщины, что родила таких похожих внешне и таких разных мальчишек.

– Об Эдгаре, конечно, – сквозь динамики фонит грусть. – Леон… ты прости его, Тая. Юный ещё. Всегда вот так влюблялся скоропостижно. И всегда скрывал свои чувства и девочек, Мне бы сразу догадаться. Но как-то в голове не уложилось, что ты можешь настолько в сердце ему запасть. Леон выживет. Он умеет приспосабливаться. Переболеет. А Эдгар… вот за него я боюсь. Очень цельный. Такие если падают, то плашмя. Всем весом, как подкошенные. К сожалению, у него есть не очень радостный опыт женитьбы. Любил так, что еле вынырнул.

Слушать о том, как кого-то любил Эдгар – выше моих сил.

– Вы простите, Эльза, дети проснулись. С собакой гулять пора. А Эдгар уехал в офис. Всё у нас хорошо, правда. Не переживайте.

Я отключаюсь и без сил падаю на кровать. Зачем она позвонила? И так тяжело. Невыносимо.

Я и без того люблю вашего сына, – веду безмолвный диалог с далёкой Эльзой. – Люблю так, что не помню обид. Я бы радовалась, если бы он остыл, подумал, успокоился. Лишь бы не наказывал недоверием. Не был бы настолько плохого мнения обо мне. Не считал предательницей и неверной женой. Это больно. Невыносимо больно, когда тебе не верят. Особенно, когда я не заслужила подобного отношения. Я люблю его, а он – нет. В этом вся разница.

Снова звонит телефон. Долго. Настойчиво.

Вздыхаю, подношу экран к глазам. Тётка. Смаргиваю. За всё время моего замужества – это первый звонок. Что-то случилось?

– Да, тётя Аля, – почему-то накатывает дурнота. Ничего хорошего от её звонка не жду.

Тётка начинает что-то щебетать, а затем, как я это называю, «подтягивает живот» – есть у неё такая тактика: чует нутром:

– Что-то случилось, Тая?

Она спрашивает почти то же самое, что и мать Эдгара, но есть великая пропасть между этими двумя женщинами. Если первая тревожится и растеряна, то тётка – подозрительна и въедлива. Я так и вижу, как сверкают её глазки.

– Нет, ничего не случилось, – голос мой звучит, как обычно, но слёзы где-то близко. Тётка не тот человек, перед которым я бы сопли развешивала, но случались в моей жизни подобные казусы: всё же единственный родной мне человек. И жила я с ней семь долгих лет. Всякое бывало. И не всегда тётя Аля показывала себя исчадием ада.

– А ну не лги мне, Таисия! – квакает она противно. Звуки между носом и гортанью – первостатейная мерзость, но в таком боевом состоянии тётка неподражаема и непобедима. А ещё и непоколебима.