Тот, кто меня купил

Глава 62

Эдгар

Я решил остаться. Здесь. Нашёл Ульяну и спросил, могу ли. Если бы она сказала «нет», ночевал бы в машине или в деревне – без разницы. Не хотелось никуда ехать.

– Можете, конечно. В домике с матерью. У неё как раз соседка уехала отсюда.

– Мне позвонить нужно, – беспокойный я, однако. Но без нескольких звонков просто немыслимо сейчас обойтись.

– Пусть Эльза вас выведет туда, где ловит связь.

Киваю. При всей моей усталости и опустошенности после рассказа матери, мне хочется узнать, какого рожна здесь делает Ульяна Грановская. Почему именно она – основательница этого места? У меня пазлы не сходятся. Самое время взять у неё интервью.

Но пока мать ведёт меня лесными тропами в поисках сигнала для мобильного, я решаюсь расспросить её.

– Ульяна удивительная, – рассказывает она, – у неё дар. Лечит наложением рук.

– Ты веришь в эту чушь? – кошусь на мать, пытаясь понять: она повторяет то, что говорят другие, или правда верит?

– Верю, не верю… – мать пожимает плечами. – Помогает. Может, это внушение так действует. Или место. Многим всё равно. Мы исцеляемся. Приходим в себя. Здесь же не только зависимые. Приходят люди с неизлечимыми болезнями. Слушают молитвы. Копают грядки. Просят, чтобы сестра Ульяна прикоснулась.

– И есть случаи исцеления? – хмыкаю недоверчиво.

– Есть, – улыбается она. – Не было бы – не ехали бы сюда.

Всё это в голове не укладывается. И с образом холёной Грановской не вяжется. Но вот она здесь. Красивая и даже стильная. И, судя по всему, возится с ними, опустившимися и отчаявшимися. Что так круто изменило её жизнь? Какие страдания и трагедии? Просто так никто не уходит. Обязательно должна быть причина. Не знаю почему, но мне хотелось бы услышать эту удивительную историю. Только вряд ли она расскажет.

– Когда-то она у меня брала интервью, – говорю, отводя в стороны ветви деревьев. И для себя, и для матери.

– Знаю. Я много о тебе знаю, сынок.

– Следила? – не испытываю ни раздражения, ни злости. С её рассказом словно вышел из меня дурной дух.

– Как могла, – кивает она. – Походи здесь. Может, получится.

Получается не сразу. Даю распоряжение охранникам завтра отвезти жену в университет. У неё экзамен. Больше она не убежит, я уверен. Но хочу быть спокоен всё же. Я испытываю все муки – от нерешительности до желания услышать Таин голос. Хочу и не хочу ей звонить. Она звонит сама – увидела, видимо, что телефон в зоне доступа.

– Эдгар, у тебя всё в порядке? – встревоженная, напряжённая. Одинокая. Насиделась, наверное, взаперти. Сыграет в заботливую жену сейчас. Я даю ей шанс. Жду, когда закончится беспокойство, и Тая перейдёт к настоящей причине своего звонка. Но она больше ничего не просит.

– Я задержусь. Не жди меня, ладно? Ночевать не приеду.

Уточнять, где я, не собираюсь. Месть не месть, но маленький урок.

– Хорошо, Эдгар, – и кратко, и кротко.

А затем она отключается. Раз – и я больше ни слова не успеваю вставить. И сразу настроение резко стремится к нулю. А при её голосе чувствовал приток сил. Чёрт. Я зависим от неё. Вот где зависимость. Впору попросить сестру Ульяну руки на меня накладывать. Интересно: любовь она лечит? Избавляет от жажды к одной-единственной женщине, которой я не нужен?

– Почему ты не сказал Тае, что поехал ко мне? – спрашивает мать, когда мы уже устраиваемся за столом. Нехитрая еда – каша, салат, чай с травами.

Мне почему-то спокойно, хоть я и постоянно думаю о том, что рассказала мать. Я вспоминаю нашу жизнь. И голос отца. Почему-то всплывает его голос: «Ты же знаешь. Я люблю твою маму. Очень люблю. Она для меня – всё». Он повторял это постоянно. Навязчиво. Но тогда мне казалось: это проявление любви. Почему он без конца твердил эти слова? Словно хотел вбить в мою голову и так давно известные, понятные истины.

А ещё он твердил, что я его сын. Он гордится мною. Что мать – женщина слабая и нежная. Не стоит её тревожить и беспокоить по пустякам. Что любые вопросы мы всегда можем решить сами. Как мужчины. Он постоянно отдалял меня от неё. Отрезал. Не давал общаться, перетягивал на свою сторону – так это видится сейчас. Но могу ли я быть объективным?

Доказательств всей этой истории нет. Только слова матери. Но есть кое-что. Небольшая зацепка. И я твёрдо решил проверить. Если я найду подтверждение, значит она говорила правду. Не лгала. А значит…я помню не то, что было на самом деле.

– Спрашивай, Эдгар, – голос у матери тихий и усталый. Она до сих пор бледная. На носу проступили веснушки. Надо же. В пятьдесят три у неё веснушки, как у девушки. – Я же вижу: у тебя есть вопросы. Пока мы вместе – пусть всего лишь на этот день – может, и нужно наконец-то выговориться. Не только мне, но и тебе.

– Я помню тебя весёлой и беззаботной. Ты всё время улыбалась и не унывала. И как-то не стыкуется этот образ с тем, о чём ты поведала.

Я смотрю в чашку. Пахнет мятой и чабрецом. Что там ещё? Успокоительный сбор? Потому что окутывает меня спокойствие. Стойкое и глубокое.

– Характер у меня такой, сын. Не умела унывать долго. К тому же, Олег не всегда… бывали периоды просветления. Он хотел, боролся с собой. Но постоянно срывался. Это как у алкоголиков. Держатся, а потом – запой. Когда у него усугубилось, он запугивал меня. Говорил, если буду кукситься да плакать, ходить со страдальческим лицом, то мне не поздоровится. И всё время грозился отобрать тебя. Говорил: «Эдгар мой сын, привязан ко мне больше, чем к тебе. И всегда встанет на мою сторону». В общем… Жила, как могла.

У нас мало общих воспоминаний. Разные они. У меня – одни, у матери – другие.

– А Леон, значит, шпионил? – уточняю, чтобы понимать, как быть дальше.

Мать улыбается. С горчинкой. Глаза у неё грустные.

– Вдруг что-то пошло бы не так?

– Детей я тебе не отдам, – принимаю решение. – Не обсуждается. Насте нужна помощь психолога. Возможно, и психиатра тоже. Она кричит по ночам. Я уже консультировался. Это небыстрый процесс. Вылечишься, найдёшь работу – хорошо. Но заботиться полноценно о них ты сейчас не сможешь. Ни лечение оплачивать, ни в школу детей толком собрать.

В глазах её – испуг и мука.

– Ты же не отнимешь их у меня, Эдгар?

– Нет, конечно, – это я тоже решил твёрдо. – Захочешь – будешь встречаться. А там посмотрим. Я мог бы забрать тебя отсюда. Устроить в хорошую клинику. Мог бы и к себе забрать – это несложно, хоть и не совсем удобно.

Мать качает головой.

– Нет, Эдгар, нет. Хочу сама. У меня получится. Я знаю: ты сильный. У тебя есть возможности и власть. Понимаю, что можешь сделать и лучше, и быстрее, чем я. Но дай мне шанс. Я и так… слишком много ошибок натворила.

Я киваю. Но даю себе слово держать руку на пульсе, так сказать. Не упускать её из вида, чёрт побери. Раз уж всё так вышло.

Кровать-лежанка для меня мала. Не рассчитана здесь мебель для таких, как я. Лежать неудобно. Да и спать не хочется. На душе кошки скребут. Как там Тая? Надо было, наверное, вернуться. Но эта зависимость делает меня слабым. Не хочу накосячить больше, чем уже есть.

Мать, словно чувствует. Заводит разговор о Тае. О моём браке.

– Ты сильно рассердился, да? Она такая светлая. Любит тебя. Но тебя невозможно не любить.

Любит… хорошо, что мать не видит моего лица.

– Я ей чуть не сломал руку, – признаюсь в том, что меня мучает. Неожиданно. Не собирался. – Разозлился. Думал, никогда и пальцем её не трону. И вот.

– И всё из-за меня, – сокрушённо вздыхает мать. – Будь нежен с ней, сынок. Не позволяй плохому вставать между вами. Мы, женщины, более импульсивны. Живём больше сердцем. А она совсем девочка. Ты старше и опытнее.

– Не осуждаешь меня? – спрашиваю и хочу услышать её ответ. Ответ женщины, которая, если ей верить, терпела насилие.

– Главное, чтобы не осуждала тебя она. Простила. А она простила – я же слышала: позвонила сама. Тревожится.

Я умолкаю. Не хочу ничего рассказывать. Как купил её. Как женился, чтобы достичь своей цели. А теперь люблю свою жену и не знаю, что с этим делать. Как завоевать её.

Мы молчим долго. И когда сон начинает меня всё же одолевать, в гулкой тишине снова звучит голос матери:

– Неспокойно мне, сынок. Поезжай-ка ты с утра домой. Помиритесь. Поговорите. Не бросал бы ты её надолго.

– Спи, мам, – прерываю я её причитания. – Сам разберусь.

Я уехал на рассвете. Попрощался с Ульяной, что уже была на ногах. Свежая, бодрая, улыбающаяся.

– Лёгкого вам пути, Эдгар Гинц, – напутствует она и смотрит глазищами прямо в душу. Я не суеверен. И не верю во всю эту чушь с наложением рук, с исцелением взглядом, руками или молитвами. Но Ульяна прикасается ко мне. Задерживает свои пальцы на тыльной стороне ладони. Встряхивает головой. Я готов со скепсисом выслушать предсказание или пророчество, но ничего не происходит. Она отстраняется, давая нам пройти.

Мать проводит меня через лес. Лёгкая, подвижная. Доводит до машины. Я бросил её у кромки леса. Никто и не позарился. Да и кому здесь…

– Будь осторожен, сынок, – поднимает она руку, но так и не решается ко мне прикоснуться.

– Буду, – обещаю ей и сажусь за руль. Мать долго стоит и смотрит мне вслед. До тех пор, пока я не скрываюсь за поворотом.

Я еду в город своего детства. Решил вчера. Еду, чтобы поставить точки над «і». Я не тот, кто верит на слово. Мне нужны факты. И я либо добуду их, либо нет.

Глава 63

Тая

Первая ночь без него. Слишком большая кровать. Холодные простыни. Прогибающаяся под моими вздохами пустота.

Спала ли я? Не знаю. Забывалась, наверное. Вставала. Бродила по дому, заглядывала к Марку и Насте. Они спали сегодня на редкость тихо и спокойно.

«Не жди меня», – не холодно, но резко. И я не нахожу себе места. Здесь всё чужое, непонятное, неуютное для меня. Без него.

Ничего не нужно. Ни квартира, ни удобства. Я бы променяла всё на одно-единственное – чтобы Эдгар приехал среди ночи. Усталый, замученный, но очень родной. Мой.

Если это наказание, то я готова безропотно его снести. Какая разница? Я потерплю. Пусть только вернётся. Стало всё безразлично. И предстоящий экзамен не пугал. Судя по всему, мне не выйти из дома. Ну и пусть. Буду бродить тенью. Смотреть в окно. Возиться на кухне. Приготовлю какую-нибудь редкостную гадость. Для него. Что-нибудь новенькое. Он ведь приедет голодный.

– Вы в университет собираетесь? – это новый охранник. Я даже имён их не спросила. Безразлично. – Эдгар Олегович распорядился.

Вот как. Позаботился. Не забыл. А я поблагодарить его не могу. Намеренно не проверяю телефон. Даже если он в зоне доступа, не позвоню. И так… показала слабость. Наверное, он удивился.

– Собираюсь. У нас есть ещё час. Позавтракаю, накормлю детей и поедем, – я сама покладистость. И нет мандража перед испытанием. В учебник не заглядываю. Сдам как-нибудь.

– Он у матери, – Леон появляется на кухне неожиданно. Может, он и не крался, но я настолько в свои мысли погружена, что вздрагиваю при звуках его голоса. – Не волнуйся, Тая.

Наверное, лицо у меня – свежий выпуск старой газеты. Именно так: страницы жёлтые, а события новые.

– У меня экзамен. Мне есть о чём волноваться и без Эдгара.

Леон не спорит, кивает. Устраивается у окна. Следит за каждым моим жестом. Меня это не раздражает. Я жарю глазунью, нарезаю ветчину, мажу тосты маслом, выкладываю джем в креманку, накрываю на стол.

– Пусть поспят, – останавливает Леон меня, когда я собираюсь будить Марка и Настю. – Ещё рано. Каникулы. Я сам потом и накормлю, и погулять с ними схожу. С Че я уже побегал. Мне охрана не нужна.

Он улыбается. В словах его нет ничего обидного, но я на взводе, поэтому хочется крикнуть, сделать какую-нибудь гадость. На миг становится стыдно. Леон не виноват. Он старается сгладить углы, как всё время это делала я. Мы словно с ним местами поменялись.

– Сядь, поешь, – придвигает он ко мне яичницу и бекон, сам наливает чай. И я слушаюсь его, словно он старший. Моя семья, которой никогда не было. Нет-нет, была, конечно, но что я помню? Крохи. А сейчас я начала обретать нечто очень нужное, важное для меня. Что я буду делать, когда Леон уйдёт, а Эльза заберёт малышню? Любить Эдгара. Быть его тенью. Достаточно ли этого, чтобы чувствовать себя самодостаточной? Ощущать покой в душе?

Сложные вопросы, и не об этом нужно бы мне думать перед экзаменом, но они лезут нахально в голову, и хочется сжать виски пальцами, чтобы выгнать наглых пришельцев.

В машине – гнетущая тишина. Но мне не до разговоров сейчас. Напряжение звенит. Эти двое, чужие, похожи на неотёсанные камни из Стоунхенджа[1]. Веня и Андрей были ближе, свои, что ли. Эти со мной не церемонятся. Идут следом, как два трансформера, но я не обращаю на них внимания. Пусть. Потерплю. Лишь бы Эдгару было спокойнее.

Возле аудитории, маясь, ждёт меня Синица. Высматривает. С ноги на ногу переступает, как цапля. Длинноногая красивая девушка. С виноватым лицом. Рядом – неприметная Ольга с поникшими плечами.

– Я тут это, – мнётся Линка и косится на безопасников, – подумала. Ты прости меня, а? Словно предательница. Открестилась от тебя.

– Всё нормально, Лин, – говорю ровно. На самом деле, мне всё равно. Я словно заморозилась снаружи и внутри. Эмоции ушли куда-то. Осталась лишь оболочка. – Ты всё правильно сказала.

– Неправильно, – подаёт голос тихая Ольга. – Друзья так не поступают. Не сдают подругу. Не бросают в беде. А мы…

Я бы рассмеялась, если бы могла.

– Я тоже хороша. Обманула. Удрала. Подвела людей. Веня и Андрей работы лишились. Из-за моей глупости и дурацкого поступка. Эдгар искал меня. В общем, одно к одному. Я не сержусь на вас, а вы уж как сможете, девчонки.

– Теперь ты от нас отмахиваешься, – Линка расстроена, руки сжимает на груди. – Два года дружбы – это ж не просто так, Тай?

– Не просто, – киваю. – Но когда у каждого из нас появляется что-то личное, важное, своё, приходят моменты, когда ставятся двери. Пространство, в которое никому нельзя. Только двоим, чтобы разобраться. Поговорить. Не давать вмешиваться. Никому. А помогать надо, когда просят. Или… даже не знаю.

Почему-то вспоминается Эльза, которой никто не помог, когда она нуждалась в чьей-то поддержке. Где та грань, за которую даже друзей пускать нельзя? Где то универсальное мерило, по которому видно, что человеку нужна твоя помощь?..

– Я виновата перед тобой, Лин, – говорю я Синице. Смотрю ей в глаза. – Это я попросила Эдгара, чтобы он Севу от тебя оторвал. Наверное, я не должна была вмешиваться. Лезть в ваши отношения. Иначе двойные стандарты получаются. Каждому суждено пройти свой путь. Поэтому… будет плохо – придёшь, выслушаю. Подставлю плечо. А с этого момента – сама, ладно? Как считаешь нужным.

Это жёстко. Линка задыхается. Слёзы у неё на глазах.

– Я знаю, – тихо-тихо, за галдежом у двери в аудиторию можно и не услышать. – Сева вернулся. Звонил мне. Я… отшила его, Тай. Потому что ты правильно вмешалась. Ничего из этого не вышло, кроме ребёнка. Я не нужна ему. Так, развлечение. Но самой вынырнуть тяжело. Пошла б камнем на дно. Не сержусь я, Тай. Ты влезла, да. Но вовремя. Я подумала об этом ночью. Ты смогла, неравнодушная моя, а я сбежала. В тяжёлую минуту оставила тебя одну. Какой же я друг, если легко и просто предаю? Мы ведь все не идеалы, не без греха.

Я обнимаю их – Линку и Ольку. Одну – безбашенную красотку, непоседу, верующую в Мироздание, вторую – скрытную молчунью, из которой слово трудно вытянуть.

– Всё. Мир, дружба, сосиски. И экзамен, конечно. Надо пойти, сдать и перейти на третий курс.

– Вы у меня самые родны-ы-ы-е-е, – хлюпает носом Синица. – После мамки с папкой, конечно.

У неё, видать, гормоны шалят – глаза без конца на мокром месте. Олька жмётся ко мне, но взгляд прячет. Что за тайны хранит она? Я бы, наверное, хотела знать.

– И для тебя, Оль, тоже плечо всегда найдётся моё, – шепчу почти на ухо. Вдруг понадоблюсь – всегда поддержу. Но спрашивать ни о чём не буду, хоть и очень хочется.

Олька вздыхает, отворачивается. Плечи её поникают, как стебли цветов под очень тяжёлым грузом.

– Не могу я, Тай. Может быть, когда-нибудь. Позже, – бормочет и почти сбегает.

Я смотрю ей вслед. Олька влетает в аудиторию, как только оттуда выходит первый отстрелявшийся счастливчик.

– Что это с ней? – икает от неожиданности Линка. Я подсовываю ей бутылку с минералкой.

– Да так, – вздыхаю. Слишком много скелетов. Давят.

– А, ну да, ну да, – кивает Синица. – Лишь бы не задушили её эти тайны. А всё остальное переживём. Пошли, подруга. Наша очередь штурмовать последний экзамен.

И мы входим в аудиторию вместе. Одна за другой. Мне ничего не страшно, правда. Хочу только одного: чтобы быстрее прошёл этот безумно долгий день. Чтобы Эдгар вернулся домой. А дальше я справлюсь. Сумею. Потому что когда любишь, способен не только на подвиги, но и на ожидание. На тихое «прости». Умеешь прощать боль, забывать обиды и растить хрупкую надежду, что ты тоже что-то значишь для мужчины, которого выбрало твоё сердце.

[1] каменное мегалитическое сооружение в графстве Уилтшир (Англия)

Глава 64

Эдгар

Я еду в небольшой провинциальный городишко, где родился и вырос, провёл детство и юность. Здесь свой уклад и традиции и почти все друг друга знают. Время идёт, а он не меняется. Немного дряхлеют дороги, ветшают домики, а всё остальное – как и прежде. Наверное, я мог бы пройтись по улицам с закрытыми глазами.

Я езжу сюда каждый год – на могилу отца. Как ни странно, не испытываю ностальгии и благоговения. Наверное, слишком рано вылетел из гнезда, чтобы скучать по этим местам.

От быстрой езды в голове проясняется. У меня нет чёткого плана, но кое-какие шаги я всё же просчитал. Прокручиваю историю, что поведала мне мать, и так и эдак. Проваливаюсь в прошлое и вспоминаю всякие мелочи.

У нас никогда не бывало в доме гостей. Ни мужчин, ни женщин. Тогда это не казалось мне странным. Хватало родителей и их внимания. Не помню пышных праздников и застолий. Отец не пил, мать тоже. Семейные торжества проходили тихо и, можно сказать, обыденно.

В школе я дружил со всеми, мне не запрещалось водить товарищей в гости. И уроки вместе учили, и чудили иногда. Но мой дом – не место, где бы собирались с радостью. Отец слишком строгий и невесёлый. Мать – наоборот, привечала всех и кормила, за что отец ей вычитывал – всплыло в памяти, вот же…

И подруг у мамы не было. Не помню ни одну тётеньку, с которой бы мать встречалась или перезванивалась. Ничего. Пустота. Пробел. В те времена мне это не казалось странным. А сейчас… Мозг не хотел понимать. Сопротивлялся. И всё время думалось: бездушный, гинцевская порода, скупой на чувства. Чёртово наследие. Не то, чтобы я хотел измениться, но если мать говорила правду, то я слепой. Не видел очевидного. Не задумывался. Не замечал.

Может быть, не нужно ворошить эту старую историю. Оставить как есть. Но если я не узнаю наверняка, буду всю оставшуюся жизнь сомневаться. Факты. Я верю только фактам.

Я не собирался здесь задерживаться. Поэтому не стал ни старых друзей тревожить, ни в дряхлой гостинице останавливаться. У меня есть пункт назначения. Туда я и спешил.

Самое смешное, я нашёл её сразу. Ещё смешнее – она меня узнала после стольких лет.

– Эдгар, – всплеснула руками и встала мне навстречу из-за стола. Почти не изменилась. Всё такая же поджарая и энергичная. Волосы только из тёмных стали седыми, но причёска, как и много лет назад – та же самая. Короткая стрижка, Химическая завивка. Добавилось морщин, и руки у неё старческие теперь, но под белым халатом, кажется, всё тот же брючный костюм (может, младший его собрат, но выглядел он, как призрак из прошлого) и цвет помады неизменный – ярко-розовый с перламутром.

– Ольга Ивановна, – целую ей руки и вижу, как расплывается наш участковый врач в широкой улыбке.

Она единственный человек, вхожий в наш дом. Её я помню очень хорошо. Ольга Ивановна приходила к нам, когда я болел. Она, возможно, знает то, о чём не догадывались окружающие.

– Надо же. Приехал. Сколько лет тебя не видела? Лет десять? Да нет, больше.

Она отсылает взмахом руки медсестру. Смотрит на меня внимательно поверх очков.

– Ну, рассказывай. Ты же не зря приехал. Что-то нужно тебе, раз вспомнил старую Ольгу Ивановну.

Хочется возразить, что она не старая. Но слова застревают в горле. Я не знаю, с чего начать. С мыслями не соберусь. Не хочется закатать все свои сомнения доброй женщине в лоб.

– Мать ищешь? – пытается угадать она.

Я отрицательно качаю головой.

– Уже нашёл. Точнее, она меня.

– Узнать что-то хочешь? – продолжает допрос Ольга Ивановна и крутит в сухих пальцах шариковую ручку – ярко-оранжевый пластик с колпачком.

Киваю, но никак не могу сформулировать мысль. Язык не поворачивается. А если она соврала? Выставлю и себя дураком, и память отца опорочу. Но Ольге Ивановне не нужны мои объяснения. Она из тех, кто умеет чувствовать. Интуиция – не последнее её достоинство.

– Такие, как ты, сынок, обычно возвращаются либо родственников искать, либо призраков прошлого гонять. Родственников ты не найдёшь – умерли давно. И Белые и Гинцы. Белая – девичья фамилия твоей матери, – зачем-то поясняет она. Я знаю. Но, может, она думает, что я и этого не помню. – И мать твоя после того случая уехала в другой город. С тех пор ни слуху, ни духу. А ты, говорят, ездишь к отцу на могилу. Навещаешь.

Сейчас мне не до воспоминаний и не до мёртвых.

– После какого случая? – спрашиваю, чувствуя, как внутри звенит от напряжения. Именно за этим я приехал.

Ольга Ивановна смотрит на меня слишком долго. Стучит ручкой по столу, словно не решаясь. Она колеблется, решает, наверное, можно ли мне рассказать правду. И тогда я придавливаю её, в попытке узнать подробности.

– Меня интересует именно это: почему моя мать уехала из города.

– Мужчину другого нашла, – щурит глаза Ольга Ивановна и продолжает сверлить меня взглядом. – Мужчина этот и увёз её. Прямо из больницы. Кажется, она даже в дом заходить больше не стала.

– Из больницы? – мне сейчас важно не проговориться. Не выдать то, что знаю я. Или она сама расскажет, или грош цена информации, что выйдет из моих уст.

– У меня нет доказательств, сынок. И она тогда утверждала, что упала и ударилась. М-да. Много раз ударилась. Сломанная рука, треснутые рёбра. Кровоподтёки. Гематома на голове. Думаю, твой отец её… травмировал. Из ревности, видимо.

– Он бил её? – задаю прямой вопрос. Всё, что нужно, я уже услышал. Мать не лгала. И когда утверждала, что доказательств нет, ошибалась. Всегда есть те, кто видит слишком много. Как Ольга Ивановна, к примеру. Мне достаточно было подумать и вычислить. Стопроцентное попадание. Не везение, а холодный расчёт. Я всегда этим отличался – умением находить решения в безнадежных ситуациях.

Она вздыхает. Постукивает ручкой по столу чуть чаще, чем до этого. Поднимает на меня глаза.

– Думаю, да. Она никогда не жаловалась. Но я видела синяки, когда приходила в ваш дом. Халаты с длинными рукавами. Платья с глухими воротами. Домашнее насилие – страшная вещь. И, судя по всему, ты не знал. Приехал искать правду?

Она прозорлива. Так и есть. Но снова язык не поворачивается произнести вслух очевидное.

– Знаешь, что я скажу тебе, Эдгар? Через столько лет узнавать некоторые вещи всегда больно или неприятно. А ещё они разрушают кое-что. Тревожат тех, кто уже спит вечным сном. Не знаю, зачем тебе это нужно, но раз ты приехал за ответами, значит хотел услышать правду.

– Я её услышал. Раньше, – очень тихо выдавливаю из себя признание.

– Не поверил, – поднимает она накрашенные брови.

– Нет.

– Весь в отца, – смеётся она кашляющим смехом старой вороны.

– В какого? – делаю контрольный выстрел и внимательно слежу за лицом старой женщины.

– Значит, Эльза рассказала тебе, – тянет она слова и отбрасывает в сторону ручку. – Они оба такие были. Петер и Олег. Властные и непримиримые. Похожие, как близнецы. Держались всегда друг друга, пока маленькая Эльза не встала между ними. Вот что я тебе скажу, сынок. Не суди. Жизнь она полосатая. Никто не знает, каким боком повернётся. В этом как раз и кроется суть: радость, боль, трагедии, счастье смешиваются, как звуки, что вылетают из гармошки. Или рояля – не важно. Главное – у всех мелодия выходит своя. Каждый сам себе композитор. Вот какую музыку напишешь, с такой и будешь жить.

Её слова и голос звучат во мне долго. Всю дорогу до дома.

– Ты и дирижёр, и исполнитель. А рядом с тобой – оркестр. И только от тебя зависит, сыграют ли твои близкие что-то по-настоящему красивое, или будут тянуть кто в лес, кто по дрова, как в известной басне.