Черный часослов

13. Марко

Май 2022 года

Я обнаружил дедушку и Дебу на обветшалой кухне с горящим камином: они сидели на диване, внимательно уставившись в экран старого телевизора. Дедушка был крепким человеком, которого не смогли согнуть его девяносто девять лет. Он то и дело под самыми разнообразными предлогами являлся в Лагуардию и забирал с собой правнучку – как он говорил, «погостить чуток». Иногда даже снимал свой любимый берет, чтобы дать ей поиграть.

Я узнал старую мелодию, сопровождавшую меня все мое детство.

– Что ты ей включил, дедушка?

– Смотри, папа, это Марко! Он ищет свою маму! – сообщила мне дочь, прыгнувшая с дедушкиных колен прямо в мои объятия.

– Садись, сынок, – сказал дедушка, очень довольный. – Я прибирался на чердаке и нашел там эти мультики, которые так нравились тебе в детстве.

Каким-то образом дедушке удалось заставить заработать старый кассетный видеоплеер. Я посмотрел на главного героя, маленького итальянского мальчика – темноволосого, как и я, – преодолевшего полмира в поисках своей мамы. Я много лет пересматривал этот мультфильм, следя за путешествиями главного героя, отправившегося на поиски своей мамы и спрашивавшего о ней у всех, кого он встречал. У меня ком встал в горле, когда я услышал мелодию, так мучительно звучавшую для меня в детстве: «Не уезжай от меня, мама, не оставляй меня…»

Я вдруг понял, что это ощущение сиротства было для меня болезненнее, чем казалось: я всегда отождествлял себя с Марко, с его непоколебимой решимостью найти свою маму, хотя до недавнего времени, всего пару дней назад, был абсолютно уверен в том, что мне самому некого искать.

– Папочка, что с тобой? У тебя слеза на щеке.

«Куда бы ты ни отправилась… я все равно тебя отыщу», – с необыкновенной убежденностью пел мальчик на экране.

Я смахнул предательскую слезу тыльной стороной ладони и улыбнулся.

– Это от дыма; пожалуй, надо открыть окно, – сказал я.

Однако дедушка уже поглядывал на меня с подозрением: от него ничего не могло ускользнуть, даже крошечная слезинка, несмотря на его слабое зрение.

– Деба, сходи-ка в кладовку, принеси нам багет – пора нам затеять хороший полдник из поджаренного хлеба с вареньем, – сказал дедушка, нацепив свой берет на голову правнучке, и та умчалась, счастливая, в предвкушении своего любимого лакомства.

– Сынок, у тебя такое лицо… похоже, ты принес плохие новости. Что случилось, кто-то умер? – спросил он встревоженно.

– Никто не умер, – успокоил я его. – Но нам предстоит очень долгий и непростой разговор. Сейчас мы перекусим, и я отвезу Дебу в Лагуардию, а потом вернусь и останусь ночевать в Вильяверде.

– Понятно, – ответил дедушка, как всегда решительно, и вновь улыбнулся, когда появилась Деба с несколькими багетами, сложенными в подол платья, как в люльку.

– Папа, у меня есть для тебя подарок, я сделала его в школе, – гордо сообщила мне она. – Я нарисовала твой день рождения на браслете. И я хочу, чтобы ты никогда-никогда его не снимал.

– Как это ты нарисовала мой день рождения на браслете? – спросил я, заинтригованный.

– Они сейчас учат цифры, – пояснил мне дедушка.

– Вот, смотри, – сказала дочка и, немного помучившись, кое-как повязала мне браслет, на котором детским почерком было выведено: «12» и «08». Сначала я не понял, но потом до меня дошло: двенадцатое августа, день моего рождения.

– В таком случае обещаю никогда-никогда его не снимать, – торжественным тоном произнес я, и мы еще долго сидели все вместе у огня, глядя, как вечерняя тьма постепенно окутывала горный хребет, пока не поглотила его целиком.

Уже была ночь, когда я вернулся в деревню, поговорив с Альбой и уложив спать Дебу. Дедушка ждал меня, сидя на диване в своих альпаргатах [8], уже несколько сонный.

– Ну, рассказывай, сынок; дай бог, все не так страшно.

– Если честно, даже не знаю… Это касается нашей семьи. Моей мамы. Давай я расскажу тебе все по порядку, и ты сам скажешь, что думаешь об этом.

Я рассказал ему все, что произошло с тех пор, как несколько дней назад меня застал врасплох в музее игральных карт звонок некоего Калибана. Мне ничего не пришлось умалчивать и корректировать: дедушка привык слушать о моих рабочих делах, и рассказ об убийствах и похищениях не повергал его в шок.

– Унаи, твоя мать умерла сразу после рождения Германа. Я видел ее мертвое тело, это была она. Живот у нее все еще был большой.

– Ты уверен, что она была мертва? Не могло ли это оказаться какой-то ошибкой? Подумай хорошо.

– Я в своей жизни повидал много мертвых, с самого детства. Умирали мои братья – тогда это было в порядке вещей; умирали родители, дяди, тети, бабушки, дедушки и соседи. Потом, на войне, я видел еще много смертей, слишком много. И вот теперь мне почти сто лет, я похоронил всех, родившихся раньше меня. Твоя мать была мертва, отец убит горем, Герман лежал в инкубаторе, а ты все время спрашивал и спрашивал, когда же наконец мама вернется домой. Ты задавал этот вопрос многие месяцы, хотя я водил тебя на кладбище; ты еще толком не умел читать, и твой детский мозг не мог осознать произошедшее. Да и вообще… твоя мать – фальсификатор книг? Она была такой доброй и честной, бедняжка… Слишком доброй, и совершенно немыслимо, чтобы она могла кого-то обманывать.

– В таком случае должно быть другое объяснение. Разве могут быть случайными столько совпадений: мои родители имели книжный магазин, предполагаемое похищение и два убийства связаны с торговлей старинными книгами, не говоря уже о том, что действие разворачивается в Витории и Мадриде… А ведь мой отец поначалу работал какое-то время у своего друга в Мадриде?

– Да, у Алистера, сына моего друга Гаэля. Того самого, в честь которого я дал имя твоему отцу. Я уже рассказывал тебе однажды эту историю об именах.

– Ну, наверное, я не придал ей тогда особого значения, потому что вообще-то я ничего такого не помню, – опустив голову, немного виновато признался я.

– Вот поэтому я и не стал тебе ее больше рассказывать, – заключил дедушка со своей убийственной логикой и пожал плечами.

– В любом случае нужно поискать официальные документы; у тебя ведь все хранится, я знаю.

В течение многих лет я не беспокоил дедушку подобными разговорами. Мне всегда казалось, что в каждой семье имелось какое-то табу, красная линия, проклятое имя, при произнесении которого вслух все вдруг умолкали и утыкались взглядами в стену.

– Если что-то есть, то оно должно быть наверху, – уверенно сказал дедушка.

Похлопав меня по колену, он поднялся с дивана с большей живостью, чем я сам, немного уже закоченевший от ночного холода Вильяверде.

Я последовал за дедушкой вверх по лестнице, поднимавшейся до третьего этажа дома. Дерево посередине ступенек было настолько истерто, что ноги почти соскальзывали с них, но дедушка ни разу не оступился, несмотря на столь крутой подъем.

Все пространство наверху, под двускатной крышей, представляло собой чердак. Это было ничем не перегороженное помещение, за исключением вековых деревянных колонн, поддерживавших потолочные балки и множество раз перекрашенных иудейским битумом. Здесь дедушка хранил разнообразный хлам, стулья, на которых уже некому было сидеть, банки с грушами в вине, печеные яблоки, сливовое варенье – все то, чем он с удовольствием одаривал нас из изобилия своего сада, – и коробки, очень много коробок.

Я остановился перед столом для пинг-понга, в который играл подростком со своим братом Германом в те времена, когда лето длилось сто дней, а зима – сто ночей. Именно за этим столом были раскрыты наши последние дела, это была практически голограмма моего мозга.

Я взял тряпку. Сначала убрал сетку, потом вытер пыль. Это было не просто действие. Это был настоящий ритуал, которого я всегда придерживался при работе над самыми сложными делами в качестве профайлера.

Дело, с которым довелось столкнуться теперь, было двойным вызовом, тройной загадкой – сплошные вопросительные знаки… Должен признаться, именно поэтому оно притягивало меня, как бутылка джина манит алкоголика: это была моя тайная страсть, то, чего я не открывал никому.

Дедушка нарушил течение моих мыслей, поставив на стол тяжелую картонную коробку, грозившую развалиться прямо у нас на глазах. На ней не было ни единой надписи, по которой ее можно было бы идентифицировать: я, напротив, всегда имел обыкновение подписывать свои коробки, обозначая на них период, годы или имена людей, имевших отношение к их содержимому. Так что у меня были коробки с названиями «Паула и малыши», «Сан-Виатор», «Университет», «Аркауте»…

– Вот некоторые бумаги твоего отца; посмотрим, что тут есть. Я уже много лет сюда не заглядывал.

Это напомнило мне теорию загадочного ящика знаменитого сценариста Дж. Дж. Абрамса, создателя одного из самых любимых моих сериалов, «Остаться в живых». Он рассказывал, что дедушка подарил ему в детстве закрытый ящик – такой, какие продавались в магазинах для фокусников. На одной из его сторон был нарисован вопросительный знак, и в нем могло быть что угодно: воздушные шарики, конфеты, паровозик, рогатка… Пока ящик был закрыт, внутри могло находиться все, что рисовало его воображение, но ему хватило ума не открывать его. Никогда.

Спустя десятилетия, когда Абрамс начал писать сценарии, он поставил в своем кабинете этот магический ящик – все еще девственный, ни разу не открытый. Работая над своими сценариями, он представлял себе каждую историю таким ящиком, содержавшим в себе все вопросы, и никогда не торопился отвечать на них. Это была его работа – создавать загадки.

Моя же работа заключалась как раз в противоположном. Я должен был находить ответы на все вопросы, поставленные передо мной убийцей: «Кто я?», «Почему я это сделал?», «Как я совершил убийство?», «Ты поймаешь меня?».

Я привык к тому, чтобы разгадывать головоломки, открывать загадочный ящик и говорить: «Тебя зовут так-то, ты убил вот таким способом и по следующим причинам. И да, не сомневайся: я поймаю тебя. Непременно».

Однако сейчас передо мной была не просто очередная головоломка, а нечто большее, загадка всей моей жизни: «Я твоя мама, Унаи. Я жива?»

Итак, я открыл коробку. Изнутри вырвался запах многолетней пыли и старой бумаги. Дедушка взялся за дело и принялся доставать из коробки различные документы, квитанции, фотографии, свидетельства о рождении и смерти. Я тем временем все упорядочивал, раскладывая на столе в хронологическом порядке – точно так, как я сделал бы, если б там не стояло повсюду имя моего отца и это было бы для меня обычное дело, которое предстояло распутать.

Мы с отцом были очень похожи: оба были темноглазыми брюнетами, высокими и широкоплечими. Я посмотрел на его фотографии и заметил, что он на них намного моложе меня, – впервые мне пришло в голову, что я уже преодолел тот возраст, в котором отец умер. В свои сорок с лишним я прожил уже намного больше, чем было отмерено ему.

Я перебрал все фотографии отца: на службе в армии, в его дни рождения, на праздниках Белой Девы – в блузе и с кем-то из друзей, в мадридский период, на лодке в пруду парка Ретиро, в веселой компании молодых парней и девушек. Он был молод, невероятно молод, несмотря на то, что для меня мой покойный отец остался навечно старше, чем я.

– Вот, видишь? Это Алистер, сын Гаэля, – показал дедушка.

На выцветшей цветной фотографии были запечатлены двое обнявшихся друзей. Одним из них был мой отец. Тот, на кого показывал дедушка, был парнем в круглых синих очках а-ля Джон Леннон, с гривой длинных вьющихся волос, в восточном кафтане с открытой грудью, увешанной ожерельями из ракушек.

– Этот хиппи? – спросил я, удивившись и развеселившись одновременно.

– Длинноволосый, да. Он был лучшим другом твоего отца и его шефом. Жизнерадостный парень, очень увлеченный своим делом.

– Каким делом?

– Книжным. Он приехал в Мадрид на похороны своего отца Гаэля, моего друга, с которым я познакомился во время войны, в Университетском городке. Гаэль был шотландцем и попал сюда как военный репортер.

– Как Хемингуэй?

– Как военный репортер, – повторил дедушка, не обратив внимания на сравнение.

– А… понятно. И почему он остался?

– Он был из хорошей семьи у себя на родине, но имел очень авантюрный склад характера, и у него была страсть – покупать и продавать старинные и редкие книги. Он был, казалось, знаком со всеми и, хотя приехал, едва зная язык, в результате стал говорить лучше меня. Потом мы сдружились с ним настолько, что он был одним из гостей у меня на свадьбе и стал просить, чтобы я пообещал назвать своего сына в его честь – Гаэлем. Сначала я ответил, что мне такое даже пьяному не придет в голову, что священник меня убьет и не захочет крестить ребенка, но он продолжал настаивать и из кожи вон лез, чтобы доказать мне, что Гаэль тоже был христианским святым. В конце концов это имя мне даже понравилось, и твоя бабушка согласилась. Впоследствии Гаэль все время жил между Эдинбургом и Мадридом, но пожелал быть похороненным на Британском кладбище в Карабанчеле. Я приехал на его похороны с твоим отцом, чтобы он узнал, в честь кого получил свое имя, и там Гаэль познакомился с Алистером, младшим сыном моего друга. С тех пор они поддерживали тесные отношения, и, когда Алистер предложил ему работу в своем букинистическом магазине в Мадриде, твой отец согласился и переехал туда, хотя и продолжал часто приезжать в Виторию.

– Значит, так отец начал работать в магазине старинных книг?

– Да, и там он познакомился с твоей мамой. Когда на свет появился ты, они вернулись в Виторию и открыли собственный магазин, обычный, торговавший новыми книгами – «Книжный миндаль».

– «Книжный миндаль»… я не знал, что он так назывался.

– Да, у них была вывеска с вырезанным по дереву миндалем, я сам его вырезал, – со смесью гордости и печали сообщил дедушка.

В этот момент я перевернул фотографию и, прочитав надпись, остолбенел: Алистер Морган. Та же фамилия, что и у Сары Морган, издательницы, убитой накануне в квартале Лас-Летрас…

14. Книжный магазин Души

Май 2022 года

Каково же было мое удивление, когда, проведя небольшое расследование, я обнаружил, что Алистер Морган значился владельцем книжного магазина-аптеки в квартале Лас-Летрас в Мадриде. «Книжный магазин Души. Аптека для читателей» – гласило описание, найденное мной в интернете.

Я позвонил Альбе и рассказал ей, как обстояли дела. Ее постоянным местом обитания теперь был отель в Лагуардии; она вот уже несколько лет, как и я, была в отставке и знать ничего хотела ни о каких расследованиях, избегая даже спрашивать Эстибалис о ее работе. Мне это было прекрасно известно, и я старался ничем не беспокоить ее. Однако этот случай был особый.

– Завтра похороны Сары Морган. Это прекрасная возможность встретиться с Алистером Морганом и покопаться в истории моей семьи. Думаю, мне нужно сегодня же отправиться в Мадрид. Я поговорил с Германом, у него довольно свободная неделя в конторе, и он пообещал, что может взять на себя Дебу, – сообщил я.

– Я позвоню ему, и мы договоримся, когда он может помочь с Дебой сегодня и завтра. Если б мне сказали, что мой отец жив, я бы сделала все возможное, чтобы выяснить правду, – произнесла Альба.

– Да, я знаю, что ты поступила бы именно так. Два других случая меня, конечно, заинтриговали, но я ни за что не ввязался бы в их расследование – совершенно не хочется снова переживать безумие последних лет. Я думал, что все это уже в прошлом. Однако на этот раз дело очень личное. У меня из головы не выходит этот звонок, и я не могу сидеть сложа руки и ждать, пока другие будут расследовать, действительно ли моя мама жива, – и это при том, что идет обратный отсчет.

– Я понимаю, Унаи. Но буду держаться подальше от всего этого, ради себя и ради Дебы.

– Согласен. Я забронирую номер в гостинице в квартале Лас-Летрас. Поеду на машине, не хочу зависеть от расписания рейсов – вдруг потребуется срочно вернуться в Виторию… Позвоню тебе, как только приеду.

Путь в Мадрид занял у меня четыре часа. Это время пошло мне на пользу, чтобы я смог упорядочить все в своей голове. Тишина шоссе, меняющиеся облака и пейзаж за окном помогли обрести покой и некоторую отстраненность.

Миновав стойку регистрации отеля и оставив свой небольшой багаж на кровати в номере, я отправился на улицу Сервантеса, в самом укромном центре Мадрида, и принялся прогуливаться по ней с телефоном в руках в поисках «Книжного магазина Души».

Я нашел его очень быстро: фасад был отделан деревом, выкрашенным зеленой краской, и на вывеске красовались золотистые буквы, выписанные вручную, – казалось, будто это был книжный магазинчик пятидесятых годов где-то в маленьком английском городке.

В этом месте чувствовалось очарование тщательно оберегаемой старины. Однако магазин был закрыт, о чем сообщала приклеенная к витрине записка: «Закрыто в связи с кончиной».

Как бы то ни было, я подошел поближе и увидел, что внутри помещения где-то горел свет. Я осмелился постучать в дверь костяшками пальцев. Никакой реакции не последовало – возможно, в магазине никого не было и свет просто забыли выключить.

Я уже собирался уходить, как вдруг мне пришло в голову позвонить по телефону, найденному мной в интернете. Я набрал номер и услышал, как внутри магазинчика раздался звонок. Телефон прозвонил несколько раз, пока наконец из прохода между стеллажами не появился человек, который подошел к прилавку и снял трубку красного аппарата – точно такого, какой был у моих бабушки с дедушкой много десятилетий назад.

– Меня нет, – произнес голос с сильным шотландским акцентом.

– Э-э-э… я хотел бы поговорить с Алистером Морганом, – сказал я.

– Я уже сказал вам, что меня нет, – повторил человек.

– Ну вообще-то вы все же находитесь сейчас в своем магазине. Я стою здесь, снаружи, в нескольких метрах от вас, и, хотя нас разделяет стекло, вижу, что вы разговариваете по телефону. Я понимаю, что сейчас не самое подходящее время…

Он положил трубку, даже не повернувшись, чтобы взглянуть на меня, и я увидел его удалявшуюся сгорбленную фигуру с гривой белых кудрей.

Кажется, я его упустил.

Алистер Морган мог вот-вот снова скрыться в темных проходах между стеллажами своего книжного магазина-аптеки, поэтому я в отчаянии забарабанил в стеклянную дверь и, почти прижавшись к ней лицом, крикнул вслед исчезавшей фигуре:

– Гаэль!

Человек остановился как вкопанный, повернул голову и впервые посмотрел на меня.

– Я сын Гаэля Лопеса де Айялы! Меня зовут Унаи! Мой дедушка передает вам свои соболезнования!

Алистер немного пошатнулся и, вытянув перед собой руку, оперся о стеллаж. Затем, помотав головой из стороны в сторону, словно стараясь прийти в себя, расправил плечи с почти театральным видом. В конце концов он открыл мне дверь, и мы оба застыли на пороге на расстоянии метров полутора, разглядывая друг друга.

Это был шестидесятилетний хиппи, и, похоже, гардероб у него остался прежним с тех самых пор, когда была сделана знакомая мне фотография. Теперь он носил к тому же седую бородку и усы, множество колец на пальцах и колье с магическим амулетом. На нем было пальто, отороченное золотой тесьмой, с заостренными плечевыми накладками. Алистер по-прежнему носил свои синие круглые очки, не думая снимать их даже в помещении, однако ему не удавалось скрыть за ними свои глаза, красные и опухшие от слез и, возможно, еще от каких-то не слишком легальных веществ. Во взгляде Алистера читались страх и недоверие.

– Я понимаю, что при нынешних печальных обстоятельствах вы не слишком рады визитам, – поспешил произнести я, прежде чем мой собеседник успеет вновь скрыться, как улитка в своем домике, – но мой дедушка так рвался поехать на похороны внучки Гаэля… Он очень дорожит памятью о вашем отце, однако ему уже девяносто девять лет, и мне с трудом удалось уговорить его не приезжать в Мадрид из Вильяверде. Я сам приехал сюда, чтобы выразить соболезнования от всей нашей семьи. Искренне вам сочувствую.

Алистер в ответ не произнес ни слова, а лишь провел рукой, унизанной кольцами, по моей щеке, как тот апостол – не помню, как его звали, – которому пришлось прикоснуться к ранам Христа, чтобы убедиться, что он воскрес.

– Сколько призраков… – прошептал он. – Если б ты не назвал себя, я бы подумал, что ты дух Гаэля, который явился, чтобы увести меня с собой в ад.

– Я надеюсь, мой отец находится сейчас в лучшем месте.

– Ну разумеется, да… прости, что я так сказал; пожалуй, не стоило так начинать разговор. Но дело в том, что ты просто вылитый отец, только проживший уже больше лет. Мне даже как-то жутковато видеть тебя… Ну, давай, проходи, составь мне ненадолго компанию. Я сейчас утешал себя лучшим лекарством…

Оказавшись внутри, я внимательно осмотрелся. Стеллажи были снабжены табличками с надписями, сделанными уже знакомым мне элегантным курсивом: «Для читателей с ностальгией по родине», «Чтобы пережить расставание», «Чтобы осознать последствия войны»…

– Вы имеете в виду свои книги?

– Нет, я имел в виду абсент, – подмигнул мне Алистер, и я впервые увидел в нем того бесшабашного повесу, каким он, очевидно, был в менее драматичные времена. – Ты как раз пришел в «зеленый час». У меня есть подруга, управляющая в Маласанье единственной абсентерией в Мадриде. Иногда она, сжалившись надо мной, приносит мне бутылку в обмен на какой-нибудь роман для излечения ее души. Как правило, моя рекомендация оказывается верной.

– Это вообще легально? – спросил я с некоторым сомнением.

– А потерять дочь – это что?

– Это в любом случае большое несчастье, – сказал я, чувствуя себя очень неловко.

Я всегда испытывал неловкость, когда вынужден был разговаривать с родственниками недавно скончавшегося человека.

– Несчастье – это похмелье, которое будет у меня завтра. Но я готов сейчас на что угодно, лишь бы забыться и не ощущать постоянно ее отсутствие.

Я понимал его, очень хорошо понимал.

Алистер предложил мне сесть напротив него за письменным столом и вынул из шкафчика со спрятанным в нем холодильником бутылку с жидкостью зеленого радиоактивного цвета. Затем достал два хрустальных бокала, кусковой сахар, еще одну бутылку – судя по всему, воды – и серебряную ложечку с отверстиями, которую он положил горизонтально на бокал. Наполнив его наполовину абсентом, Алистер стал понемногу наливать воду, растворявшую сахар в ложечке, – и тогда прозрачная зеленая жидкость в бокале начала мутнеть и становиться молочно-белой.

– «Эликсир алхимиков, меняющий мысли» – так это называл Эрнест.

Алистер залпом выпил содержимое бокала. Мне обожгло горло от одного вида этого.

– Кто?

– Хемингуэй. А Оскар говорил: «После первого стакана видишь все таким, каким хочешь видеть. После второго видишь то, чего нет. И в конце концов видишь все так, как есть на самом деле, и это страшнее всего».

– Уайльд, полагаю?

– Вот, мы с тобой уже начинаем говорить на одном языке, – с улыбкой заметил Алистер. – И ты тоже должен выпить. Не составить компанию человеку с бокалом – это невежливо.

– Увы, хоть и с чувством вины, но мне придется воздержаться. Если я сделаю хотя бы глоток, боюсь, потом не смогу вспомнить даже свое имя. Не настаивайте, прошу вас. Мне нужно сохранять ясную голову, я играю очень сложную партию, и времени у меня в обрез. Мне очень жаль, что я вынужден вас побеспокоить, но у меня сейчас тысячи вопросов и так мало людей, к которым можно обратиться. Дедушка сказал, что когда-то мой отец работал у вас и вы знали мою маму…

Алистер повторил свой ритуал, поднял бокал и вновь залпом выпил его содержимое. Я порадовался, что не вступил с ним в алкогольную дуэль, тем более с абсентом. После первого бокала последовали еще два. Я смотрел на Алистера, пораженный возможностями его печени. Казалось, алкоголь на него совершенно не действовал: он легко поддерживал разговор, без каких-либо запинок и пауз.