Измена. Осколки моей души
Что чувствует в этот момент Дарен? Сожаление, что предал меня, или облегчение, что теперь не придется скрывать измену либо разводиться со мной? А может, его чувства смешаны? Возможно, он уже заметил так и не разобранные пакеты из супермаркета и понял, что я могла проходить мимо того кафе и увидеть его с другой. Скорее всего, он достанет чек и посмотрит на время покупки. В его голове сложится картинка, станет понятно, почему я вошла на кухню в уличной обуви. Такая пустяковая оплошность стоила мне жизни. Смешно, не правда ли? Я усмехнулась с чувством горечи в душе. Умерла на кухне и возродилась на кухне. Слава случаю – не в туалете, а то ездила бы теперь золотарем на вонючей повозке в компании мух. На кухне все же и тепло, да и к еде ближе. Не так уж и плохо, если подумать. Но если уж и в этом мире соберусь помирать, лягу на диван в холле, чтобы в следующий раз стать хозяйкой, а не прислугой.
Я вздохнула, поднялась с примятой травы и вяло побрела обратно в имение, морально настраивая себя на новую жизнь.
– Еля! Ты где ж была-то? – воскликнула Вася, когда я спустилась на кухню. – Я уж думала все – живой не сыщем!
– Рано хороните, поживу еще.
Прозвучало это как угроза, отчего Маришка перестала скрести котелок и испуганно уставилась на меня.
– Надо бы ей в свято место сходить. Не своя она стала со вчера-то, – сказала рыжеволосая девушка.
– Правда твоя, Маришка. Завтра ее и сводишь.
– А чего я-то сразу?
– Ну а кто заместо тебя-то? Ты, что ль, на кухне останешься? Вот с завтраком разберемся, и до обеда сбегаете, завтра супов варить не будем, и без того жарко, у меня вона квас на хлебу настоялся. Окрошку сделаем. Ладно, вы тут домывайте, а я пойду, за весь день уж и ног не чувствую.
Я стала помогать Маришке мыть посуду, но заметив, что девушка постоянно зевает, отправила ее тоже спать, в конце концов, она вчера вызвалась вместо меня все помыть, и мне хотелось отплатить ей добром за помощь. Я уже домывала последнюю кастрюлю, про себя радуясь крану хотя бы с холодной водой, все лучше, чем бегать без конца с ведрами во двор, тут вон и пол скользкий, и ступеньки опасные, как раздались размеренные шаги.
На кухню вошел мужчина и сразу же принялся разглядывать деревянную панель с маленькими колокольчиками и шнурками, висящую на стене у входа. Я замерла, безошибочно угадывая столь знакомый мне силуэт.
– Полный дом прислуги, а когда надо – никого нет. И на звонок никто не реагирует. Сколько не обучай, все без толку. – пожаловался сам себе мужчина.
– Может быть, мыши шнурок перегрызли? – сказала я, чтобы привлечь к себе его внимание.
Мне очень хотелось, чтобы Дарен посмотрел на меня.
Мужчина обернулся и мазнул по мне равнодушным взглядом, едва ли отличая меня от кастрюли, рядом с которой я стояла. В душе снова засаднило. Было такое чувство, будто любимый человек прошел мимо тебя в толпе, ты узнала его, а он нет, и момент встречи упущен навсегда, ваши дороги разошлись безвозвратно, осталось только ощущение утраты и обреченности.
– Мыши… – как-то слишком тяжело вздохнул мужчина, словно проблема с мышами была завершающей вишенкой на торте его невзгод. – Я пропустил обед и ужин, но уверен, на кухне что-нибудь найдется.
– Конечно, садись…тесь… – запнулась я, пытаясь заставить себя видеть в Дарене чужого мне человека.
Но, по правде сказать, он был таким отстраненным и подавленным, что я и вправду видела его словно впервые. Моей оговорки он, кажется, даже не заметил.
Я открыла подпол, где располагался ледник, выполняя функцию холодильника, достала сыр, масло, буженину, нарезала хлеб и поставила перед мужчиной еще горячий душистый отвар. Все это время я боролась с желанием коснуться его плеча, прижаться к нему, вдохнуть любимый запах. Но мужчина заправил за ухо хорошо знакомым мне жестом длинную прядь темных волос и принялся за бутерброды.
Мне хотелось встряхнуть его и крикнуть: «Дарен, это я, неужели ты не узнаешь меня?» Но он даже не поднимал на меня глаз, погруженный в свои размышления.
– Спасибо за ужин, извини, что задержал тебя, – сказал он, вставая с табурета.
Я молча кивнула, складывая остатки. Что-либо говорить душевных сил не было, а от пережитого напряжения подрагивали руки.
– У тебя все в порядке? – Мужчина вдруг замер у выхода и пристально посмотрел на меня.
Мне хотелось закричать: «Нет, Дарен, не все! Ты мне изменил, я, скорее всего, умерла, а теперь ты делаешь вид, что мы незнакомы!» Но вслух не проронила ни звука, лишь кивнула.
Закончив с уборкой на кухне, я поплелась в свой чуланчик и устроилась на скамье. Спать после того, как я проспала несколько часов в поле, не хотелось. Оставалось лишь предаваться жалости к самой себе.
Глава 4
Новое раннее утро было еще более безрадостным, чем предыдущее. Я вновь была разбитой, с опухшими от слез глазами и заторможенной от бессонной ночи. Не вслушиваясь в разговор между Васей и Маришкой, я молча взяла ведра и пошла за водой. Сегодня яркий утренний свет лишь раздражал меня, я прикрыла глаза рукой и быстро пересекла двор.
– Чёй-то на тебе лица нет, девка? От солнца прячешься, будто упырь какой.
Я подняла глаза, разглядывая представшую передо мной дряхлую неопрятную старуху.
– Бессонница ночью мучила. – Было ясно, что женщина ждет от меня какого-то ответа.
– Значит, мало работаешь. – вынесла она свой вердикт. – Дай мне напиться, а то утро жаркое выдалось.
Сказки про старух у колодцев я помнила, потому безропотно и даже с неким почтением, на всякий случай, чтобы потом лягушками не плеваться, поднесла женщине полный черпачок студеной воды.
– Эк, хороша водица! Ты, девица, умылась бы, глядишь, и полегчало б. Кто тебе судьбой предначертан, твоим останется, а кто с краю проходил, так своим путем и пойдет. Тут и горевать не о чем, радуйся жизни да работай усердно. – На этих словах старуха развернулась и поковыляла прочь со двора.
Я пожала плечами – не прокляла, и славно, – но водой умылась, действительно немного полегчало.
– Ты как за порог выйдешь, так все, считай, лешие унесли, – снова встретила меня ворчанием кухарка.
– Да там старуха приходила, напиться хотела.
– Ягыда, что ли, пожаловала? Я вот каждую зиму про себя думаю: помрет бабка в лесу одна-то, околеет, а деревенские только к весне и заглянут. А она крепкая, как снег растает, на своих двоих объявляется. Ее бы пристроить куда, да госпожа Златослава эту старуху на дух не переносит, собаками грозит со двора гнать. А все потому, что Ягыда ей что-то сказала не по нраву.
– Эта Ягыда – ведьма, что ли?
– Тьфу на тебя, скажешь тоже! Ведуньей она была по молодости, а сейчас уже просто старуха.
Я сделала для себя в памяти пометку, что ведьмой здесь быть плохо, а ведуньей вполне нормально, и принялась за приготовление каш. Когда мы управились с завтраком, Вася вспомнила про обещанную нам прогулку в «свято место». Я попыталась отказаться, уверяя, что мне уже лучше, но женщины отнеслись к моим словам с подозрением, будто бес во мне изгнанию противился. Потому Маришка просто подхватила меня под локоть и повлекла прочь с кухни.
На этот раз мы повернули с хозяйственного двора в другую сторону и подошли к лесу. Я оглянулась, чтобы получше разглядеть имение. Каменное, трехэтажное вытянутое строение со стрельчатыми окнами напоминало постройку в английском стиле. Отсюда мне были видны парадный вход с большими тяжелыми дверями и гравийная дорожка, по которой могли подъехать кареты. Жаль только, что для меня эти двери были закрыты.
Честно говоря, я увлеклась фантазиями о том, как наряжусь в изящное платье и маску и войду через центральные двери в имение, во время бала, все гости будут гадать, кто же я такая, а в середине вечера наши взгляды с Дареном пересекутся, и он застынет, пораженный той силой притяжения, что возникнет между нами. Он сделает ко мне несколько стремительных шагов и притянет к себе.
– Вообще-то даму на танец принято приглашать, – деланно возмущаюсь я, когда он увлекает нас в хоровод танцующих пар.
– Вообще-то гостям принято представляться, – парирует Дарен.
– Но мы с вами уже знакомы. – Я с удовольствием отмечаю его растерянность.
– Я не смог бы забыть вашего имени.
– Вы можете называть меня Элен.
– Элен… – раскатывает на языке мелодичные звуки.
– Ваша жена, кажется, ревнует. Проведите следующий танец с ней.
Под затихающие звуки вальса я выскальзываю из рук Дарена и растворяюсь среди гостей. Незаметно покидаю зал и возвращаюсь на кухню, оставляя Дарена в тщетных надеждах встретить таинственную незнакомку вновь.
– Еля, ну где ты там?
Голос Маришки вырывает меня из красочной фантазии, возвращая на лесную тропинку. Я ускоряю шаг, чтобы догнать девушку, и выхожу к удивительному месту.
Огромный дуб, чей ствол смогут обхватить лишь несколько человек, величественно возвышался на каменном уступе, а из-под его кривых оголенных корней вытекал уверенный ручеек, падающий в каменную чашу, выточенную водой за многие века. Я замерла, разглядывая внушительное дерево, пока по моему лицу прыгали солнечные зайчики, солнечные лучи проникали сквозь зеленую крону, отражались в чаше с водой и задорно перескакивали ко мне на лицо. Опустив глаза ниже, на бугристую каменную породу, я заметила тонкие нити серебра, прочерчивающие гранит. Возможно, местные жители не знали о таком металле или не имели возможности добывать его из камня, а может быть, считали, что лучше оставить все как есть, уточнять я не стала, чтобы не казаться еще более странной.
– Поклонись Дубу Батюшке, да испей воды, – тронула меня за плечо Маришка, выводя из задумчивости.
Я поклонилась настолько низко, насколько позволили протестующие связки под коленными чашечками. И, сделав еще шаг, подставила ладони под холодные струи воды. Когда я поднесла сложенные чашечкой ладони к губам, всего на один взмах ресниц мне показалось, будто я увидела в воде белый больничный потолок и склонившееся встревоженное лицо Дарена. Я замерла, вглядываясь в прозрачную воду, но мое сбившееся дыхание образовывало маленькие волны на ее поверхности, и видение больше не возвращалось. Мне не оставалось ничего другого, кроме как выпить уже ее, пока Маришка не усомнилась в чистоте и порядочности моей души.
– Какой бы печалью ты не мучилась, расскажи все Дубу Батюшке, и тебе станет легче. А если сомневаешься в ком – поднеси воды серебря́ной.
– Надеюсь, что вы больше во мне не сомневаетесь?
– Не держи зла, Еля, но больно чудной ты стала. И раньше была нелюдимой, но как отхожее место найти – всегда знала.
– Я головой сильно ударилась. Все как в тумане с тех пор.
– Ну, пусть прибудут с тобой сила и мудрость Дуба Батюшки и чистота воды серебря́ной, – прочертила на себе крест Маришка.
Я поняла, что мне очень повезло, когда я крестилась на кухне, что местный обычай совпал с близким мне. Только значение у символов было разное, как я поняла: вертикальный взмах руки олицетворял дуб, а горизонтальный – воду.
– Прогулялись, пора и возвращаться. Завтра Яблочный день, гостей в имении будет много, тесто с вечера начнем месить да яблочную начинку готовить, а то завтра со всем не управимся.
– Яблочный день?
– Да, в садах первые летние яблоки поспели. Мы с февраля яблочных пирогов не пекли. А теперь новые урожаи начинаются.
– Значит, будет и сливовый день?
– Ой, чудная! – засмеялась Маришка. – Слива-то не хранится. Это так, детям услада.
– Ну а что насчет грушевого дня?
– Груша сладка, да с зимой не близка! Нет, Еля, только яблоки удостоились чести иметь свой день.
Я подумала про апельсины и бананы, которые круглый год лежат на полке в магазине, вот бы удивилась такому Маришка, правда, она, скорее всего, и фруктов таких не знает.
Глава 5
Когда мы вошли на кухню, Вася бегала между котелками в седьмом поту.
– Ох, ну наконец-то явились! К нам актеры нагрянули, кто бы потрудился сказать заранее. Так нет же, еда-то на кухне, поди ж, сама по себе, волшебным образом берется. Мало нам забот было! Теперь-то с пирогами всю ночь провозимся.
– Рот причитает, а руки дело делают. Ничего, теть Вась, справимся, нам ли работы бояться!
– Справимся-то, конечно. Куда нам деваться.
На кухне вновь закипела работа, и времени на посторонние мысли у меня не осталось. Собрав подносы то ли с поздним обедом, то ли с ранним ужином, мы с Маришкой понесли их в комнаты, где поселилась выступающая труппа.
В их общей гостиной было шумно и многолюдно, прямо здесь в углу дошивались какие-то костюмы, бегали дети, репетировали артисты. А у большого стола с жаром спорили двое мужчин.
– Лизетт не подойдет на роль Орландины! Можешь не переубеждать меня в этом. У нее совершенно другое амплуа!
– Но у нас нет выбора. Шерри́ совершенно охрипла и кашляет.
– Можно дать эту роль Ферджине. Она давно хочет выйти из тени.
– Для этого ей надо научиться читать! Никто не станет всю ночь напролет зубрить с ней текст.
– Мы можем поменять постановку. В истории про пастушку Ферджине знает роль наизусть.
– Пастушку мы показывали здесь в прошлом году.
– Тогда я не приложу ума, что делать!
– Соглашайся на Лизетт! Ты на сотню верст отсюда не найдешь умеющую читать девушку.
Расставляя еду, я из чистого любопытства заглянула в исписанные торопливым почерком листы, проверить, понимаю ли я местную письменность.
– Постой-ка! Эй, ты ведь читаешь?
Я вздрогнула, будто меня поймали на чем-то неприличном.
– Как тебя зовут?
– Еля, – как-то само выскочило изо рта.
– Арнольд, брось, девчонка с кухни не может уметь читать.
– Но я видел собственными глазами. Так ты читаешь?
– Так, совсем чуть-чуть…
– Слава доброму случаю! Элоиза – наше спасение. Только взгляни на нее, она вылитая жрица, эти тяжелые каштановые локоны, выразительные глаза, а брови!
– Что с моими бровями? – Я тревожно коснулась бровей, надеясь, что в этой реальности они не срослись у меня на переносице.
– Она, наверное, едва складывает буквы. Полночи только потратит на то, чтобы прочесть роль.
– Боюсь, ваш спор бессмыслен, господа, у меня много работы на кухне, и я совершенно не хочу выступать, – вклинилась я в разговор.
– Как? Все хотят выступать!
– Все просто мечтают выступать у нас! – хором воскликнули оба мужчины, задетые, кажется, в самое сердце.
– Но я не хочу, извините, мне надо вернуться на кухню.
– Девчонка просто набивает себе цену.
– Но ты слышишь, как она говорит?
– Хорошо, Арнольд, хорошо. Даю серебряный всего за одно выступление!
На моем лице не отразилось так ожидаемое мужчинами восхищение, я просто понятия не имела, много это или мало.
– Мне уже платят за работу на кухне, – а платят ли? – и я должна в первую очередь выполнять ее. Завтра праздник, нам и так всю ночь возиться с пирогами. При всем желании вам помочь, у меня не получится сделать то, что вы хотите.
– Гермонд, прошу тебя!
– Два серебряных, что просто немыслимо, и я пошлю людей на вашу кухню.
Я искоса глянула на Маришку, ее глаза округлились до размера блюдец, что-то подсказывало мне, что помощницы кухарок от таких денег в этом мире не отказываются, да и помощь на кухне нам не помешает…
– Ладно, но это в первый и в последний раз.
Про себя я очень надеялась, что текст будет небольшим, а их выступление слабо отличается от сельского кружка самодеятельности.
Гермонд фыркнул сквозь большие пушистые усы, Арнольд с тоненькими усиками и пенсне возмущенно ткнул его в бок, глядя на меня, как на восходящую приму.
– Элоиза, сядем тут, пробежимся по тексту. Вам знакома история про царя Квентино? Да уберите эти похлебки! Эй, вы двое, идите на кухню и помогите чем надо, да позовите с собой Люсиль и Джорджу, все равно без дела шатаются.
С историей царя Квентино я оказалась не знакома, но сюжет напоминал мифы Древней Греции, чем-то подобным для этого мира, наверное, и являясь. Стихи были несложные, а роль хоть и значимая, но небольшая. Я почти убедила себя в том, что ничего непосильного на себя я не взваливаю, оставалось только надеяться, что в нужный момент меня не настигнет боязнь сцены и я не замру в немом оцепенение под светом софитов. Хотя какие здесь могут быть софиты, максимум масляные лампы. Закончив обсуждение роли с господином Арнольдом, я взяла свой листок с текстом и вернулась на кухню, где Вася не знала куда деваться от неожиданно по набежавших помощников.
В веселой женской компании мы быстро управились и с ужином, и с заготовками для завтрашнего праздника, потому у меня осталось достаточно времени, чтобы заучить текст.
Глава 6
Весь день у меня прошел как в тумане, предстоящий выход на сцену заставлял меня нервничать все сильнее с каждым часом, пока Вася не подсунула мне небольшой графинчик с яблочным сидром. Вкусный, словно лимонад, напиток придавал мне какой-то легкости и веселья, потому уже без дрожи в коленях я отправилась к актерам на сборы. Мне начесали волосы, выразительно подвели глаза, надели на голову серебристый ободок и платье прямого кроя на бретелях. Для местных порядков, насколько я успела понять, оголенные по плечи руки были неприемлемы, но сцена должна дарить своему зрителю волнующее зрелище.
Небольшая сцена была собрана в саду, прямо напротив больших стеклянных дверей, из которых вот-вот должны были появиться гости. По замыслу режиссера, все действо должно было происходить в лучах уходящего солнца. Красиво и драматично с точки зрения Арнольда, и практично и экономно с точки зрения Гермонда, которому не нужно покупать множество свечей, чтобы осветить сцену.
Все актеры уже собрались и толпились за помостом, вытаптывая ухоженный газон, когда дворецкие распахнули двери на террасе. Первой появилась очень красивая женщина с гордой осанкой, сложной прической из сияющих золотом волос, в пышном нарядном платье, а на ее шеи и в ушах ярко сверкали украшения. Она вела за собой гостей, словно заботливая гусыня выводок птенцов. Догадаться, что это и есть госпожа Златослава, было несложно. Я буквально сверлила ее ревнивым взглядом, стоя под прикрытием широкой туи. Так хотелось, чтобы она споткнулась, спускаясь с террасы, чтобы с ее лица слетела эта победная улыбка, но каждый шаг женщины был легок и грациозен. Я проследила за ней до кресла, в которое она опустилась, расправив вокруг себя юбки и кокетливо выставив кончик туфельки. В числе последних, быстрым шагом, полянку пересек Дарен, усаживаясь рядом со своей женой. Я тяжело вздохнула, заметив, как Златослава положила свою руку на подлокотник кресла мужчины. Мне не придется играть роль обманутой жрицы. Я и так чувствую себя обманутой и растоптанной.
Чтобы не бросать постоянные тревожные взгляды на Дарена, я постаралась увлечься спектаклем, но когда подошло время обвинительной речи, я не сдержалась и произнесла ее, глядя бывшему мужу прямо в глаза:
Ты лгал, но медом была ложь,
Что в сердце нежное вползала,
Его ночами отравляла,
Но этим счастлива была,
Покуда был со мною царь мой,
Но ты нашел себе царицу
Под стать своих благих кровей
И променял слепую жрицу
На бархат, злато и елей!
Я произнесла это с едкой горечью разбитого женского сердца, а ответом мне был удивленный заинтересованный взгляд мужчины, вдруг разглядевшего собственную кухарку на сцене. Я слегка устыдилась своей выходки и больше в его сторону не смотрела.
Спектакль прошел с относительным успехом, задние ряды гостей хлопали нам вполне искренне, несмотря на то, что сидевшие спереди старались вести себя сдержанно под стать хозяйке.
– А теперь давайте попросим госпожу Златославу порадовать нас своим пением! – с переднего ряда поднялся один из гостей.
– Марсеус, ну зачем вы? Гости и без того, наверное, устали.
– Поверьте, моя дорогая, мы все собрались здесь именно ради вас! Не томите нас ожиданием!
– Ну, раз вы так настаиваете…
Златослава встала, приняв руку угодливого кавалера, и поднялась на сцену. Музыканты, озвучивающие наше выступление, взяли первые ноты, и по саду полился совершенно волшебный, чарующий голос, увлекающий за собой в прекрасную страну грез.
В лучах заката встретил деву —
Малиною ее уста меня манили, обещая,
Что с нею жизнь будет сладка.
Ее глаза в ночи, как звезды,
Сияли радужным огнем,
И мы сгорали без остатка
В траве шелковой с ней вдвоем.
Когда рассвет коснулся неба,
Румяней яблочка была,
Но отчего слова прощанья
Она шептала мне тогда?
Росою устлано все ложе,
Слезами полнится душа,
Я встретил деву на закате,
Она с рассветом прочь ушла.1
Мою душу переполняли тоска и сладость любви, перед глазами плыли картины и запахи, я с усилием воли заставила перевести свой восторженный взгляд от стоящей на сцене Златославы, чтобы увидеть восхищение в глазах Дарена, который с жадностью впитывал каждый звук, слетающий с губ красавицы жены. Сердце устало сжалось от боли. На меня он никогда не смотрел так. Наверное, она и вправду невероятная женщина, красивая, талантливая, и его любовь к ней можно понять и даже со временем простить. Я поспешила в дом, чтобы переодеться, стало уже прохладно, слуги незаметно разожгли повсюду фонарики, а сад наполнился запахом роз. Было так романтично, но в этой истории я оказалась по другую сторону от праздника жизни.
Буквально влетев на кухню, я чуть не сбила с ног Васю, нарядившуюся в цветастое платье.
– Прибежала, актриса наша! Что, с господарями, поди ж, никакого веселья? Давай собирайся, в деревню на праздник пойдем. Мы тебя уже заждались.
– В деревню? – растерялась я.
– Ну а как же? Поплясать-то всем охота.
– Так поздно уже, спать пора. – Идти в деревню мне не хотелось, да и ранние подъемы никто не отменял.
– Зимой спать будешь. Молодая еще, причитать-то. Давай, Еля, не зазнавайся, деревенская площадь тебе не театр, конечно, но зато и обману там меньше.
Спорить с Васей было бессмысленно, я надела первое попавшееся под руку платье и пошла следом за своими коллегами, если можно так выразиться. Корпоративы, к слову, никогда не были любимыми мною мероприятиями, но сидеть сейчас в своей каморке и упиваться жалостью к себе было бы еще хуже. Деревня была совсем близко, уже на подходе мы различили музыку и смех, ветер доносил до нас и вкусные запахи: хлеба, пирогов, мяса. Я вдруг почувствовала себя ужасно голодной, из-за волнения я за весь день съела только пару краюшек от Васиных пирогов. Мое настроение стремительно поползло вверх, предвкушая вкусную еду, а возможно, и сладкий сидр… в конце концов, я имею полное право немного развеяться, в этом мире я одинокая девушка, заслужившая выходной вечер.
На деревенской площади горело несколько костров, чтобы освещать пространство. С краю стоял большой, сколоченный из досок, стол, куда все хозяйки выставляли угощения, только сейчас я заметила большие корзинки в руках Васи и Маришки, женщины стали здороваться со своими знакомыми и выкладывать пирожки и другие вкусности. Сбоку от стола стояло несколько бочек; думаю, парочка из них была уже пуста. Я взяла лежащий с края пирожок и отошла в тень, никого из деревенских жителей я не знала и чувствовала себя неуютно.
– Еля, а ну иди сюда, поешь нормально, а то весь день на ногах пробегала! – окрикнула меня Вася; женщина уселась на лавку с другой стороны стола и раздобыла две деревянных миски, которые самоотверженно наполняла.
– А Маришка где? – Я поспешила к столу, пока еда в миске еще не стала походить на непокоренный Эверест.
– К жениху своему убежала. А ты садись. Эх, красивая ты девка, Еля, да уж больно худая. Мужик же он такой, любит, когда есть за что подержаться, – сказала Вася, запихивая большущий кусок пирога в рот. – Ты на господарыню-то нашу не смотри. Она пускай ест как птичка, а тебе работать надо, где силы возьмешь? А когда дети пойдут? Все соки твои выпьют. Так что ты давай бока отъедай, такую худышку и замуж взять побоятся. А то свадьбу отгуляй, дом построй, а жена зиму не пережила – сплошное разочарование. Мужик деревенский по натуре ленив, он зазря напрягаться не будет, работы и без того хватает. А хозяйство на крепкой бабе держится. Ты, конечно, молодец, вона и читать умеешь, и в театре выступать могешь, да только это ж все забава…
Я жевала восхитительные яблочные пирожки и кивала головой, наблюдая за танцами в центре площади. Вася была права, она знала эту сторону жизни лучше, но я чувствовала себя здесь задержавшейся гостьей.
– Еля, принеси запить-то, а то всухомятку вредно, – прервала свои размышления Вася.
Я с готовностью отправилась к бочкам, там черпаком наполнила две кружки, когда сзади раздался голос:
– Я уж думал и не придешь. Все в имении своем работаешь без продыху.
Я обернулась, с интересом разглядывая плечистого симпатичного парня, смотрящего на меня с искренней умилительной улыбкой.
