Сотня. Смутное время
Но лампадка эта ничем не напоминала церковную. Скорее, это было что-то вроде крошечного светильника, вылепленного из глины и обожжённого в огне. Висела эта занятная штука на трёх тоненьких цепочках, блестевших так, словно они были сделаны из серебра. Впрочем, зная, кем именно является старик и кому он поклоняется, Матвей бы не удивился, окажись это так.
Сняв папаху, Матвей медленно, скрипя зубами от боли, поклонился и, повесив кубанку на гвоздик у двери, прошёл к указанной лавке. Сняв пояс с оружием, черкеску и рубашку, он всё так же медленно улёгся на лавку и, вздохнув, перевёл взгляд на входную дверь. В проёме, чуть склонив голову набок, стоял старик, внимательно отслеживая каждое его движение.
– Славно, – улыбнулся Святослав, заметив его взгляд. – И почтение проявил, с болью не посчитавшись, и сделал всё, как велено, не торопясь особо. Так и дальше пока держись. Понимаю, что не терпится, а всё одно, надо. Со спиной шутки плохи. Дай-ка, я ещё руками гляну, – закончил старик, быстро подходя к лавке.
Крепкие, мозолистые пальцы старика ловко пробежались вдоль хребта, словно перебирая каждый позвонок в отдельности. От поясницы к плечам. Почему именно так, Матвей понял не сразу. Старик, добравшись до ушибленного места, остановился и принялся нажимать на позвонки с разных сторон. Прислушиваясь к своим ощущениям, Матвей вдруг почувствовал, как от пальцев Святослава ощутимо тянет теплом.
Как будто тонкие нити касались позвонков под кожей изнутри. Удивлённо хмыкнув про себя, парень постарался расслабить мышцы спины, чтобы помочь старику получше понять своё состояние. Что-то едва слышно проворчав, Святослав пробежался пальцами выше, до самого затылка, и, встряхнув руками, скомандовал:
– Полежи ещё. Я притирку принесу.
«Притирку? – про себя переспросил Матвей. – Блин, притирание. Это он так, похоже, мази называет», – сообразил он.
Так и вышло. Минут через пять старик вернулся, неся в руках горшочек, размером примерно с мужской кулак. Сняв с него крышку, Святослав окунул в горшочек кусок овечьей коротко остриженной шкуры и принялся ловко втирать мазь ему в спину.
«Похоже, что-то на травах», – принюхавшись, определил для себя Матвей.
– И травы тут, и молочко пчелиное, и ещё кое-что от них, – в ответ на его мысли пояснил дед. – Для таких ран, да костей сломанных, самое годное средство.
Втерев мазь, он накрыл парня ещё одной овчиной, коротко велев пока лежать. В очередной раз вздохнув, парень устроил руки поудобнее и, прикрыв глаза, попытался сосредоточиться на своих ощущениях. От места ранения по всей грудной клетке и постепенно дальше медленно растекалось какое-то живительное тепло. Отчего хотелось вскочить и широко, от души потянуться. Усилием воли подавив это желание, Матвей невольно пошевелил плечами и вдруг понял, что спина перестала болеть.
Слушая, как старик на кухне гремит какой-то посудой, он пытался понять, как такое вообще может быть и какой точно вред нанесла ему полученная пуля. В том, что пара рёбер были сломаны, он не сомневался. А вот в том, что сместились позвонки, возникало серьёзное сомнение. По всему выходило, что хребет остался невредим. Спасли перевязь из толстой кожи и крепкий мышечный каркас. Ведь прикрывая собой мать, он согнул спину, нависая над ней. А значит, вектор удара пули пришёлся под углом.
Но почему тогда место попадания так болит? Понятно, что сломанные рёбра тоже долго заживают и постоянно ноют, но не до такой же степени. Тем более что про переломы рёбер Матвей знал не понаслышке. Занимаясь всерьёз единоборствами, избежать подобных травм практически невозможно. Это касается и бокса, и рукопашного боя, и многих других видов спорта. Так что ему было с чем сравнивать.
Задумавшись, парень не заметил, как пролетело время. Святослав, накрыв стол к чаепитию, подошёл к лавке и, сунув руку под овчину, ловко ощупал позвоночник парня.
– Добре. Вставай потихоньку да одевайся, – скомандовал старик, выпрямляясь. – Значит, слухай меня внимательно, сынок. С этого дня двигаться можешь спокойно, но тяжёлого пока не поднимай. Не гони коней. Ещё малость поберегись, чтобы потом локти не кусать. Уж поверь, знаю, что гуторю. Ходить можешь спокойно. Но помни, резко повернёшься, опять болью скрутит. Рёбра тебе шибко помяло. И мясо на них тоже. А вот хребет уцелел. Свезло. Я с вами притирку дам, пусть мать тебе каждый день с утра спину ей мажет, как я мазал. Да не рукой голой, а овчинки кусочек возьмёт. Так оно надёжнее будет.
– А ежели ей на руку попадёт, что делать? – на всякий случай поинтересовался Матвей.
– Ничего. Ничего ей не будет. То притирка не опасная. Даже наоборот. Ей для рук пользительно будет. Да только мало её. Хранить нельзя долго. Знал, что приедете, потому и сделал, чтобы свежую взяли с собой.
– Так может, пусть лучше руками? Руки-то материнские, – быстро предложил Матвей, вспомнив, натруженные ладони Настасьи.
– Хитёр, – тихо рассмеялся Святослав. – Ну да ладно. Пусть руками мажет. А как закончится притирка моя, Григорий пусть сюда за ней сам приезжает. Ещё дам.
– А меня посмотреть? – удивился парень.
– А чего на тебя смотреть? Как время придёт, гляну, а пока рано. Той притирки на седмицу бы хватило, – усмехнувшись, пояснил старик.
Григорий, вскипятивший самовар, внёс его в хату и, поставив на стол, повернулся к хозяину дома, вопросительно выгнув бровь.
– Добре всё идёт, – отмахнулся Святослав на невысказанный вопрос. – Главное, гляди, чтобы он ничего тяжёлого до поры поднимать не вздумал. Пусть лучше махины какие придумывает да рисует их на бумажке. После сам посмотришь, что из того сделать сможешь.
Удивлённо хмыкнув, Григорий молча кивнул и, привычно взъерошив пальцами чуб, спросил:
– Дедушка, а долго ему так?
– Это уж как батюшка рассудит, – развёл старик руками. – Ну да ладно. Я ему притирку дал, что с нею делать, рассказал. Закончится, сам за ней ко мне приедешь. Сына не тяни. Не время ещё. А теперь давайте чай пить. Мне внучка баранок свежих привезла, – весело улыбнулся старик, азартно потирая руки.
– Так и мы с гостинцами, – вспомнил Григорий и, не дожидаясь ответа, выскочил из дома.
– Это чего ж такое будет? – с заметным интересом спросил Святослав, когда кузнец внёс обратно широкую, вместительную корзину.
– А это, дедушка, и от Настасьи моей гостинец, и от Матвея придумка, – улыбнулся Григорий, выставляя на стол гладко оструганную доску, на которой, завёрнутый в чистую холстину, лежал одуряюще пахнущий пирог с ягодой. Следом кузнец выставил горшочек грецких орехов в меду.
– Вон для чего ты у меня про орешник спрашивал, – вспомнил старик, сунув нос в горшочек. – Добре, спробуем. А вы пока, вон, свежего медку лизните. Вон там гречишный, там липовый, а тут цветочный. Угощайтесь, сынки. Сам качал, – тепло, как-то очень по-доброму улыбнулся Святослав.
– Тебе Матвей рассказал, что я его наследником кликнуть хочу? – тихо спросил старик, глотнув чаю и повернувшись к кузнецу.
– Рассказал, – коротко кивнул Григорий.
– Примешь, аль спорить станешь?
– Спорил бы, коснись это чего другого. А по воинскому делу он тебе и вправду наследник выходит, – помолчав, вздохнул мастер.
– Вот за что тебя всегда и любил, Гриша, что головой думать умеешь, – одобрительно кивнул старик. – Эх, жаль, что ты весь в мастерство ушёл. Нет в тебе искры пращура твоего. Жаль. Но даст заступник, из сына твоего добрый вой получится. Пусть и без оборота, а всё одно, первому Лютому не уступит.
* * *Спустя неделю после той поездки Матвей уже почти уверенно ползал по всему подворью, не боясь потерять сознание от боли. Нет, неприятные ощущения всё ещё имелись, но не в том количестве и качестве, что было вначале. Парень даже пытался делать мелкую работу по дому и помогал отцу затачивать различный инструмент и оружие или не спеша качая меха. Григорий, то и дело поглядывая на него, только вздыхал и мелко крестился.
Матвей отлично понимал, что кузнец тихо молится о его здоровье. Ведь самому ему ничего из уже придуманного не сделать. Ковать булатные клинки – работа не для одного человека. Эти мысли заставляли парня злиться на себя, но одной злостью тут ничего не поделаешь. Григорий же, отлично понимая реакцию сына, только качал головой, иногда негромко произнося:
– Ништо, сынок. Всякое переживали, и это переживём. В этой жизни всякое бывало. Где наша не пропадала?
В ответ Матвей только головой кивал, понимая, что ничего иного им и не остаётся. Однажды, увидев входящего в кузницу Аверьяна, парень подхватился и, вытянув из кобуры револьвер, вошёл туда следом за соседом. Увидев парня с оружием, казак только грустно усмехнулся и, покачав головой, тихо вздохнул:
– Зря ты это, Матвей. Не за тем я сюда пришёл.
– Убери револьвер, сын, – сурово приказал кузнец.
– Да я так, не понял просто, что к чему, – чуть пожав плечами, проворчал парень, осторожно убирая оружие в кобуру.
– Да я понимаю. Раз уж не смог толком сына вырастить, чего от самого ожидать, – пряча повлажневшие глаза, продолжал улыбаться казак.
– Ты прости, дядька Аверьян, – смутился Матвей, не ожидавший такой реакции от этого немолодого, сурового мужика. – Но горе, оно по-всякому на человека действует. Иной с горя и глупостей наделать может.
– Это верно, – снова вздохнул казак.
– Бог с ним. Что за беда у тебя случилась? В чём нужда, сосед? – сменил кузнец тему.
– Лопату бы мне новую, да косу, – помолчав, тихо попросил Аверьян. – Только…
– Не бери дурного в голову, сосед, – отмахнулся Григорий, моментально сообразив, в чём дело. – После рассчитаемся. А инструмент я тебе сделаю. Лопату, вон, Матвей сейчас даст, а косу завтра заберёшь. Благо теперь и железо, и сталь имеются.
– Благодарствуй, сосед, – коротко склонил Аверьян голову. – Ты уж прости, что вышло так.
– Господь с тобой, Аверьян. Одним миром живём. Не журись, поправится. За косой завтра заходи.
Кивнув, казак ещё раз поблагодарил мастера и, прихватив протянутую парнем лопату, вышел. Глядя ему вслед, Григорий устало вздохнул и, отложив клещи, снял крышку с широкого глиняного горшка, в котором была питьевая вода. Зачерпнув воды деревянным ковшиком, кузнец напился и, утирая губы ладонью, негромко сказал, укоризненно качая головой:
– Зря ты так, Матвейка. Аверьян казак честный. От него зла ждать не стоит. А что беда в его дому случилась, так это не он, это Стёпка его дурной.
– Знаю, батя. Но, как сказал уже, горе, оно по-всякому на человека действует. Бог его знает, чего ему там баба по ночам в уши льёт.
– Тоже верно. Но нельзя так. С оружием на родича.
– Какой же он нам родич? – не понял Матвей.
– В станице мы почитай все родичи. Не по крови. По жизни.
– Помню, – спокойно кивнул Матвей. – Да только в меня с мамкой тоже ведь родич стрелял. А к слову, что с ним сталось-то? Я ведь так и не спросил по сию пору. Не до того было.
– А нет его боле, – мрачно вздохнул мастер.
– Как нет? Куда ж он делся? Ведь, ежели прогнали, он может и месть затеять. Тогда нам особо осторожными быть потребно, – моментально насторожился парень.
– Не нужно, – всё так же мрачно качнул Григорий головой. – Как он выстрелил, так Елисей у него кнутом пистолет выбил, а после тем же кнутом и удавил.
– И что, никто не вступился? – продолжал допытываться Матвей.
– Совсем сдурел? – тут же возмутился Григорий. – Это же не просто убийство было. Это казнь, за то, что посмел на своих оружие поднять. К тому ещё и на бабу. Он ведь не в тебя, он в мать целил.
– Я помню, – коротко кивнул Матвей. – А Аверьян что же? Стоял и смотрел?
– Держали его, – помолчав, честно ответил кузнец. – Как кнут на шее сына захлестнуло, он было кинулся выручать, да казаки скрутили. Не дали против закона пойти. И то сказать, всё одно б удавили. Подлое это дело, на своих оружие поднимать. К тому же, Стёпка это уже второй раз делал. После уж водой его отлили, да спиртного стакан разом выпить заставили, чтоб отошёл малость.
– Выходит, дядька Елисей за палача Стёпке стал? – помолчав, высказался Матвей.
– От ведь дурень, прости господи, – снова выругался кузнец. – Елисей в той замятне вас спасал, да дело облегчал. И Аверьяну тоже. Не пришлось ему позор принимать, кабы сына на большой круг потащили. Конец-то всё равно один. Аверьян потому и за инструмент теперь заплатить не может. Всё, что в кубышке было, на поминки да молебны отдал, чтобы хоть так грех его замолить.
– Я понял, батя, – помолчав, кивнул Матвей.
– Что понял?
– Всё. А главное, он теперь не станет нам мешать.
– Ты о ком сейчас? – насторожился кузнец.
– О Стёпке. О ком ещё, – отмахнулся Матвей. – Это ведь он один из тех, что по станице воду мутят, про меня дурь всякую придумывая.
– Знаю, – кивнул Григорий, заметно помрачнев.
– А дядьке Елисею за ту смерть ничего не будет? Коситься на него не станут? – на всякий случай уточнил Матвей.
– Ничего, – решительно отмахнулся кузнец.
– Выходит, он всё по закону сделал? – продолжал допытываться парень.
– По нашему закону, – кивнул Григорий. – Ты не забывай, Матвейка, что у нас свой закон. Казацкий. И порой он посуровее государственного будет. Нас потому службы всякие имперские особо и не достают. Знают, что со своих мы строже спрашиваем. Сами.
– С Терека, как с Дону, выдачи нет, – понимающе усмехнулся Матвей, вспомнив слова, сказанные одним из старшин жандармскому подполковнику.
– Верно. И не забывай того, – наставительно кивнул Григорий.
– Ну, раз так, давай тогда косу ковать, – улыбнулся парень.
– Ну, коваль из тебя пока… – грустно усмехнулся кузнец.
– Ну, хоть клещами придержу, а ковать ты станешь, – вздохнул Матвей.
– Добре. Сейчас заготовку подберу, – чуть подумав, согласился мастер.
Порывшись в запасах, Григорий вытянул из кучи железа подходящую полосу и, подсыпав в горн угля, сунул в него заготовку. Матвей, встав к мехам, принялся качать их. Сильно и равномерно раздувая пламя. Выждав, когда полоса металла нагреется, кузнец сделал сыну знак, и Матвей, подхватив заготовку клещами, одним слитным движением переложил её на наковальню.
Григорий взмахнул средним молотом, и кузня озарилась вспышкой искр. Начерно проковав косу, мастер отобрал у парня клещи и, сменив инструмент, принялся выводить режущую кромку. Теперь ему и одному работы было на пару часов. К вечеру новая коса была готова. Плавно опустив её в масло для закалки, Григорий дождался, когда она остынет, и, оглянувшись на сына, улыбнулся:
– Всё, Матвейка. Утром отобьём её, заточим, и будет Аверьяну новый инструмент. Гаси горн. Вечерять пора.
Кивнув, Матвей старательно разворошил угли, давая им прогореть, и, прикрыв на всякий случай заслонку, принялся собирать инструменты. Умывшись из бочки, они прошли в дом, где Настасья уже накрывала на стол.
Утром, выбравшись во двор, Матвей прошёлся по хозяйственным постройкам и, убедившись, что тут и без него всё в порядке, снова поплёлся в кузню. Сидеть без дела не позволяла деятельная натура парня. Григорий, едва увидев сына, понимающе усмехнулся и, откладывая молоток, проворчал:
– Ну чего ты маешься? Шёл бы в хату. Всё одно тебе пока дел по плечу и нет вовсе.
– Знаешь же, батя, не могу я просто так сидеть, – буркнул парень, усаживаясь на чурбачок, заменявший им в кузне табурет.
– Знаю, сын. Да только нельзя тебе пока спину напрягать.
– Помню я, что дед Святослав говорил, – отмахнулся Матвей. – Я уж голову себе сломал, придумывая, чем заняться. Вон, Буян совсем уже застоялся, а мне его и не погонять толком.
– За то покоен будь, – рассмеялся кузнец. – Я его то и дело в оглобли ставлю. Жеребец сильный, так что груза прёт больше, чем иная пара вывезет.
– Ну, хоть так, – махнул Матвей рукой, отлично понимая, что иного способа регулярно тренировать жеребца пока просто нет.
Не мать же в седло сажать, для прогона. А самому кузнецу было не до того. Дело шло к зиме, и станичники торопились поправить сельхозинструмент и оружие. Помолчав, Матвей с интересом посмотрел на отца и, усмехнувшись про себя, тихо попросил:
– Бать, а расскажи про пращура.
– Это про первого? – удивлённо уточнил кузнец.
– Ага. А то мне все его поминают, а я толком и не помню ничего. Перед людьми стыдно.
– Так, а чего тут рассказывать? – проворчал Григорий, почесав в затылке. – Был такой казак, характерник. Пластуном в войске казачьем служил. От него весь род наш и пошёл.
– А давно это было?
– Так ещё до того, как на Русь греки с верой христианской пришли. В то время по этим степям хазары кочевали. Вот с ними они тут и резались.
– А как он характерником стал?
– А вот про то только он да пращур наш ведает, – решительно отрезал кузнец.
– А как он вообще в этих степях оказался? – не унимался Матвей.
– Так не помнит уж никто, – смутился Григорий. – Был разговор, что прежде он в княжеской сотне служил. Десятником стал. А после чем-то не угодил тому князю. Тот велел его в железа заковать да казнить после, а Елисей пробился на коня и ходу. Так и ушёл. Ну, а после уж в эти места пришёл и к ватаге местной прибился. Тут ведь в те времена всякого народу хватало. И ногайцы, и хазары, и просто беглые из всех концов Руси-матушки. Про горцев и поминать не стоит. Они тут от создания времён жили.
– Выходит, он изначально воином был? – уточнил парень.
– Был такой разговор. А после, когда тут осел, бабу себе нашёл, оженился, и род наш от него пошёл.
«Что-то я не помню, когда на Руси князья появились, – проворчал про себя Матвей, ероша чуб. – До крещения или после? Вроде до. Ну да. Тут в каждом поселении больше десятка дворов свой князь был. Потому всякие неприятности и случались. Поселений много, князей ещё больше. А богов всяких целый пантеон. Вот и резались, кто круче и чей бог сильнее. Крещение потому и устроили, чтобы хоть от этой проблемы избавиться. А то под каждой ёлкой своему идолу молились и свои обычаи блюли».
– Бать, а в пращура тогда многие верили? – осторожно поинтересовался парень.
– По-всякому было, – едва заметно усмехнулся кузнец. – Но Елисей в него верил. Он громовую стрелу носил. Такие только те воины носить могли, кто ему посвящён был. Вроде как божий воин. У них и обычаи воинские свои были.
– Громовая стрела, это оберег из кремня? – уточнил Матвей, судорожно роясь в памяти.
– Она, – кивнул Григорий. – Мне её не носить. Крещёный я. Да и тебе не надеть. А вот в прежние времена, бывало, что её вместе с крестом носили.
– И что? Попы это терпели? – заинтересовался парень.
– По-всякому бывало, – усмехнулся Григорий. – Иной раз смолчат, а кто из попов погонористее был, так норовил епитимью наложить. Да только проку с того мало было. Вои, они завсегда своим укладом жили. Да и князья тому не особо противились. Понимали. Вой без особой веры слаб.
– Выходит, и характерником пращур стал только потому, что в пращура истово верил? – вернулся Матвей к самому интересному.
– Может, и так. Кто ж теперь скажет? – развёл кузнец руками.
* * *Такого странного чувства Матвей ещё никогда не испытывал. Больше всего ему хотелось бросить всё и бегом бежать туда, куда его так сильно тянет. Куда именно, он и сам толком не понимал, но точно знал, что стоит только выйти за околицу, и он будет точно знать, в какую сторону идти. Григорий, заметив его странное состояние, отозвал парня в сторонку и, приперев к стене сарая, тихо спросил:
– Ты чего такой, краше в гроб кладут?
– Тянет, бать, – решившись, честно признался парень.
– Чего тянет, спину что ли? – не понял казак.
– Нет. Душой куда-то тянет.
– Куда?
– Из станицы, за околицу, – развёл парень руками.
– От оно как, – задумчиво протянул Григорий. – Видать, срок пришёл. Добре. В дом ступай, одевайся. Я скоро.
– Мамке чего сказать? – на всякий случай поинтересовался Матвей.
– Так и скажи, к деду поедем. Она и так всё знает.
– Может, не надо про деда? – усомнился парень.
– Промолчишь, она ещё шибче шум поднимет, – отмахнулся Григорий. – Настя за тебя кому хошь глотку порвёт. Волчица, а не баба. Всегда такой была.
– Понял, бать. Раз так, значит, и скрывать не буду, – поспешил заверить Матвей.
Парень вернулся в дом, чтобы переодеться для выхода и собрать оружие, а кузнец кинулся на конюшню, запрягать коней. Дело было под Рождество, и зима давно вступила в свои права. Но в степи зима особая. Тем более в предгорьях Кавказского хребта. Резкий, порывистый ветер сметал с полей весь снег, собирая его к низинках и распадках, а температура редко опускалась ниже нуля. Но и этого вполне хватало, чтобы крепко замёрзнуть, выйдя из дому, неправильно одевшись.
Сильный ветер моментально выдувал из-под одежды всё тепло, заставляя тело ёжиться от холода. Так что овчинный полушубок под широкий ремень, бурка и крепкие войлочные ичиги были в самый раз. Увидев сборы сына, Настасья разом вскинулась и, приняв свою любимую позу, кулаки в бёдра, мрачно поинтересовалась:
– И далёко это вы собрались?
Вопрос этот был задан не просто так. Казачка, будучи полноправной хозяйкой в собственном доме, тут же приметила, что парень сложил на лавку у двери не только свои, но и отцовские вещи.
– К деду Святославу поедем, – вздохнул Матвей, виновато улыбнувшись.
– Чего это? Неужто опять спина разболелась? – всполошилась женщина.
– Нет. Время пришло, мама, – помолчав, тихо закончил Матвей, глядя ей в глаза.
– Ой, мамочки! – ахнула Настасья, прижимая ладони к лицу.
– Ты чего, мам? – вскинулся Матвей. – Поплохело? Сомлела? Может, воды принесть? – засуетился он.
– Нет, – тряхнув головой, отмахнулась женщина. – Не надо ничего. Это я так. Спужалась, – смущённо улыбнулась она.
– Чего пугаться-то, мам? Дед Святослав плохого нам не желает, а что позвал, так я тебе про то уж рассказывал. Видать, время пришло. К тому же, я ж не один еду. С отцом.
– Знаю, – грустно вздохнула Настасья. – Видать, судьба у нас такая, за собой старые долги тянуть. Старая кровь, и долги старые.
– Ты это про что? – насторожился Матвей.
– Старый то обычай. Ещё с тех времён остался. Его теперь мало кто помнит, но в родовых семьях знают, – напустила женщина туману.
– Мам, объясни толком, – решительно потребовал Матвей. – Ты про что речь ведёшь?
– В прежние времена из всех сыновей самого сильного в семье выбирали, и он пращуру посвящение принимал. Воем становился.
– Это они громовую стрелу носили? – сопоставив кое-какие данные, уточнил Матвей.
– Они, – коротко кивнула казачка.
– И что в том дурного? – не понял Матвей.
– Да дурного-то ничего. Но с того посвящения казак начинал пращуру служить. А это значит, в каждый бой идти.
– А как иначе-то? – снова не понял парень.
– Да ты ж не только вой. Ты ещё и мастер, каких поискать, – тут же завелась Настасья. – Где ж это видано, чтобы мастер ещё и пластуном был?
– Уймись, мать, – выпрямившись во весь рост, жёстко велел Матвей. – Я первым делом казак. А уж всё остальное после.
Родовая казачка услышала в его голосе что-то такое, что заставило её разом замолчать, и, опустив руки, покорно склонить голову. Матвей и сам не понял, что произошло, но женщина, тяжело вздохнув, быстро поправила платок и, глубоко поклонившись, решительно произнесла, гордо выпрямившись:
– Прости дуру бабу, сынок. Прав ты. Во всём прав. Раз сложилось, что мы счёт свой от старой крови ведём, значит, нам этот крест и нести. Ступай с богом.
– Благослови, мама, – помолчав, попросил Матвей, снимая папаху и опускаясь перед матерью на колено.
– Храни тебя царица небесная, – еле слышно всхлипнула Настасья, быстро перекрестив его, и тут же, схватив ладонями лицо парня, крепко расцеловала.
– Да ты его словно в бой провожаешь, Настя, – проворчал кузнец, входя в дом. – Уймись. Тут не голосить, тут гордиться надобно. В кои веки в роду настоящий вой родился. Дела Лютого продолжатель.
– Прости, Гриша, – виновато улыбнулась Настасья. – Сама знаю, что глупо это, а всё одно не могу сдержаться.
– Ну и ладно, – тепло улыбнулся кузнец, ласково обнимая жену. – Нас не жди. Думаю, дня два на хуторе пробудем. И дурного не думай. Не для худого его Святослав зовёт.
Бледно улыбнувшись, женщина на минутку прижалась к мужу, спрятав лицо у него на груди. Поглаживая её по спине, Григорий взглядом указал сыну на дверь. Кивнув, Матвей тихо вышел из дома и, подхватив коней под уздцы, начал выводить их со двора. Он уже закрывал ворота, когда из дома быстрым шагом вышел кузнец и, запрыгнув в дроги, скомандовал:
– Поехали. Время дорого.
Матвей быстро притворил вторую половину ворот и, сунув в землю упорный кол, запрыгнул в телегу. Григорий тряхнул поводьями, и каурая пара взяла с места ходкой рысью. Кутаясь в бурку, Матвей переложил карабин на колени и не торопясь осмотрелся. Зима разогнала станичников по домам, и только вездесущая пацанва носилась по улицам, оглашая станицу звонкими воплями. Но на этот раз вся малышня собралась на берегу ручья, где ветром намело вполне серьёзные сугробы снега.
