Сотня. Казачий крест

«Что-то мне это напоминает, – подумал Матвей, провожая её взглядом. – Вот честное слово, такое уже со мной было. Ещё вспомнить бы, где и когда».

Но додумать свою мысль парень не успел. В сенях послышались тяжёлые шаги, и в дом вошёл высокий жилистый мужик с роскошными чапаевскими усами и аккуратно подстриженной бородой. Приветливо кивнув женщине, он оглянулся на лежащего Матвея и, едва заметно усмехнувшись, спросил:

– Ну как ты, казачок?

– Жив покуда, – заставил себя прохрипеть Матвей.

– Ну и слава богу. Вставать-то пробовал? – не отставал мужик.

– Не получается, – мотнул парень головой.

– Да куда ему ещё вставать-то, Гриша? – неожиданно вступила женщина в разговор. – Давеча едва живым не схоронили, а ты уже вставать.

– Цыц, баба, – беззлобно рыкнул мужик. – Нашего он корня, а значит, так просто не помрёт. Жив, значит, и двигаться может.

– Окстись, Гриша, – не унималась женщина. – Где ж это видано, чтоб человека молоньей стукнуло, а он уж через три дня ходить начал. Бога моли, что уберёг кровиночку.

– Ну, завыла, – обречённо махнул мужик широкой ладонью. – Уймись, Настасья. Не гоню я его. Но коли так и станет далее в постели валяться, никакой молитвой уж не поднимешь. Покуда казак жив, значит, и двигаться может.

– Да будет он двигаться, будет, Гриша. Дай только срок, – не уступила женщина.

– Добре. Поглядим, – помолчав, вздохнул мужик. – А сам-то что скажешь? – повернулся он к парню. – Будешь шевелиться-то?

– Уже пробую. Да тело словно не моё, – нехотя признался Матвей. – Вон, только что воды попросил, а удержаться на локте не смог. Не слушаются ещё руки. А что вообще со мной случилось? – осторожно спросил он, настороженно рассматривая мужика.

– А ты не помнишь? – удивился тот.

– Ничего не помню. Как отрезало, – качнул Матвей головой.

– От ведь… – тряхнул мужик роскошным смоляным чубом. – Ты на заднем дворе с шашкой упражнялся, когда гроза началась. Вот молонья прямо в шашку и стукнула. Думали, всё. Спалил Господь сына. А оказалось, нет. Живой. Прям на отпевании и очнулся. Поп едва сам себя кадилом не зашиб, когда ты руками шерудить принялся. Спасла царица небесная, – закончил он короткий рассказ, истово перекрестившись.

– А какой теперь год, дяденька? – решившись, тихо спросил Матвей.

– Ты чего это, паря? – изумлённо охнул казак. – Какой я тебе дяденька?! Батька я твой кровный. Григорий Лютый. Весь наш род от создания веку Лютыми были. И ты Лютый. Неужто не помнишь? – растерянно уточнил он.

– Нет, – судорожно сглотнув враз пересохшим горлом, еле слышно признался Матвей.

Это и вправду была их родовая фамилия. Лютые. По семейной легенде, фамилия эта пошла от основателя рода, Елисея Лютого, пластуна характерника, умевшего превращаться в волка. Понятно, что сказка, но эти сказки в казачьей среде звучали часто, так что некоторое основание под ними, возможно, и было. Но Матвея сейчас волновало совсем не это. В их генеалогическом древе Григорий Лютый был прапрадедом самого Матвея. А это имя парень носил в честь своего прадеда.

По всему выходило, что перед ним прапрадед с прапрабабкой. Именно с этого казака их семья и стала известными на всю округу кузнецами. Где уж Григорий сумел выучиться этому непростому ремеслу, одному аллаху известно, но мастером он был настоящим. Умел не только колхозный инвентарь ковать, но и оружие всякое. Говорили, что даже оружие огненного боя ремонтировать умел. Глядя на ожившую семейную легенду, Матвей судорожно пытался понять, что происходит и где он вдруг оказался.

Растерянно покрутив головой, казак обречённо махнул рукой и, развернувшись, вышел из хаты. Матвей перевёл взгляд на женщину и вздрогнул. Она смотрела на него полными слёз глазами.

– Выходит, вы мамка моя? – решившись, осторожно уточнил парень.

Он вообще пока старался делать всё очень осторожно. Потому как не понимал, что происходит и как это всё объяснить.

– Мамка, – чуть всхлипнув, кивнула женщина.

– А остальные где? Ну, там, братья, сёстры, – задал Матвей следующий вопрос.

– Так сестру твою, Марью, прошлой осенью замуж отдали. А боле и нет никого, – снова всхлипнула женщина.

А вот об этой ветви семьи Матвей ничего не знал. Затерялась семья в круговерти всех случившихся событий.

– А год какой теперь? – поинтересовался Матвей, пытаясь выудить хоть какие-то крохи информации.

– Так тыща восемьсот девяносто восьмый от Рождества Христова, – вздохнула женщина, утирая слёзы.

«Твою мать! Девятнадцатый век!» – ахнул про себя Матвей, роняя голову на подушку.

Сознание начало медленно мутиться, и спустя минуту парень просто отключился. Похоже, после всех полученных травм психика его просто не выдержала.

В себя Матвей пришёл уже вечером, чувствуя, что тело всё так же отказывается ему подчиняться. Но навалилась очередная беда. Выпитая днём вода настойчиво просилась наружу, а в доме, как назло, никого не было. Понимая, что ещё немного и случится большая неприятность, Матвей собрал все имевшиеся силы и принялся переводить себя в сидячее положение.

Ухватившись рукой за край лежанки, парень с глухим стоном принялся поднимать торс. Голова взорвалась резкой болью от напряжения, но тело медленно начало приподниматься. С матюгами, слезами и стоном усевшись, Матвей переждал приступ тошноты и принялся спускать с лежанки ноги. Рядом с лежанкой обнаружились кожаные чувяки. Кто их сюда поставил, Матвей не знал, да и не особо в этот момент интересовался. Главное, что не босиком до скворечника во дворе шкандыбать.

Кое-как утвердившись в сидячем положении, Матвей сунул ноги в чувяки и, резко выдохнув, попытался встать. Ноги подогнулись, и он со всего размаху грохнулся на скоблёный дощатый пол. От удара головой он в очередной раз потерял сознание. В себя его привели чьи-то руки и тихое, жалостливое причитание.

– Куда ж ты вскочил, сынок. Едва богу душу не отдал, и всё вскочить норовишь, – тихо причитала Настасья, пытаясь перетащить его обратно на лежанку.

– Погоди, мать. Мне б на двор, – нашёл в себе силы произнести Матвей.

– Ох ты ж господи. Так ты потому и вскочил? – охнула женщина. – Так потерпи чуток, я сейчас горшок принесу.

– Лучше помоги дойти, – упёрся Матвей, который всегда терпеть не мог ощущать себя беспомощным.

– От ведь порода Лютая, – заворчала женщина, помогая ему встать на ноги. – Что не мужик, так упрямее осла будет. Идём уж, горе моё, – бубнила она, помогая ему передвигаться.

Выбравшись на крыльцо, Матвей на минутку остановился и, оглядевшись, растерянно вздохнул. Перед ним было обычное казачье подворье. Крепкий плетень, всякие хозяйственные постройки и белённый всё той же известью дом под соломенной крышей. Добравшись с помощью Настасьи до туалета, Матвей кое-как справил свои житейские дела и, выбравшись из скворечника, замер, пережидая очередной приступ головокружения и тошноты.

– Что, сынок, плохо? – вскинулась женщина.

– Погоди, мать, дай отдышаться, – придержал её Матвей, оглядываясь вокруг.

За плетнём в одну сторону раскинулась бескрайняя степь, а с другой стороны в синеватой дымке виднелся длинный горный хребет.

– Мать, а где мы сейчас? – решившись, тихо спросил парень.

– Так Кубань это, – развела женщина руками.

– А станица как называется? – задал Матвей следующий вопрос.

– Так кореновские мы. Станица Кореновская это. Отродясь тута жили. Неужто не помнишь?

– Нет, – коротко мотнул Матвей головой и, оттолкнувшись от скворечника, попытался шагнуть к дому.

Но ноги опять подвели, и парень едва не грохнулся на землю. Настасья успела подхватить его за пояс и, вздыхая, повела к дому. Неожиданно Матвей услышал до боли знакомый звон и, оглянувшись, тихо спросил: