Сердце искателя приключений

Достигнут ли наши радиосигналы, посланные в ледяные просторы космоса, адресата? Сумеет ли он понять язык земных гор и рек, преобразованный в волновую пульсацию? На какой язык будет переведено наше послание?

Эти странные тибетцы, из чьих высокогорных монастырей-обсерваторий звучат монотонные мантры! У кого хватит смелости поднять на смех молельные мельницы после наших пейзажей с миллионами вращающихся колес? Бешеное беспокойство заставляет двигаться стрелки часов и пропеллеры аэропланов. Сладкий и опасный опиум скорости!

Но разве в центре подвижного колеса не скрыт покой? Покой – это праязык скорости. Прибегая к разным способам перевода, мы можем увеличить скорость, но это будет лишь переводом с языка покоя. Но в силах ли человек познать собственный язык?

С небес ты взираешь на наши города. Ты помнишь города прошлого и увидишь будущие мегаполисы. Каждый дом построен согласно замыслу строителя, чтобы служить целям владельца. Одни улицы узки и изогнуты, как будто случайно нанесены на карту города, подобно межам крестьянских полей, прочерченным когда-то давным-давно. Другие улицы проложены прямо, и на них стоят особняки влиятельных горожан. Окаменелости минувших эпох наслаиваются друг на друга. Геология человеческой души – отдельная отрасль научного знания. Церкви и правительственные здания, виллы, доходные дома, базары и концертные залы, железнодорожные вокзалы, промышленные кварталы – все включено в круг кровообращения. Транспорт жизненно необходим, одиночество – редчайшее исключение.

Со столь отдаленной точки зрения гигантские хранилища наших органических и механических мощностей могут представляться и совершенно иначе. Даже глаз наблюдателя, вооруженный самым мощным телескопом, без труда уловит некоторые странные особенности городского ландшафта. И хотя удаленный наблюдатель будет созерцать те же самые вещи, однако они повернутся к нему другой своей стороной. Все различия архитектурных эпох окажутся как бы стертыми. Нельзя будет увидеть, что соборы и рыцарские замки были построены тысячу лет назад, а универмаги и фабрики – только вчера; зато станет заметна лежащая в их основе модель, их общая кристаллическая структура, образовавшаяся из первоначального материала. От наблюдателя будет сокрыто и множество целей, которые преследовали заказчики и строители. Двое горожан – два замкнутых в себе мира – идут по одной улице, но расстояние между ними вполне может быть соизмеримо с расстоянием между южным и северным полюсами Земли. Для тебя, космического наблюдателя, привязанного к Земле, наши события представляются неподвижными одинокими жизненными феноменами, не важно где зародившимися – в вулканической пыли или в испарениях летучих химических элементов. Какая возвышенная драма, век за веком наблюдать проявление все новых форм, заполняющих однообразно враждебные бесконечные пространства Земли. В этом мне видится исконное глубинное и сочувственное единство жизни, которое вбирает в себя и благотворные, и враждебные влияния.

Нам, нижним жителям, редко удается понять просвечивающий в целях смысл. И все-таки нам следует сосредоточиться на упражнениях по развитию стереоскопического зрения, которое позволит увидеть вещи в их скрытой, близкой к центру покоя телесности. Необходимость – это особое измерение. Мы привыкли жить по ее законам, при этом чувствуя присутствие необходимости лишь в значительных событиях жизни. Нас окружают тайные знаки, аллегории, ключи от неизвестных дверей. Имея постоянно перед глазами этот неявный мир, мы подобны слепцу, который хоть и потерял зрение, но все же не утратил способность воспринимать источник света как теплоту.

Разве дело не обстоит так, что в каждый момент видимый нами слепец движется в свете, в то время как сам он окружен непроницаемой темнотой? Нам редко удается распознать собственный образ в подобных зеркалах вневременного свойства. Даже наш язык остается для нас неясным в своем значении, язык, каждый слог которого одновременно и преходящ, и вечен. Символы – знаки того, что нам все же дано сознание нашей собственной ценности. Выступая из сокрытого, они являются проекциями форм, благодаря которым мы словно зажигаем прожектор и посылаем по световому лучу сигнал в неизвестность на языке, внятном богам. Таким образом, таинственная связь событий, цепь усилий, составляющих ядро нашей истории, истории непрекращающейся войны людей и богов, оказывается единственным, что достойно изучения.

7

Сравнительный метод, позволяющий созерцать вещи в соответствии с их положением в необходимом пространстве, – это самая замечательная охранная грамота, которая у нас есть. В основе его лежит стремление к выражению существенного, а в кронах светится сама сущность.

Это вид высшей тригонометрии, которая занята вычислением скрытых от взора неподвижных звезд.

8

Ранним утром я поднялся на отроги Монте-Галло. Красная земля садов была еще подернута дымкой тумана, а под лимонными деревьями распускались красные и желтые соцветия весенних сарацинов, складывающихся в узор восточного ковра. Там, где последние листья опунции выглядывали поверх кирпичной стены, начинались горные луга, а за ними высились скалы, поросшие многолетним молочаем. Тропа вела дальше, в узкое ущелье среди голых скал.

Не знаю, как описать пережитое, но вдруг меня осенило, что эта долина настойчиво обращается к путнику на своем языке камней, как будто сам ландшафт сознательно сложился здесь для важного сообщения, как если бы в нем присутствовала какая-то скрытая сила. Всем великим умам это открывалось в той или иной степени, и все же редко бывают мгновения, когда человек, познав одушевленную жизнь природы, сталкивается с предельно ясным телесным выражением этой жизни. И вообще я думаю, что они вновь стали возможны совсем недавно. Именно такое мгновение я пережил в тот час – я почувствовал, как глаза этой долины остановились на мне. Иными словами, я отчетливо понял, что у этой долины был свой демон.

Именно теперь, в опьянении от этого открытия, мой взгляд упал на твой уже бледный диск, висевший над гребнем гор и видимый, пожалуй, лишь из глубины долины. И тут во мне вновь внезапно пробудился образ человека на Луне. Конечно, лунный пейзаж с его скалами и впадинами – сфера компетенции астрономической топографии. Однако не менее очевидно и то, что его можно постичь средствами магической тригонометрии, о которой шла речь. Постичь то, что он в то же время является областью духов, а фантазии с ее проницательным детским взглядом, рисовавшей на луне лицо человека, доступны древние руны и демонический язык. В это мгновение я был потрясен, увидев, как обе маски одного и того же бытия нераздельно слились друг с другом. Ибо впервые исчез мучительный разлом, считавшийся мною – правнуком идеалистического, внуком романтического и сыном материалистического поколения – неустранимым. И произошло это не так, как если бы некое «или – или» просто сменилось на «и так, и так». Нет, действительное столь же волшебно, как и волшебство действительно.

Я увидел нечто удивительное и пришел в восторг. Похожее чувство возникает при взгляде на двойные фигуры в стереоскопе: в тот самый момент, когда они сливаются в один образ, из глубины рождается новое, третье измерение.

Так и произошло: само время отдало нас во власть старым заклинаниям, давно забытым, но никуда не исчезавшим. Мы чувствуем, как великие дела исподволь наполняются смыслом, и мы все участвуем в них как зачарованные.

Сердце искателя приключений

Вторая редакция

Фигуры и каприччо

Семя всего, что есть в моем уме,

я нахожу везде.

    Гаман

Стало быть, все это существует.

    Сердце искателя приключений.
    Первая редакция

Тигровая лилия

Штеглиц

Lilium tigrinum. Сильно выгнутые лепестки воскового красного цвета с нежными светящимися вкраплениями множества овальных иссиня-черных пятен. Расположение пятен указывает на постепенное угасание живой, порождающей их силы. На кончиках лепестков они совершенно отсутствуют, в то время как у дна чашечки выделены столь отчетливо, что возвышаются на мясистых наростах как на ходулях. Тычинки наркотического цвета, каким бывает темный красно-коричневый бархат, растертый в пудру.

Это зрелище напоминает шатер индийского факира: внутри звучит тихая, приготовляющая музыка.

Летучие рыбы

Штеглиц

Без всякой цели, ради одного удовольствия я обеими руками ловил в аквариуме маленьких, но очень юрких перламутрово-голубых рыбок. Когда ускользнуть было некуда, они поднимались над гладью воды и, двигая своими крошечными плавничками как крыльями, грациозно зависали среди комнаты. Описав в воздухе множество кривых, они снова ныряли в воду. Одна среда сменялась другой, и в этом чередовании было что-то чрезвычайно радостное.

Полеты во сне

Штралау

Полеты во сне чем-то похожи на воспоминание об особой духовной силе. Собственно, я имею в виду, скорее, парение во сне, когда сохраняется ощущение тяжести. В сумерках мы скользим над самой поверхностью земли, и, как только ее касаемся, сон исчезает. Мы парим над ступенями лестницы, вылетая из дверей дома, и время от времени поднимаемся над небольшими препятствиями, вроде кустарника или изгороди. При этом мы отталкиваемся, совершая небольшое усилие, которое ощущается в напряженных локтях и сжатых кулаках. Половина тела вытянута, как будто мы удобно расположились в кресле; мы летим ногами вперед. Эти сны приятны, но бывают и другие, коварные, когда сновидец в застывшей позе летит, повернувшись лицом к земле. Словно в столбняке он поднимается с кровати, причем ноги его остаются неподвижными, а тело как бы описывает круг. Затем он летит по ночным улицам и площадям, а иногда, как рыба, выныривает перед одинокими прохожими, пристально смотря в их изумленные лица.

Каким беззаботным кажется, по сравнению с этим, тот высокий полет, который можно видеть на старых изображениях парящих людей. Немало таких изображений можно найти в Помпеях. Здесь люди кружатся в радостном удивительном вихре, который чудесным образом совсем не колышет их волосы и одежды.

Каменистое русло

Гослар

Свои книги потому так неохотно берешь в руки, что перед ними ощущаешь себя фальшивомонетчиком. Ты побывал в пещере Али-Бабы и вынес на свет лишь жалкую пригоршню серебра. И еще тебе кажется, будто возвращаешься к тому, что давно уже сбросил с себя, как змея сбрасывает свою поблекшую кожу.

То же самое происходит со мной и при виде этих заметок, в которые я не заглядывал почти десять лет. Я слышал, что они с поразительным постоянством находят каждые три месяца по пятнадцать новых читателей. Такая притягательность чем-то напоминает цветок silene nocti?ora[2 - Смолёвка ночецветная (лат.).], чашечка которого раскрывается только один-единственный раз ночью и собирает вокруг себя крошечный рой крылатых гостей.

И все же для автора повторное открытие уже завершенного имеет особую ценность – дается редкостная возможность увидеть язык глазами скульптора и работать над ним как над статуей, извлекая его из куска материи. Именно так я надеюсь еще более четко выписать то, что, должно быть, захватило читателя. Сначала нужно безбоязненно вычеркивать лишнее, а потом пополнять текст из запасов. И еще стоит добавить несколько запретных фрагментов, которые тогда были отложены впрок, – ведь в том, что касается приправ, набиваешь руку лишь со временем.

Наглядным примером этого многообразия служат для меня высохшие русла ручьев, которые нередко встречаются путникам в Альпах. В этих ложбинах мы находим грубые камни, отшлифованную гальку, блестящие осколки и песок – пестрые фрагменты горной породы, осенью или весной вынесенные горным потоком на равнину с вершин. Иногда мы берем в руку какой-нибудь камень и вертим его перед глазами: может быть, это горный хрусталь, может быть, расколотая раковина улитки с удивительным завитком спирали, а может, это кусочек бледного сталактита из таинственных пещер, где беззвучно кружатся летучие мыши. Вот родина каприччо, ночных шуток – тихое, но небезопасное наслаждение для нашего ума, уединившегося в своей театральной ложе. Однако попадаются и куски гранита, отшлифованные в жерновах ледников, где мир, как на выгравированных картах, кажется немного меньше, но зато более ясным и стройным, ибо высший порядок кроется в многообразии мира, как в картинке-перевертыше. Удивительные головоломки – по мере удаления от них мы приближаемся к разгадке.

Итак, в материале недостатка нет, и все же язык должен что-то добавить к нему. Своими заклинаниями он должен призвать воду, которая будет играя журчать над камнями – поток стремительный и прозрачный.

О кристаллографии

Юберлинген

Мне кажется, что за последние годы я кое-чему научился, овладев в языке приемом, который позволяет высветить слово и сделать его прозрачным. Именно он лучше всего годится для того, чтобы устранить некий разлад, нередко овладевающий нами, – разлад между поверхностью и глубиной жизни. Иногда нам мнится, будто суть глубины в том, чтобы порождать поверхность, раскрашенную в цвета радуги кожу мира, распаляющую наш взор. Но тогда этот пестрый узор опять-таки оборачивается покрывалом из знаков и букв, сквозь которое глубина повествует нам о своих тайнах. Живем ли мы снаружи, или внутри – нас неизменно пронзает боль, как если бы мы всякий раз отворачивались от великолепных сокровищ. Нас охватывает беспокойство – как во время суровых наслаждений одиночества, так и за праздничным столом, уставленным всеми яствами мира.

Итак, прозрачность позволяет нашему взору видеть глубину и поверхность одновременно. Прозрачностью обладает кристалл, каковой можно назвать некой сущностью, способной образовывать внутреннюю поверхность и в то же время обращать свою глубину вовне. Здесь мне хотелось бы высказать предположение: не создан ли вообще весь мир, вплоть до мельчайших деталей, по типу кристаллов, но так, что наш взор лишь изредка способен их различать? На это указывают таинственные знаки: каждый человек, пожалуй, хотя бы раз испытывал, как в какой-то важный момент просветляются все люди и вещи, как вдруг начинает кружиться голова и охватывает трепет. Такое происходит в присутствии смерти, хотя вообще всякая весомая сила, например красота, производит такое действие, в особенности же оно свойственно истине. Возьмем любой пример: постижение перворастения есть не что иное, как восприятие подлинно кристаллического характера в благоприятный момент. Подобно этому в разговоре о вещах, затрагивающих наше существо, голоса становятся прозрачными: мы понимаем нашего собеседника помимо слов, в другом, решающем смысле. Кроме того, мы можем догадываться о тех случаях, когда подобного рода взгляд не вызван необычным состоянием просветления, но соответствует пышному цветению жизни.

Что же касается специфического употребления этого слова, то оно связано с тем, что язык тоже имеет глубину и поверхность. Мы используем множество оборотов, которые обладают как очевидным, так и скрытым значением, и то, что в мире зримого – прозрачность, в языке – таинственное созвучие. В фигурах речи, прежде всего в сравнении, есть то, что способно преодолеть иллюзию противоположностей. Но без сноровки не обойтись – если в первом случае, желая увидеть красоту низших животных, используют отшлифованное стекло, то во втором нужно смело насаживать червя на крючок, если желаешь выловить какое-то удивительное существо, обитающее в темных водах. Как бы то ни было, вещи не должны являться автору по одиночке, возникая по воле случая, ведь ему дано слово, чтобы говорить о всеедином.

Фиолетовый эндивий

Штеглиц