Иезуит
Вместо того чтобы думать о делах государства, он занимался франтовством и заботой о том, чтобы о нем как можно больше судачили. Сначала он искал случая блеснуть воинскими победами, но скоро генералы Карла V обрезали ему крылья на этом поприще. Тогда побежденный, разоренный король бросился удовлетворять свою страсть искателя приключений. Любовь и турниры занимали все его время, которого у него не хватало для занятий делами своего государства, и тот, кто мерился прежде своей шпагой с Карлом V, ночью по улицам Парижа преследовал хорошеньких девушек, дрался с мошенниками и тому подобными людьми, которые в то опасное время шлялись ночи напролет по улицам французской столицы.
Многочисленные успехи короля доставили ему громкую славу авантюриста-волокиты. Франциск был настоящий великан, и даже вне круга придворных льстецов он имел славу самого сильного и удалого во всем королевстве. Итак, король один и скромно одетый в темную одежду, под которой были латы, направлялся в одну из ночей к дому Арнудины. Она, предупрежденная о его посещении, поставила на окно свечку и ожидала его. Это была свеженькая красивая женщина, с огненными глазами и всегда улыбающимся ротиком, украшенным рядом жемчужных зубов. Король, писавший иногда стихи, называл этот ротик своим «шкафчиком с жемчугом».
Арнудина нравилась королю более всего своим веселым нравом, искренним смехом, простотой выражений и своей привязанностью к нему. Она никогда не говорила с ним о делах государства, не просила ничего и даже хмурилась, когда король дарил ей драгоценные безделушки.
И вот она ожидает у окна своего короля-любовника. Одета она была в одежду очень возбуждающего свойства. На ней было беленькое платьице, опоясанное шелковой лентой, подаренной королем; рукава были сделаны с разрезами, из которых выглядывали белые круглые руки; вырезной лиф позволяет видеть плечи и грудь, походившие на высеченные из мрамора. Очень немногие женщины могли позволить себе такой простой наряд, разве одна только Диана, королевская Юнона, могла, как Арнудина, пренебрегать искусством прихорашивания своей особы, уже без того дивной и красивой.
На башне ближней церкви пробило девять часов. Молодая женщина уже соскучилась ожидать и, скрестив руки над головой, потянулась и зевнула. В этой позе она была бесподобно хороша.
– Как долго не приходит мой господин, – проговорила она.
Вдруг дверь отворилась. Молодая женщина улыбнулась, довольная собой.
– Это ты, мой прекрасный государь! – протянула она, как бы утомленная, даже не оборачиваясь к дверям.
– Арнудина, можешь ты выслушать меня? – произнес кроткий, но повелительный голос.
Арнудина вскочила. Вовсе не Франциск вошел в комнату, а какая-то высокая женщина, покрытая черной вуалью, появилась на пороге.
Арнудина, донельзя испуганная, поклонилась до земли.
– Госпожа графиня, – шептала она, дрожа и осматриваясь кругом себя, чтобы прикрыть свою полунаготу.
Диана это заметила.
– Успокойся, дурочка, – сказала она, улыбаясь, – хорошо, если король найдет тебя в такой одежде; ты в самом деле мила, и мой Франциск действительно обладает отменным вкусом.
Арнудина, еще не оправившись от испуга, приблизилась к наложнице короля.
– Госпожа, – произнесла она, – вы хорошо знаете, что я не осмелилась бы никогда… Это по вашему приказанию…
– И кто тебе говорит другое? Разве мне нужно напоминать нашу историю. Ты родилась в семействе одного из слуг моего отца, я тебя привезла в Париж и нашла тебе мужа выше твоих желаний; после того я способствовала твоей встрече с Франциском, который, как я и ожидала, влюбился в тебя. Ты же, со своей стороны, всегда исполняла наши условия.
– О да, госпожа, клянусь вам. Никогда ни слова не говорила я о делах государства, тем более что я в них ничего не понимаю; и затем…
– Затем, ты любишь человека, а не короля. Не так ли?
– Да, госпожа, – ответила, приободрившись, молодая женщина, – и когда я прижимаю его к груди, мне кажется, что это человек моего сословия, а не великий король, господин нашей жизни и нашего имущества.
– Хорошо, хорошо… я верно угадала, отдавая тебя Франциску на развлечение. И заметь, Арнудина, исполнять наши условия честно в твоих собственных интересах; потому что я иная, чем ты: я занимаюсь более монархом, чем человеком, и если ты будешь мешать мне… знай, что вся инквизиция в моем распоряжении.
Арнудина сложила руки. Ужас сковал ее уста.
– Будь всегда послушна, – прибавила Диана, – берегись, у меня везде есть шпионы, и от меня не скроется ни одно твое слово, ни один твой жест.
– Приказывайте госпожа, – сказала бедняжка в слезах, – я повинуюсь.
– О! Мое приказание будет тебе приятно. Я требую, чтобы эту ночь Франциск остался около тебя долее, чем всегда, и чтобы твои ласки пленили его сегодня так сильно, как никогда…
– Это будет исполнено, госпожа.
– И если король по какой-либо причине почувствует усталость или мало охоты продолжать шутить, то…
Диана вынула при этих словах из кармана склянку.
Хотя в то время яды были в большом употреблении при дворе, однако Арнудина при виде склянки вскрикнула так ужасно, что графиня поняла ее страх. Она начала смеяться.
– Сумасшедшая! – воскликнула она. – Неужели ты думаешь, что я даю тебе яд, я, которой здоровье и жизнь Франциска дороже, чем кому-либо другому? Если он умрет, то ведь я буду изгнана или заперта в монастыре. Это просто благовонный бальзам, восстанавливающий силы, и ты влей его в воду, которой будешь поливать руки короля.
– Но если король… не будет чувствовать усталости, тогда как?
– Все равно, ты вольешь эти духи в воду; это просто моя предосторожность, чтобы монарх, когда оставит тебя, не пошел искать других развлечений. Если на нем будут именно эти духи, без посторонней примеси, то я буду покойна и уверена…
Арнудина хотела еще возражать, но страх, который ей внушала госпожа, заставил ее молчать.
В эту минуту послышался продолжительный свист на улице.
– Это он, – сказала молодая женщина со страхом, – это он, госпожа!
– Вот тебе склянка, – сказала Диана. – Помни все, и если ты что-либо забудешь… трепещи!
При этих словах Арнудина подняла голову. Но Диана уже успела исчезнуть. Молодая женщина еще не оправилась от испуга, как вошел король Франциск.
– Добрый вечер, моя милая! – воскликнул король, целуя Арнудину в плечо. – Как ты сегодня хороша! Я никогда еще не видал тебя такой очаровательной. Если бы тебя видели придворные дамы и даже Диана, они умерли бы от зависти.
– Государь, умоляю вас! – шептала она, сложа руки.
Франциск, который в это время отстегивал пряжки у своих лат, остановился пораженный.
– Государь?! Умоляю вас?! – повторил он вопросительно. – Ты ли это говоришь, Арнудина? Прежде ты не осмеливалась называть меня государем, а я был тебе только Франциск, бедный влюбленный кавалер.
– Вы действительно всегда и есть такой, мой красивый повелитель, – отвечала Арнудина. – Но все-таки, как бы вы ни были добры ко мне, вы все же остаетесь королем Франции.
– К черту короля Франции и его корону! – воскликнул весело Франциск. – Тут, кроме влюбленного кавалера, никого нет, и я хотел бы при всех придворных дамах провозгласить, что мещанка победила их всех своей добротой и красотой.
– Тише, тише, государь! – проговорила его любовница.
Это озадачило короля.
– Два раза ты предупреждаешь меня говорить тише. Что это значит? Почему?
– Я боюсь, что… кто-нибудь нас подслушает…
– Что? – вскричал он, ударяя что есть силы по столу. – Меня подслушивать и мешать мне в моих удовольствиях? Да если даже господин де Монморанси или Диана осмелились бы явиться сюда мешать мне, то клянусь, что на Гревской площади воздвигнется для них виселица!
Арнудина смотрела с нежной гордостью на этого человека, самого красивого, сильного и властного в королевстве. В гневе брови монарха сблизились, и глаза его сверкали молнией. Действительно, в припадке гнева Франциск был очень хорош, и его любимый скульптор Бенвенуто Челлини охотно бы взял его моделью для Юпитера-громовержца.
– Простите меня, дорогой мой, я сказала это, чтобы не мешать сну…
– Твоего мужа! – подхватил Франциск с таким громким смехом, что его было слышно на улице.
В самом деле, мысль, что золотых дел мастер Никола Арнонде пришел бы в своем классическом ночном колпаке мешать времяпрепровождению короля Франции, была так невероятна и уморительна, что Арнудина расхохоталась вместе со своим королем-любовником.
– Прелесть моя! – сказал король, взяв ее в свои объятия. – Когда ты смеешься, я вижу твои жемчужные зубки, твоя мраморная грудь колышется, малютка моя, как ты хороша! – восклицал счастливый монарх.
Она же, порывисто дыша, горячо отвечала на его ласки. Диана была права, говоря, что Арнудина любит человека, а не короля, и в его объятиях она забывала и свое положение второстепенной любовницы, и что она служила орудием Дианы.
Вскоре слова затихли и только слышались вздохи…
– Какой удивительно приятный запах, моя красавица, – сказал монарх, умывая руки в воде, в которую была влита жидкость из склянки графини Дианы. – Можно подумать, что чудные душистые цветы, росшие под голубым небом Италии, отдали свой аромат этой воде. Кто это тебя снабжает этими великолепными духами?
Молодая женщина покраснела до корней волос.
– Один иностранец… покупатель моего мужа… предложил мне из любезности…
– И ты их употребила для моих рук, – сказал, смеясь, король. – Но ты забыла об одном условии. Нельзя ничего предлагать королю, не испробовав сначала на себе, ты это знаешь хорошо; а вдруг эти духи ядовитые?
Арнудина побледнела и, не обращая внимания на короля, черпнула обеими руками немного воды и поднесла конвульсивно к лицу. Франциск захохотал во все горло.
– Скажите на милость, она придралась к моим словам! – воскликнул он. – Если эти духи отравлены, то мы умрем вместе, моя красавица! Я даже жалею, что это не настоящий яд, какая бы это была сладкая смерть в твоих объятиях!
Между тем Арнудина начинала чувствовать действие этой воды. Какой-то упоительный хмель проник в ее мозги: она чувствовала себя веселой, живой и склонной делать разные глупости. На Франциска вода произвела то же самое приятное действие.
Наконец любовники попрощались с удвоенной нежностью. Король, по обыкновению вооруженный, вышел, напевая.
– Какая я была глупая сегодня, – раздумывала Арнудина, оставшись одна, – приписывая бог знает что моей госпоже. Эти духи достойны великого короля, и я никогда так хорошо себя не чувствовала, как с той минуты, когда омыла ими лицо…
Но внезапно колени у нее подогнулись. «Боже мой! Что это такое?» – подумала она, ничего не понимая, и упала на диван. Бедняжка делала невероятные усилия подняться или пробовала кричать, но напрасно: ее стало клонить ко сну, и она, как была, полунагая, так неподвижно и заснула. При первом взгляде ее можно было принять за мертвую.
Благовонная лампа, горевшая в соседней комнате, вспыхнула и погасла…
XVI. Смерть монарха
В Лувре с семи часов утра поднялся всеобщий переполох. Привратники и офицеры бродили, как унылые тени. Тяжелая траурная атмосфера царила по всему дворцу, чувствовалось, что смерть вошла в обитель королей, и удар был нанесен не простой жертве.
Действительно, тот, который лежал бездыханным на своей кровати, под большим балдахином из красного бархата с вышитыми лилиями, был не кто иной, как Франциск де Валуа, король Франции и Наварры… Известие о его смерти, как молния, распространилось по городу. Смерть эта казалась тем более трагичной и загадочной, что на другой день никто не знал, куда пропал великий коннетабль Франции герцог де Монморанси, глава военных сил и охранитель общественного порядка. Впрочем, принц Генрих, сделавшись так неожиданно королем, взял тотчас же бразды правления в свои руки с такой энергией, с такой осмотрительностью, каких никто не ожидал от него.
Но каковы же подробности смерти короля? Случилось так. Офицер, который охранял дверь королевского покоя, был допрошен кардиналом д’Оссе и великим прево Дюшателем и объявил, что на рассвете он услышал в комнате короля сдавленный крик. Он очень испугался и постучал в дверь, но не получил никакого ответа; предчувствуя что-то недоброе, он побежал искать герцога де Гиза, начальника дворцовых покоев, и вместе они решили войти в опочивальню короля.
Франциск лежал на постели. По положению тела видно было, что его захватило внезапное удушье: очевидно, он старался вскочить с постели, но почувствовал боль, обессиленный упал и остался лежать без движения и без дыхания.
Амбуаз Паре[37], первый медик тех времен, пришел немедленно и приложил руку свою к сердцу короля, но оно не билось более. Зеркало, которое поднесли к его рту, не потускнело от его дыхания. Тогда только капитан стражи, получив приказание от нового короля Генриха II, объявил во всеуслышание с дворцовой лестницы:
– Божией волей король Франциск I скончался; да здравствует король Генрих II!
– Да здравствует король! – повторила небольшая группа придворных, уже оказавшихся так рано в передней дворца.
Спустя немного времени седой высокий дворянин входил в решетчатые ворота Лувра и направлялся к королевским покоям.
– Куда вам нужно пройти? – вежливо спросил его один из офицеров.
– Мне нужно говорить с королем, это мне дозволено, – сказал дворянин.
– К какому королю? – спросил офицер.
– Как к какому королю? Я знаю только Франциска Первого!
– Король Франциск Первый умер, сударь, и теперь сын его провозглашен королем.
Бомануар, которого читатели уже, наверное, узнали, остался, как пораженный громом.
– Умер?! – вскричал он. – Король Франциск умер!
– Умер! – отозвался испуганный голос снизу лестницы.
И Анн де Монморанси, бледный, зеленый, с признаками перенесенных страданий, вошел в залу. Бомануар и коннетабль обменялись взглядом, полным ненависти. Но в настоящую минуту более серьезная причина поглощала их мысли, это мысль о приключившемся несчастье.
– Могу повторить, монсеньор, – сказал офицер, кланяясь герцогу Монморанси, – что это несчастье постигло нас сегодня утром; его величество находится все еще на своей постели; может быть, вы желаете посмотреть его?
Коннетабль утвердительно кивнул и направился к комнате короля, сопровождаемый Бомануаром, который брел, точно пьяный. Войдя в комнату, они остановились перед смертным одром короля. Смерть уже наложила свою печать на лицо Франциска.
Монморанси, который перед тем был в положении во сто раз худшем смерти, смягчил свое сердце и, став на одно колено, шептал молитву. Бомануар, видя своего соратника мертвым, не мог удержаться и, схватив висевшую на краю постели окоченелую руку монарха, поцеловал ее и начал рыдать. И никто из окружающих не сомневался в искренности его отчаяния.
Но Монморанси внезапно прервал наступившую тишину.
– Господа, – сказал он, подымаясь, – пока нет другого приказа короля, высшее правление принадлежит мне, так же как ключи от королевских замков, арсенала и казначейства.
Несколько придворных тотчас же поспешили объявить это всем.
– А что касается до вас, маркиз де Бомануар… – продолжал он угрожающим тоном. Но вдруг остановился. Бомануар незаметно исчез.
– Он испугался, – прошипел про себя коннетабль.
Тем, что Монморанси так вовремя явился во дворец, чтобы принять в некотором роде политическое и военное наследство, он обязан был отцу Лефевру. Один из новичков, пришедший к преподобному для исповеди, увидел иезуита с завязанным ртом, запертым в шкафу раскаяния. Новичок приблизился к шкафу, и, не колеблясь, освободил своего учителя, и был настолько благоразумен, что не спросил, по какой причине отец Лефевр попал в шкаф. Спустя немного времени новичок получил полное одобрение за свой поступок и назначен был священником церкви де Сент-Жермен, в самый богатый приход Парижа; вскоре после того его произвели в епископы де Сэнли, а через несколько лет он сделался кардиналом.
Тайное и властное покровительство общества Иисуса окружало его и заменяло ему достоинство и ученость. Вообще общество это не забывало тех, кто был ему полезным. Освобожденный Лефевр не терял времени и даже не позволил себе маленького отдыха. Первым делом он стал искать вход, по которому ворвались его враги в комнату. Он скоро нашел его, так как беглецы вовсе не думали поставить поваленный шкаф на место. Иезуит, сопровождаемый новичком, прополз в отверстие, ведущее в подземелье. Благодаря свету факела отец Лефевр мог легко проследить по грязному грунту шаги беглецов. Вскоре он дошел до тюрьмы, откуда слышались громкие стоны Монморанси.
Когда иезуит появился перед ним, герцог подумал, что это ангел явился спасти его. Разговоров было мало, двух слов оказалось достаточно иезуиту, чтобы понять, что случилось. Кроме того, не было лишнего времени для расспросов. С помощью новичка и инструментов, оставленных Доминико на земле, цепь была отделена от стены, и Монморанси, влача за собой эту неприятную тяжесть, прибыл в монастырь иезуитов, где его окончательно освободили от оков. Вскоре после этого герцог пошел во дворец и встретил там Бомануара.
Уходя поспешно из дворца, Бомануар увидел на пороге Лувра знаменитого Амбуаза Паре.
– Ах, доктор, – воскликнул Бомануар, бывший большим другом Паре, – какое ужасное несчастье!
– Да, действительно несчастье, – ответил серьезно Амбуаз, – Франциск имел недостатки, но был истинный король!
– И вот от моего друга только и осталось одно воспоминание – вот этот платок. Я взял его на память с тела усопшего.
Паре был поражен особенно острым запахом, который распространялся от этого куска батиста.
– Великий Боже! – воскликнул он. – Вы говорите, что этот платок взят вами у короля?
– Даже из его рук, – ответил Бомануар.
– Идемте скорее, маркиз! – вскричал медик, таща за собой Бомануара. – Может быть, мы напали на след большого преступления!
Бомануар шел за ним, не понимая, в чем дело. Медик же мчался как угорелый.
– Вообразите себе, сегодня утром, перед приходом в Лувр, я был позван к одной моей молодой соседке, умершей тоже внезапно этой ночью. В комнате, где она лежала, чувствовался острый запах, точно такой же, каким пропитан этот платок.
И Паре, сжав конвульсивно руку пораженного Бомануара, спросил:
– И знаете вы, кто была женщина, умершая такой же таинственной смертью, как король? Это была красотка Арнудина, любовница Франциска, с которой он провел прошлую ночь!
Бомануар вскрикнул.
– Они нанесли двойной удар, – продолжал медик, – и королю, и его любовнице… тут или ревность… или же принц Генрих…
Разговаривая таким образом, они дошли до лаборатории Паре; это было красивое и большое каменное здание, составлявшее собственность медика. Паре вынул из кармана ключ и, открыв дверь, вошел в прихожую, сопровождаемый грустным и задумчивым Бомануаром.
XVII. Воскрешение мертвых
Они вошли в большую комнату, облитую ровным светом, струившимся из круглого окна в потолке. Комната эта служила лабораторией и располагалась в самом верху дома, так что никакой шум не доходил до слуха медика, когда он работал здесь, и, кроме того, никто не мог проследить все тайны его работы. Несколько печатных книг, много исписанных пергаментов на латинском, греческом, коптском и армянском языках составляли библиотеку ученого Амбуаза Паре. Стол, стоявший у одной из стен, был заставлен колбами, ретортами и банками. В глубине комнаты стояла кровать.
– Сядьте, мой друг, – сказал врач, – в двух словах я вам объясню все. Сегодня утром я стал читать в одной из моих книг параграф об отравлениях, как вдруг услыхал настойчивый стук в дверь. Я велел открыть, и ко мне в комнату, рыдая, ворвался золотых дел мастер Никола, муж Арнудины. Он мне объяснил, что вскоре после ухода короля вошел к жене и хотел поцеловать ее, но нашел ее холодной и окоченелой. Он просил меня пойти с ним, так как ему казалось, что ее можно было спасти. Надеясь открыть какое-нибудь новое средство, я поспешил туда. Но, несмотря на все мои старания, Арнудину привести в чувство не удалось. Я не знал, чему приписать такую скоропостижную смерть, как вдруг ощутил странный запах, в точности походивший на запах платка, который вы мне показывали. Я удалил всех из комнаты и начал подробно все осматривать. Вскоре я убедился, что запах исходил из двух источников: из умывальной чашки, где вода имела этот запах, и этой склянки… в которой осталась еще одна капля. Посмотрите, если хотите, но не очень приближайтесь к этой склянке, испарение этой жидкости, наверное, смертельно. И вот в ту минуту, когда я был занят розысками, прибежали из Лувра позвать меня, уверяя, что король умер… Я тотчас же поспешил и увидел то, что вы уже знаете. Теперь я возвратился и не буду иметь покоя, пока не открою этой тайны.
И медик, закатав рукава, открыл ящичек и вынул оттуда различные бутылочки. Открыв одну из них и взяв золотую пластинку, он налил на нее немного кислоты, а в кислоту влил каплю из склянки Дианы.
– Это странно, – сказал Паре, внимательно наблюдавший действие этой смеси. – Не происходит никакой окраски! Ничего! Значит, здесь нет разъедающего вещества.
Медик замер в размышлении, подперев голову рукой.
– Да, да, – сказал он минуту спустя, – иначе быть не может. Тут сильное усыпляющее средство; взятое в большом количестве, оно смертельно. Но каким образом мог проглотить монарх такое значительное количество яда? Если Арнудина была замешана в этом, каким же образом умерла и она? О наука! Будь мне путеводителем в этом лабиринте тьмы!
При этих словах его блуждающие по комнате глаза упали нечаянно на занавес, скрывающий постель.
– Ага! – воскликнул он удовлетворенным тоном. – Я не могу дотрагиваться до священного тела короля для доискания причины его смерти; но это тело принадлежит мне, и в его внутренностях я буду искать разгадку его гибели…
И, встав с места, он открыл занавеску. Бомануар, о котором медик совсем забыл, издал громкий крик удивления и жалости.
Арнудина, все еще одетая в тот же самый костюм, лежала, как заснувшая, на постели. Руки ее были сложены на груди, сверкавшей ослепительной белизной.
– Боже!.. Какое прелестное создание! – шептал маркиз.
– Того же мнения придерживался и Франциск, – сказал Амбуаз Паре, который, будучи углублен в науку, никого и ничего не уважал. – И все же это прекрасное тело вскоре разложится, на этих губах не останется ни малейшей краски. Но прежде чем это случится…
И медик схватил свой скальпель.
– Боже! – воскликнул испуганный маркиз. – Ведь это святотатство!
– Вы называете святотатством то, что безжизненная материя служит для здравия живых созданий Бога? Разве вы не знаете, что тайны, открытые в трупах людей, дают мне возможность излечивать сотни живых. Полно, Бомануар, будьте же мужчиной!
Сказав это, медик совершенно обнажил грудь молодой женщины и, взяв поудобнее скальпель, готовился сделать разрез… Но неожиданно он побледнел и весь затрясся, так что Бомануар не мог не заметить его страха. Вооруженная скальпелем рука упала, прежде чем нанести удар.
– Что случилось, маэстро? – спросил Бомануар, испуганный внезапной переменой лица доктора.
– Содрогание… трепет… – шептал Паре. – Неужели остаток жизни сохранился в этом теле?..
И он прибавил, содрогаясь:
– Может быть, я находился в положении Весалия и чуть-чуть не взрезал плоть человека, который еще жив…
– Как? Она жива? – вскричал Бомануар. – Но признаки смерти… те же самые, как у короля… И если это правда…
Амбуаз уже больше не слушал его. Между бесчисленным множеством склянок, бывших в шкафу, он выбрал сильнодействующее средство и поднес к носу Арнудины. Мнимоусопшая вздрогнула всем телом.
– Она жива! – воскликнул Паре, почти обезумев от радости. – Да будет благословенно мое любопытство! Благодаря ему я спасу несчастную от самой ужасной смерти, а может быть, спасу и самого Франциска.
Между тем у любовницы короля признаки возвращения к жизни усилились: сперва она шевельнула рукой, потом головой и наконец открыла глаза. Сначала сознание было неясно, но вскоре оно вполне возвратилось. Она потянулась и села на кровати, но, увидав двух незнакомых мужчин, вскрикнула от страха.
– Не бойтесь ничего, дитя мое, – сказал Амбуаз Паре. – Я маэстро Амбуаз Паре, медик его величества, и по его приказу должен лечить вашу болезнь.
– Король? – спросила молодая женщина, сложив руки. – Так король жив?
– Я вам повторяю, что вы здесь по его приказанию.
Молодая женщина подняла глаза к небу, и взгляд ее был полон благодарности.
– Но, дочь моя, – прибавил медик, бросив выразительный взгляд на маркиза, как бы прося его содействия, – король имел ту самую болезнь, какая постигла вас. И так как мы думаем, что здесь кроется преступление, то покорнейше просим подробно рассказать все.