Иезуит
Тогда двинулся отряд Бомануара. Король, как и все другие, предполагал, что это делается для восстановления порядка, а потому войска, окружавшие ложу короля и костры, пропустили его без сопротивления.
Виконт де Пуа подошел к одному из палачей, приставил к виску его пистолет и приказал: «Развяжи приговоренных, или я пущу тебе пулю в лоб!» С другими палачами поступили так же, и они, видя перед собой великого коннетабля, повиновались. Для многих приговоренных освобождение запоздало, потому что они были довольно сильно обожжены. Но, несмотря на это, несчастных умирающих поместили на спинах лошадей. Что касается Доминико, то он почти не пострадал и без посторонней помощи мог ехать верхом.
Тогда наконец толпа поняла, в чем дело, и раздался истошный вой.
– Осужденных хотят увезти! – кричали из толпы неистово.
Но не было ни малейшей возможности сопротивляться отчаянному натиску воинов Бомануара и вольным каменщикам. Четверть часа спустя великий коннетабль и де Пуа со своей свитой исчезли из виду. Борьба на площади продолжалась еще долго и бешено. Король, видя, что приговоренных спасли, яростно кричал, приказывая во что бы то ни стало догнать беглецов. Наконец мало-помалу все успокоилось, и тогда все увидели, что множество убитых и раненых было результатом этого страшного смятения.
Герцог де Монморанси и герцог де Дамвиль, его сын, услышав о происшедшем и получив приказание короля, с невиданной поспешностью пустились в погоню. Но догнать беглецов было немыслимо, ибо Бомануара как великого коннетабля везде беспрепятственно пропускали; он же, кроме того, отдавал приказания задерживать всякого, кто за ним следовал. Тем не менее погоня преодолела все препятствия и несколько дней спустя уже нагоняла беглецов. Но они приближались к швейцарской границе, и с другой стороны ее вооруженные женевцы во главе с Кальвином радостно встречали своих братьев по вере. На швейцарской земле французов приняли с искренней любовью; что же касается протестантов, избежавших костра, то их почитали как мучеников за веру. Несмотря на ласковый прием, Бомануар и его друзья, увидев исчезающую за горизонтом французскую границу, глубоко вздохнули.
– Прощай, Франция! – шептал маркиз де Бомануар. – Прощай, земля моих предков, благородная страна, попавшая в руки инквизиторов и священников! Хотел бы я снова увидать мою родную страну, но свободной от иезуитов!
– Прощай, Франция! – сказал задумчиво граф де Пуа. – Моя родина, где я любил, страдал и совершал великие грехи, и там же искупил их жестокой жертвой. Оставляя тебя, я надеюсь снова увидеться с тобой.
– Не оплакивай Францию, отец! – сказал мрачно виконт де Пуа, бросая злобный взгляд на горы Юры. – Там нет более людей, там остались только фанатики; король наш изменился, и там царствует теперь повелитель не Лувра, а Рима… Хоть бы на этом все и остановилось!.. Но нет, я, как в тумане, вижу, что это еще не все. Я вижу иезуитов, захватывающих католическую власть. Нам не на что надеяться, отец, все кончено, ибо власть римского папы уступает место всемогуществу черного папы!
Часть вторая. Черный папа
I. Высокопреосвященный кардинал
Ватикан давно уже перестал считаться центром, вокруг которого вращался весь христианский мир. С Юлием II окончился средневековой период папства. Этот человек одно время думал, что с ним возобновляется древняя власть Григориев и Иннокентиев, покорителей народов и тронов. Повинуясь его голосу, Европа в первый раз соединилась с Камбре, чтобы притеснить цветущую республику, которая, как казалось, не слишком уважала приказания папы. Позже, когда Юлий стал опасаться чрезмерного усиления французов, он решил составить святой союз, созывая всех монархов Европы воевать против Франции, на что Европа, послушная папской воле, сейчас же откликнулась. Но после смерти Юлия II святой папский престол видел с каждым днем падение своей власти. Лютер поднял знамя Реформации, и за ним добровольно последовали принцы и народы; постепенно Германия, Швейцария, Голландия и Англия отшатнулись от папского престола.
Папы сами способствовали падению престижа католической религии. Весьма грустна и непривлекательна была история папства от Юлия II и далее; папы более заботились о себе и своих родных и отдавали богатство и имущество церкви своим родственникам, обеспечивая им роскошную жизнь, и в конце концов разорили Рим. Тем более нужно помнить, что после Тренского собора духовенство стало жить гораздо скромнее; но церкви это не принесло должной пользы, ибо гниение было в корне, у самого подножия престола великих римских пап.
В эпоху, в которую мы вводим читателя во дворец Ватикана, тогдашний папа не был испорченным человеком; напротив, если бы папский двор был тогда испорчен только поверхностно, то мог бы при нем исцелиться от своих недугов. Но порча была слишком велика, и поэтому крайне трудно было излечение. Итак, восседавший на папском престоле Юлий де Медичи из Милана, который принял имя папы Пия IV[38], был человек небольшого ума, но добрый, честный и неспособный на какие-нибудь подлости.
Мы продолжаем свой рассказ с 1565 года, когда Пий IV властвовал уже пять лет. В делах Франции и Европы произошли заметные перемены. Италия попала под власть Испании, когда она уже имела герцогство Милан и Неаполитанское королевство, когда все монархи, включая дожа Венеции, зависели от воли Мадрида.
Сам папа был самый усердный слуга Испании. Хотя между кардиналами были французские, австрийские и итальянские партии, но, даже соединившись все вместе, они не могли бы бороться против громадной силы католического короля святой коллегии. Это все стало ясно позже, когда папа Клемент хотел лишить церковного покаяния короля Генриха II и встретил протест со стороны решительных испанцев. В это время в римском приходе были кардиналы, которые носили звание покровителей короны Испании, Франции, Португалии и т. д. Это было просто тщеславное звание, сохранившееся с того времени, когда папы по своему желанию располагали коронами, и хотя оно теперь не имело никакого значения, но все-таки употреблялось как память былых времен.
Теперь введем читателя в помещение кардинала Юлиана де Санта Северина, покровителя короны Испании. Помещение его не было велико, но входивший в него сразу понимал, что попал в покои знатока и художника. Комнаты не были велики, но зато были весьма уютны и роскошно убраны. Драгоценные художественные вещи, бронзовые статуи Челлини, мраморные изделия резца знаменитого Донателло[39], картины великих мастеров Перуджино[40] и Рафаэля Санти[41] украшали стены комнаты. В кардинале Санта Северина можно было признать одного из тех покровителей искусства, которые во времена, более благоприятные для авторитета церкви, способствовали становлению великих художников, создавая им мировую славу и почет. Кардинал этот родился в бедном семействе и дошел до своего высокого положении благодаря лишь личным своим качествам и достоинствам. Все свои доходы он щедро жертвовал искусству, и даже слишком щедро, так как входил в долги. Очень часто папа, который его очень любил, помогал ему: но эти вспомоществования делались все реже и реже, так как сам папа уставал помогать ему.
Теперь продолжим повествование. Кардинал возвратился в один прекрасный день в свое помещение весьма раздраженным. Его старый лакей, прибежавший помочь ему переменить одежду, испугался, увидев его в таком дурном расположении духа.
– Монсеньор, – вскричал он, – что случилось?
– Ах, Сильвестр, я просто не знаю, в каком мире я нахожусь! – воскликнул кардинал, опускаясь на мягкий диван.
– Что же случилось? – повторил слуга.
– Вообрази себе, что мне пришла сегодня глупая мысль, спросить в долг две тысячи скудо у моего коллеги Медичи, самого богатого из кардиналов, который мог бы купить весь Рим, с папой в придачу…
– И он отказал вам? – воскликнул лакей удивленно. – Это кажется невозможно, потому что этот господин очень щедр!
– Ты послушай, как он со мной обошелся. «Две тысячи скудо! – сказал он мне. – Хорошо, монсеньор, я могу дать вам двадцать тысяч красивой флорентийской золотой монетой; но взамен этого я хочу…»
Сильвестр слушал с озабоченным лицом, потому что знал, чем кончится речь кардинала.
– И этот негодяй, – продолжал Санта Северина, – знаешь что потребовал у меня? Моего греческого Фавна, самую восхитительную вещь родинианской школы, может быть, работы самого Аполлония[42].
Надо сказать, что у кардинала Санта Северина были собраны лучшие образцы искусства, и завистники, пользуясь его нуждой, давали ему громадные деньги, лишь бы заполучить ту или другую драгоценную вещицу.
Сильвестр осмелился возразить своему хозяину.
– Но, монсеньор, – сказал он робко, – ведь у нас много фавнов из мрамора, и я полагаю, что того, которого вам привез капитан мальтийского судна, можно было бы уступить монсеньору Медичи, если он будет согласен…
Но он не мог окончить, потому что раздраженный кардинал соскочил с дивана и закричал:
– Замолчи, несчастный! Ты разве не знаешь, что всякая вещица, которая у меня здесь, дороже мне моей жизни! Об этом ты не смей рассуждать. Скажи мне лучше, где ты был?
– Монсеньор, я был у еврея также…
– Ну и что же? – спросил нетерпеливо кардинал.
– Он отказывается принять вашу двойную подпись, потому, он говорит, что город наполнен вашими подписями.
– Черт с ним! Скажи, ты был у эконома аббатства?
– Он более не имеет ни гроша, монсеньор, я уже несколько раз спрашивал у него… а теперь у нас все заложено.
«Обратиться к Пию невозможно, – раздумывал кардинал, – он резко отказал мне в последний раз, назвав меня плохим кардиналом и расточителем, а все-таки после смерти все мои богатства останутся Ватикану».
– Могу я вам напомнить, монсеньор, что у нас в доме давно уже нет ни гроша?
– Ах, Сильвестр, подожди до конца месяца; я получу тогда деньги из Испании и щедро тебя награжу.
– Но, монсеньор, мы находимся в крайнем затруднении: кучер вот уже два месяца содержит лошадей на свой счет.
– Пускай он продаст их и возьмет деньги себе; я буду ходить пешком: я еще молод и здоров. Ведь и у Иисуса Христа не было кареты.
Сильвестр грустно вздохнул. Кардинал махнул ему, и он удалился, ворча, но вскоре снова появился на пороге комнаты.
– Монсеньор, – сказал он, – там монах Еузебио из Каталонии желает говорить с вами по очень важному делу.
– Пусть войдет, – сказал кардинал, бывший, не в пример другим, очень любезен с низшими подчиненными.
Вошел отец Еузебио. В нем сразу можно было узнать испанца. Он был высокого роста, с угловатыми чертами костлявого лица; испанский монах приблизился с почти церемониальным уважением, но поклонился, не теряя все-таки своего достоинства.
– Может ли монсеньор кардинал терпеливо меня выслушать? – спросил он.
Этот вопрос не понравился монсеньору, так как он доказывал, что на его лице можно было заметить внутреннее беспокойство.
– Говорите, брат мой, – произнес он, стараясь улыбнуться, – но скорее, потому что если это очень длинно, то отложим на другой раз…
– О! Я весьма кратко объясню, – сказал монах. – Не угодно ли, монсеньор, взглянуть на это?
И монах вынул из кармана длинный футляр и положил его перед кардиналом. Кардинал открыл его, и возглас изумления раздался по комнате. Действительно, находившаяся в футляре вещь была достойна восхищения: распятие, сделанное из слоновой кости, потемневшее и пожелтевшее от времени. Вся душа художника, казалось, была вложена в это произведение. Лицо Спасителя было преисполнено страданий и казалось живым. В этой вещи искусство достигло высших пределов. Каждая жилка была выполнена чрезвычайно тщательно и искусно.
– Восхитительно! – произнес кардинал. – Откуда это распятие, преподобный отец?
– Из церкви Святой Марии в Сарагосе, – отвечал отец Еузебио.
– Испанская работа… и понятно: только испанцы, видевшие страдания при инквизиции, могли так точно передать их. Какая строгость формы! Тот, кто изваял это распятие, мог бы смело занять место возле божественного Микеланджело!
– Эта вещь принадлежит резцу бедного монаха, – сказал отец Еузебио. – Наш брат, который и не предполагал, что сотворит такое чудо. И не думали мы, что это творение послужит нам главным пособием и единственной надеждой нашей общины.
– Последним пособием? – воскликнул кардинал. – Разве вы собираетесь продать эту вещь?
– Да, я имею такое поручение от настоятеля монастыря, как видно из этого письма отца приора, с приложением печати ордена.
– И за какую же цену вам было поручено продать это? – спросил кардинал, едва взглядывая на вручаемое письмо.
– Если бы у меня было время, – сказал горько монах, – я мог обойти Европу и продать эту святую вещь за ту цену, которой она стоит, и этим поправить финансы общины… Но мы крайне нуждаемся, и если я могу тотчас получить за нее деньги, то я уступлю ее за… пятьсот скудо.
– Пятьсот скудо! Но она стоит в десять раз больше! – воскликнул кардинал, не в состоянии умерить свой восторг.
– Оценка вещи такой авторитетной личностью, как монсеньор, неоспорима… Но тем не менее пятьсот скудо пожалуйте, кардинал, и распятие ваше.
Кардинал молчал; крупные капли потекли по его лицу… Он уже успел вообразить, что вся его коллекция без этого сокровища ничего не стоит. Но пятьсот скудо!.. В то время, когда лакей пришел сообщить ему, что даже булочник больше не доверяет!..
– Преподобный отец, – начал кардинал с усилием, – я, конечно, сделал бы эту покупку, но… по некоторым обстоятельствам… я нахожусь в несколько затруднительном финансовом положении… Если моя подпись…
При этом лицо кардинала сразу вспыхнуло, что не ускользнуло от монаха.
– Я готов принять ее, – спокойно сказал испанец. – Прошу только указать банкира, который управляет делами монсеньора. Я рад, что наше распятие попадет в достойные руки.
Санта Северина молчал. Очевидно, тяжкая борьба происходила в его душе. Наконец, как ни сильна была страсть его к искусству, честность взяла верх.
– Возьмите ваше распятие… брат… – проговорил он прерывающимся голосом, – я не в состоянии купить его…
Лицо отца Еузебио изобразило полнейшее удивление.
– Как? Даже тогда, когда я довольствуюсь вашей подписью?
– Благодарю вас за доверие, преподобный отец, но я, как честный человек, обязан предупредить вас, что подпись моя ничего не стоит.
– Итак, оказалось правдой то, что я уже слышал от многих. Знаменитый кардинал Санта Северина, слава религии и искусства, разорен!
Кардинал гордо встал.
– Разорен или нет, – сказал он высокомерно, – я ни у кого не прошу помощи и никому не позволяю вмешиваться в мои дела.
– Никому?.. Даже человеку, который хочет спасти вас?
И отец Еузебио пристально поглядел в глаза покровителя короны Испании.
– Спасти? – повторил ошеломленный кардинал. – Разве это может быть, когда даже мой хороший приятель, кардинал…
– Кардинал де Медичи, хотите вы сказать, монсеньор, – проговорил спокойно монах, не обращая внимания на крайнее удивление Северина. – Да, он не отказался прийти к вам на помощь, но поставил невозможное условие, которое ваша оскорбленная гордость отринула…
– Отец преподобный, откуда вы это все знаете?
– Я уже вам сказал, монсеньор, что явился к вам как спаситель. Ведь мне интересно знать всю подноготную человека, которого я хочу спасти. И я хорошо все исследовал и открыл причину, доведшую вас до такого положения, хотя и честного, но весьма грустного для такой личности, как вы, который должен иметь силу и богатство Льва X, так как уже обладает благородством и просвещенным вкусом.
– И эта причина? – спросил кардинал, не замечая, что своими расспросами он подтверждал мотивы, которые предполагал монах.
– Вот она. Папа Пий Четвертый стар и хвор; и можно думать, что в скором времени святая коллегия будет созвана для избрания нового главы католического мира. Кардиналы, которые не могут претендовать на папский трон, желают, чтобы новый папа был избран по их вдохновению и выбору, потому что они до смерти боятся человека, намеченного уже теперь народом и духовенством для папской митры и как установителя папского величия. Этот человек, этот ожидаемый спаситель…
Отец Еузебио сделал точно рассчитанную паузу и прибавил:
– Это вы, монсеньор!
– Я! – воскликнул кардинал удивленно, хотя целых десять минут ждал этого слова.
– Да, вы… единственный по знанию и праведности жизни, могущий с успехом руководить крестовым католическим походом в пику протестантам; вы, который к знанию Сильвестра и храбрости Юлиана II присоединяете умственное величие Льва X и дадите наконец церкви настоящего папу.
Кардинал самодовольно улыбался. Монах продолжал:
– И вот почему: ваши коллеги делают вид, что расположены к вам, но они боятся вас и жаждут вашего разорения. Но вы не пугайтесь их ловушек; я хотя беден и не знатен, но имею столько силы, что смело могу сказать вам: «Кардинал Санта Северина, вы будете папа и король!»
И стройная фигура монаха приняла при этих словах гордую осанку.
Кардинал опять хотел сыронизировать на счет будущих благ, но ему пришли на память сетования лакея и кучера, и горькая гримаса изобразилась на его лице.
– Монсеньор как будто не верит в мои предсказания? – спросил монах.
– О! В настоящую минуту я вовсе не думал о вашем предсказании, – сказал грустно кардинал, – совсем другое меня занимает. Можете ли вы думать, какой приказ я отдал лакею перед вашим приходом? Не знаете; так я вам скажу: я приказал ему продать лошадей, чтобы было на что есть и пить. С этих пор я принужден буду ходить пешком.
Глаза монаха заблестели от радости, когда он увидал, что одержал победу.
«Наконец!.. – говорил он про себя. – Долго пришлось нам ждать… слишком долго… но наконец час настал, и этот человек принадлежит нам…»
II. Иезуит действует
Отец Еузебио весь просиял, его угловатое костлявое лицо сделалось почти красивым.
– Ваше преосвященство, позволите мне сесть, – сказал он скромно, – я стар, и усталость…
– Ах, простите, преподобный отец! – воскликнул кардинал, сконфуженный. – Я был так поглощен своими мыслями и неприятностями, что совсем забыл… Но могу вас уверить, я так огорчен…
– Ваше преосвященство смущаете меня своими новыми извинениями, – сказал просто отец Еузебио. – Все знают, насколько монсеньор любезен с низшими… Итак, мы говорили, – продолжал монах, – что кардинал Санта Северина по своим достоинствам и по общему мнению предназначен для папской тиары. Другие кардиналы завидуют будущему папе и ищут случая разорить его, прежде чем он одержит окончательную победу.
– Но я уже вам сказал, – повторил Санта Северина, – что я разорен и что через какое-то время крах моих финансов будет полным и, может быть, постыдным.
– Мне кажется, – сказал монах, – монсеньор не представляет хорошо, как велико его разорение?
– Что же вы можете еще сообщить мне? – воскликнул несчастный кардинал. – Скажите все, преподобный отец, я уже ко всему приготовился.
– Извольте слушать. Кредиторы монсеньора, видя, что им ничего не уплачивается, и видя, что все деньги ваши растрачиваются на художественные произведения, просили у святого отца позволения начать опись всех антикварных вещей в этом самом помещении.
– Но Пий не дал на это позволения! – возразил, волнуясь, кардинал. – Он один из лучших моих друзей, мы с ним были с детства.
– Пий вынужден был дозволить, ибо у него, в числе просителей, был кардинал де Медичи, который желает во что бы то ни стало присвоить себе художественные сокровища, которые ваше преосвященство отказались продать ему.
– Но это подлость! – воскликнул, почти плача, кардинал. – Воспользоваться моим несчастьем… чтобы…
– Монсеньор несправедлив, – заметил ему монах. – Страсть, которой одержим кардинал де Медичи, совершенно тождественна с той, которая горит в сердце вашего преосвященства; а кто находится под влиянием такой страсти, тому трудно сопротивляться ее притягательной силе! Подумайте, монсеньор, ведь ваша коллекция считается самой лучшей в Риме!
– Это правда, – ответил кардинал с наивной гордостью. – Страшно подумать, что вся коллекция разбредется по свету, разрознится, попадет бог знает в чьи руки.
– Но, без сомнения, кардинал де Медичи приобретет всю коллекцию, – сказал монах, желая утешить его, но вместо того растравляя больше его рану.
Действительно, с Санта Северина произошла перемена, когда он услыхал эти слова, и скорбь его превратилась в ярость.
– Это он! – вскричал кардинал. – Он виновник моего разорения, и он хочет извлечь из него пользу!.. Мой мрамор… мои картины… пойдут услаждать глаза того, который столько времени шпионил за ними и который не постыдился прибегнуть к подлости, чтобы только получить их! Нет, я скорее все уничтожу…
– Ах, монсеньор, вы не заботитесь о будущем, которое вас ожидает? Вы помните, что каждый скандал отдаляет вас от папской тиары?
– Тиара! – воскликнул кардинал. – В самом деле, перспектива тиары стоит, чтобы ее лелеял тот, кто не уверен, что будет завтра спать под своей кровлей!
– Монсеньор, – продолжал отец Еузебио торжественно, – я уже сказал вам, что пришел как спаситель сюда. Выслушайте меня. Ваши долги доходят до двухсот тысяч скудо, сумма слишком большая, чтобы частный человек мог уплатить ее…
– Это правда, конечно, – шептал кардинал.
– Теперь вот что мне поручили предложить вам. Ваши долги будут полностью уплачены, и уполномоченный моими господами купил все ваши долговые обязательства и держит их для вашего распоряжения. Кроме того, мои господа обязуются предложить вам ежегодную субсидию в десять тысяч скудо и доставить вам богатое аббатство, которое даст возможность удовлетворить все ваши благородные художественные вкусы.
– Но кто эти господа? – прервал кардинал, думая, что все это ему снится. – И кто же вы, который только что просил у меня пятьсот скудо за распятие, а теперь…
– А теперь осмеливается предлагать миллионы! Вы это хотите сказать, ваше преосвященство?
Кардинал утвердительно кивнул.
– Я сам по себе ничего не значу, – продолжал монах, – я всего лишь уполномоченный монастыря святой мадонны из Пилара! Я бедняк. Но для вас, монсеньор, я представитель самого могущественного общества, которое только существует, для которого ни богатство, ни время, ни человеческая жизнь ничто, потому что оно имеет свое начало на небесах и будет существовать вечно… Я представитель общества Иисуса, монсеньор.
Кардинал даже привстал от удивления. Действительно, в Риме имели весьма смутное понятие об этом обществе. Основанное четверть века назад, тайное общество работало главным образом для приобретения влияния во Франции и Испании. Во Франции главным помощником оно имело принцев Лотарингского дома, которые намеревались изменить порядок наследования трона: то есть устранить дом Валуа и занять трон самим; но своими силами это они не могли привести в исполнение, а сделали с помощью религиозной распри, став ярыми защитниками католичества, духовенства в иезуитов.
В Испании главный представитель и деятель общества был сам король Филипп II[43], ярый фанатик, для которого религия была предлогом и средством управления. Он был настоящим основателем католического пробуждения, которым был полон тот век и которое так широко распространилось в будущем; и общество Иисуса настолько тесно было связано с Эскуриалом, что в его статуте было установлено, что генерал ордена обязан быть подданным Испании.
Но Риму, куда все эти слухи доходили, как слабое эхо, общество Иисуса представлялось только как один из многих религиозных орденов, возникших в эти годы и имевших целью препятствовать реформе. Даже на иезуитов глядели как на самых покорных и безвредных для святого престола и имели твердую уверенность в их слепом повиновении папе.
Поэтому не без причины кардинал Санта Северина удивился, услышав такое великолепное предложение от имени общества, почти совсем ему не известного.
– Общество Иисуса? – удивился он. – Разве оно получило от испанского короля сокровища Индии?
– Монсеньор, не теряйте времени на шутки над нами; мы весьма сильны, и я вам тотчас же дам этому доказательство.
Отец Еузебио вынул из кармана довольно большой сверток и сказал:
– Это, монсеньор, ваши долговые обязательства; общество дало приказание их скупить, и они скуплены. Теперь уполномоченный ордена в Риме – ваш единственный кредитор; один он может присвоить себе ваши драгоценные коллекции и распоряжаться ими по своему усмотрению. Я думаю, этого доказательства нашей власти вам вполне достаточно.
Кардинал онемел от изумления и ничего не ответил.
– Полно, монсеньор, – прибавил монах, – не вашей светлой голове удивляться всему этому. Примите наши дары и будьте нашим; мы обеспечим вам богатую, счастливую жизнь, пока Пий будет жить, и возведем вас на папский престол при первой вакансии. Ведь мы располагаем голосами испанских кардиналов, которые составляют здесь большинство. Кроме того, ваши личные достоинства и уважение, которое питает весь приход к вашей личности, сделают ваш выбор неминуемым.