Фиеста. Вешние воды

– А все-таки я хочу в Южную Америку.

– Послушайте, Роберт: ничего не изменится от того, что вы поедете в другую страну. Я все это испробовал. Нельзя уйти от самого себя, переезжая с места на место. Тут уж ничем не поможешь.

– Но вы никогда не ездили в Южную Америку.

– Далась вам Южная Америка! Если вы поедете туда в теперешнем вашем настроении, все будет по-прежнему. Париж – хороший город. Почему вы не можете жить настоящей жизнью в Париже?

– Мне осточертел Париж, осточертел Латинский квартал.

– Не ходите туда. Курсируйте сами по себе и посмотрите, что с вами случится.

– Со мной никогда ничего не случится. Я как-то прошатался один всю ночь, и ничего не случилось, только полицейский на велосипеде остановил меня и велел предъявить документы.

– Разве город не хорош ночью?

– Я не люблю Парижа.

Вот вам, извольте. Мне было жаль Кона. Я ничем не мог ему помочь, потому что я сразу наталкивался на обе его навязчивые идеи: единственное спасение в Южной Америке, и он не любит Парижа. Первую идею он вычитал из книги и вторую, вероятно, тоже.

– Ну, – сказал я, – мне надо подняться наверх – отправить телеграммы.

– Вам непременно нужно идти?

– Да, я должен отправить телеграммы.

– Ничего, если я пойду с вами и посижу в редакции?

– Пожалуйста.

Он сидел в первой комнате, читал газеты и журнал «Редактор и издатель», а я целых два часа усердно стучал на машинке. Потом я разобрал рукописи по экземплярам, сделал пометки, положил все в большие конверты и вызвал курьера, чтобы он отнес их на вокзал Сен-Лазар. Я вышел в другую комнату, и там в большом кресле сидел Роберт Кон и спал. Он спал, положив голову на руки. Мне жаль было будить его, но я хотел запереть редакцию и уйти. Я тронул его за плечо. Он замотал головой.

– Не могу я этого сделать, – сказал он и глубже зарылся головой в скрещенные руки. – Не могу. Ни за что не сделаю.

– Роберт, – сказал я и потряс его за плечо.

Он поднял голову, улыбнулся и заморгал глазами.

– Я сейчас говорил что-нибудь?

– Говорили. Но я не расслышал.

– Господи, какой дурацкий сон!

– Это моя машинка усыпила вас?

– Должно быть. Я прошлую ночь совсем не спал.

– Почему?

– Разговаривали, – ответил он.

Я легко мог представить себе их разговор. У меня скверная привычка представлять себе своих друзей в спальне. Мы отправились в кафе «Наполитен» выпить аперитив и смотреть вечернее гулянье на бульварах.

Глава третья

Был теплый весенний вечер, и после того как Роберт ушел, я остался сидеть за столиком на террасе кафе «Наполитен» и в наступающей темноте смотрел на вспышки световых реклам, на красные и зеленые сигналы светофоров, на толпу гуляющих, на фиакры, цокающие вдоль края сплошного потока такси, и на «курочек», проходивших по одной и парами в поисках ужина. Я смотрел на хорошенькую женщину, которая прошла мимо моего столика, и смотрел, как она пошла дальше по улице, и потерял ее из виду, и стал смотреть на другую, а потом увидел, что первая возвращается. Она снова прошла мимо меня, и я поймал ее взгляд, а она подошла и села за мой столик. Подскочил официант.

– Что ты будешь пить? – спросил я.

– Перно.

– Маленьким девочкам вредно пить перно.

– Сам маленький. Гарсон, рюмку перно.

– И мне рюмку перно.

– Ну как? – спросила она. – Хочешь время провести?

– Да. А ты?

– Там видно будет. В этом городе разве угадаешь?

– Ты не любишь Парижа?

– Нет.

– Почему ты не едешь в другое место?

– Нет другого места.

– А чем тебе здесь плохо?

– Да, чем?

Перно – зеленоватый суррогат абсента. Если налить в него воды, оно делается беловатым, как молоко. Вкусом напоминает лакрицу и сначала подбадривает, но зато после раскисаешь. Мы пили с ней перно, и у нее был недовольный вид.

– Ну, – сказал я, – может быть, ты угостишь меня ужином?

Она ухмыльнулась, и я понял, почему она упорно не хочет смеяться. С закрытым ртом она была очень недурна собой. Я заплатил за перно, и мы вышли на улицу. Я кликнул фиакр, и он подъехал к тротуару. Удобно усевшись в медлительном, мягко катящем фиакре, мы поехали по широкой, сияющей огнями и почти безлюдной авеню Оперы, мимо запертых дверей и освещенных витрин магазинов. Фиакр миновал редакцию «Нью-Йорк геральд», где все окно было заставлено часами.

– Зачем столько часов? – спросила она.

– Они показывают время по всей Америке.

– Не остри.

Мы свернули на улицу Пирамид, проехали по тесной рю де Риволи и через темные ворота въехали в Тюильри. Она прижалась ко мне, и я обнял ее. Она взглянула на меня, ища поцелуя. Она коснулась меня рукой, и я отодвинул ее руку: