Три товарища и другие романы

– Почему? – с удивлением спросил Фердинанд, подходя к нему. – Вам не нравится?

– Нравится. Но мне бы хотелось, чтобы она побыла пока здесь…

– Не понимаю…

Булочник взглянул на меня в поисках помощи. Я понял – он боялся повесить портрет дома, где хозяйничала теперь чернявенькая стерва. А может, ему было неловко перед покойницей.

– Но, Фердинанд, – сказал я, – портрет ведь может повисеть и здесь, если он будет оплачен…

– Ну, это само собой…

Булочник с облегчением вынул из кармана чековую книжку. Они с Фердинандом подошли к столу.

– За мной оставалось четыреста марок? – спросил булочник.

– Четыреста двадцать, – сказал Фердинанд, – с учетом скидки. Хотите квитанцию?

– Да, – сказал булочник. – Порядка ради.

Оба молча занялись писанием – один чека, другой квитанции. Оставшись у окна, я огляделся. В сумеречном полусвете со стен мерцали лица невостребованных и неоплаченных портретов в золоченых багетах. Это походило на собрание потусторонних призраков, и казалось, что все они уставили неподвижный взгляд на портрет у окна, который должен был к ним присоединиться и на который вечернее солнце бросало последний отблеск жизни. Странное настроение создавала эта картина – двое согбенных и пишущих за столом, тени и многочисленные немые портреты.

Булочник снова подошел к окну. Его красноватые, воспаленные глаза походили на стеклянные шары, рот был полуоткрыт, нижняя губа отвисала, и были видны нечистые зубы – фигура печальная и смешная. Этажом выше кто-то стал наигрывать на пианино, всего несколько повторяющихся тактов, для разминки пальцев. Звуки были высокие и царапающие. Фердинанд Грау, оставшись у стола, зажег себе сигару. Спичка, вспыхнув, осветила его лицо. Из-за маленького красноватого огонька залитое синими сумерками помещение показалось невероятно огромным.

– А можно еще изменить кое-что в портрете? – спросил булочник.

– Что именно?

Фердинанд подошел поближе. Булочник показал на драгоценности.

– Можно их убрать?

Та самая тяжелая брошь, на которой он настаивал, когда делал заказ.

– Конечно, – сказал Фердинанд, – да они и мешают. Портрет только выиграет, если они исчезнут.

– Вот и мне кажется. – Он помялся. – А во что это обойдется?

Мы с Фердинандом обменялись взглядами.

– Это ничего не будет стоить, – великодушно произнес Фердинанд. – Напротив, кое-что причитается вам назад. Ведь работы становится меньше.

Булочник встрепенулся. На миг показалось, что он согласится с этим. Но потом он решительно заявил:

– Нет, нет, оставьте, ведь вам пришлось это все рисовать…

– И это правда…

Мы ушли. На лестнице, глядя на сгорбленную спину булочника, я растроганно думал, что в этой истории с брошью в нем заговорила совесть. И было как-то не по себе от мысли, что я нагреваю себе руки на «кадиллаке». Но потом я подумал о том, что частью своей искренней скорби по усопшей жене он обязан только тому, что эта чернявенькая, что ждала его дома, оказалась такой стервой, и снова приободрился.

– Мы могли бы потолковать о деле у меня дома, – сказал булочник, когда мы вышли на улицу.

Я кивнул. Меня это вполне устраивало. Булочник хоть и полагал, что в своих четырех стенах он будет сильнее, но я-то рассчитывал на поддержку брюнетки.

Она уже поджидала нас в дверях.

– Приношу вам свои самые сердечные поздравления, – сказал я, не давая булочнику раскрыть рот.

– С чем же? – быстро спросила она, метнув на меня юркий взгляд.

– С вашим «кадиллаком», – ответил я как можно непринужденнее.

– Киса! – бросилась она на шею булочнику.

– Но это все еще вовсе не… – пытался он выпутаться из ее объятий и объясниться. Но она не отпускала его, а, пританцовывая, крутилась с ним по комнате, не давая ему говорить. Передо мной попеременно возникала то ее хитрая, подмигивающая мордочка, то его постная и укоризненная, тщетно протестующая головка мучного червя.

Наконец ему удалось высвободиться.

– Да мы вовсе еще ничего не решили, – выдохнул он.

– Решили! – сказал я со всей сердечностью. – Положитесь на меня – выторгую я у него эти последние пятьсот марок. Вы заплатите за «кадиллак» всего семь тысяч – и ни пфеннига больше! Согласны?

– Конечно! – поспешно воскликнула чернявенькая. – Ведь это и впрямь недорого, киса…

– Да постой ты! – Булочник протестующе поднял руку.

– Ну что с тобой опять! – напустилась она на него. – То говорил, что берешь машину, то опять вдруг не хочешь!

– Да хочет он, – вставил я, – мы уже обо всем договорились.

– Ну вот, киса, к чему ж ты тогда… – Она опять прильнула к нему своей обширной грудью, а он опять забарахтался, пытаясь освободиться. Лицо он сделал сердитое, однако сопротивление его заметно слабело.

– «Форд»… – произнес он.

– Будет, конечно же, принят в счет оплаты…

– Четыре тысячи марок…

– Стоил он когда-то, не так ли? – спросил я самым участливым тоном.

– Пойдет в счет оплаты за четыре тысячи марок, – твердо заявил булочник. Наконец-то он обрел точку опоры для контратаки против ошеломительного натиска. – Машина ведь почти новая…

– Новая, – подхватил я, – после колоссального ремонта…

– Сегодня утром вы сами со мной соглашались…

– Сегодня утром речь шла о другом. Новое и новое – это большая разница, и зависит она от того, покупаете вы или продаете. Чтобы стоить четыре тысячи марок, ваш «форд» должен иметь бамперы из чистого золота.

– Четыре тысячи – или ничего не выйдет, – упрямо заявил булочник. Он вернулся к своему старому образу и, казалось, твердо намерен стереть всякие следы недавнего наплыва сентиментальности.