Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне

– Который час, вахмистр? – спросил он.

У него были часы. Но слишком уж странным ощущением было отсутствие страха перед полицейским.

– Пять, – буркнул полицейский.

– Спасибо. – Керн медленно спускался по лестнице. Ему хотелось бежать бегом. Только теперь он поверил, что все это было правдой.

Большая приемная комитета по делам беженцев была переполнена людьми. Несмотря на это, она странным образом казалась пустой. В полутьме как тени сидели и стояли люди. Почти никто не разговаривал. Все, что касалось каждого из них, было сотни раз сказано и повторено. Теперь оставалось только одно – ждать. Это был последний барьер перед отчаянием.

Больше половины присутствующих были евреи. Около Керна сидел бледный человек с грушевидным черепом, который держал на коленях футляр со скрипкой. Напротив сгорбленный старик со шрамом на бугристом лбу нервно сжимал и разжимал руки. Рядом сидели, тесно прижавшись друг к другу, светловолосый юноша и девушка. Они крепко держались за руки, словно боялись, что, если хоть на минуту ослабят внимание, их оторвут друг от друга. Они не смотрели друг на друга, они смотрели куда-то в пространство, куда-то в прошлое, и их глаза были пустыми от нежности. Сзади них сидела толстая женщина, которая беззвучно плакала. Слезы стекали из ее глаз по щекам, по подбородку, на платье; она не обращала на это внимания и не пыталась сдерживаться. Ее руки неподвижно лежали на коленях. В обстановке этой молчаливой печали и отчаяния непринужденно играл ребенок. Это была девочка лет шести. Живая и нетерпеливая, с блестящими глазами и черными локонами, она ни секунды не стояла на месте. Перед человеком с грушевидным черепом девочка остановилась. Мгновение она смотрела на него, потом показала на футляр, который он держал на коленях.

– Там скрипка? – спросила она звенящим требовательным голосом.

Человек минуту смотрел на ребенка, словно не понимая. Потом кивнул.

– Покажи, – сказала девочка.

– Зачем?

– Я хочу посмотреть.

Скрипач колебался мгновение, потом он открыл футляр и вынул инструмент. Скрипка была завернута в шелковый лоскут фиолетового цвета. Он осторожно развернул лоскут.

Девочка долго смотрела на скрипку. Потом она тихонько подняла руку и потрогала струны.

– Почему ты не играешь? – спросила она.

Скрипач не отвечал.

– Сыграй что-нибудь, – повторила девочка.

– Мириам! – крикнула из другого угла комнаты женщина с грудным ребенком на коленях. Ее голос звучал тихо и подавленно. – Иди ко мне, Мириам!

Девочка не слушала. Она смотрела на скрипача.

– Ты не умеешь играть?

– Я умею играть, но…

– Почему же ты тогда не играешь?

Скрипач смущенно огляделся. Его большая разработанная ладонь обнимала гриф инструмента. Люди начали обращать на него внимание. Он не знал, куда смотреть.

– Я же не могу здесь играть, – заявил он наконец.

– Почему? – спросила девочка. – Поиграй. Здесь скучно.

– Мириам! – крикнула мать.

– Ребенок прав, – сказал старик со шрамом, сидевший около скрипача. – Сыграйте. Может быть, это немного отвлечет нас всех. Это ведь, очевидно, не запрещается.

Скрипач колебался еще мгновение. Потом он вынул из футляра смычок, подтянул его и положил скрипку на плечо. Чистый ясный звук поплыл по комнате.

У Керна было такое ощущение, словно что-то коснулось его. Словно чья-то рука что-то перевернула в нем. Он пытался сопротивляться – и не мог. Он чувствовал это кожей. Она вдруг стянулась, как в ознобе. Потом расправилась, и осталось только тепло.

Дверь кабинета отворилась. Появилась голова секретаря. Он вышел в приемную, оставив дверь в кабинет открытой. Дверь была ярко освещена. В кабинете уже горел свет. Маленькая искривленная фигурка секретаря вырисовывалась в дверном проеме темным пятном. Он, видно, хотел что-то сказать, но ничего не сказал. Он слушал, склонив голову на плечо. Медленно и бесшумно, словно ее притворила невидимая рука, дверь за ним закрылась. Осталась только скрипка. Она заполнила тяжелый мертвый воздух комнаты, и казалось, что все изменилось, что немое одиночество многих маленьких существ, сгорбившихся в тени стен, слилось в одну великую печаль, в один общий жалобный стон.

Керн положил руки на колени. Он опустил голову и отдался течению. У него было такое чувство, что поток уносит его куда-то прочь из комнаты, далеко – к себе самому и к чему-то неизвестному. Маленькая черноволосая девочка сидела на корточках около скрипача. Она сидела тихо и неподвижно и смотрела на него не отрываясь.

Скрипка замолчала. Керн немного играл на фортепьяно и понимал в музыке настолько, чтобы оценить великолепное исполнение.

– Шуман? – спросил старик со шрамом.

Скрипач кивнул.

– Сыграй еще, – сказала девочка. – Сыграй что-нибудь, чтобы смеяться. Здесь очень грустно.

– Мириам! – тихо окликнула мать.

– Хорошо, – сказал скрипач. Он снова поднял смычок.

Керн оглянулся. Он увидел опущенные головы и откинутые назад белеющие в полутьме лица, он увидел печаль, отчаяние и мягкое просветление на их лицах, вызванное на несколько мгновений звуками скрипки, и он подумал о том, что видел много таких комнат, наполненных отверженными, чья единственная вина заключалась в том, что они родились и жили на свете. Это было, и в то же время была такая музыка. Это казалось непостижимым. Это было бесконечным утешением и одновременно чудовищной насмешкой. Керн видел, что голова скрипача лежала на скрипке, как на плече возлюбленной. «Я не погибну, – думал он, следя, как в большой комнате сгущались сумерки, – я не хочу погибать, жизнь прекрасна и полна желаний, а я еще не знаю ее, эта мелодия – это крик, зов в далекие леса, в неизвестные дали, в неизведанные ночи, я не хочу погибать!»

Только через несколько мгновений он заметил, что стало тихо.

– Что это было? – спросила девочка.

– Это были «Немецкие танцы» Франца Шуберта, – хрипло произнес скрипач.

Старик рядом с ним рассмеялся.

– «Немецкие танцы»! – Он провел рукой по шраму на лбу. – «Немецкие танцы», – повторил он.

Секретарь зажег свет.

– Следующий, – сказал он.

Керн получил направление в отель Бристоль и десять талонов в столовую на Венцельсплатц[7 - Вацлавская площадь.]. Получив талоны, он почувствовал, что голоден. Он почти бежал по улицам, боясь опоздать.

Он не ошибся. Все места в столовой были заняты, и ему пришлось ждать. Среди посетителей он заметил своего бывшего университетского профессора. Он уже хотел подойти и поздороваться, потом опомнился и отказался от этой мысли. Он знал, что многие эмигранты не любят, когда им напоминают о прошлой жизни.

Потом вдруг он заметил, что вошел скрипач и в нерешительности остановился. Керн помахал ему. Скрипач удивленно посмотрел на него и медленно приблизился. Керн смутился. Когда он увидел скрипача, ему показалось, что они давно знакомы; только теперь он сообразил, что они ни разу не разговаривали.

– Простите, – сказал он. – Я слышал, как вы играли, и я подумал, что вы здесь ничего не знаете.

– Так оно и есть. А вы?

– Я здесь уже был два раза. Вы давно из Германии?