Человек из Назарета

Считается, что именно в эти дни, когда гостила Мария у Елизаветы, сложила она песню, что была одновременно и молитвой. Однажды утром, когда кормила она цыплят, слова явились ей:

– Душа моя прониклась величием Господа моего, и возрадовалась я, провидя Спасителя, ибо бросил он благосклонный взор на самую скромную из рабынь своих. И узнала я от него, что благословенной буду я в чреде поколений, и сила его и слава снизойдут на меня [5 - В своем романе «Человек из Назарета» Э. Бёрджесс опирается на тексты Священного Писания – не только канонические, но и апокрифы. Но, вводя материалы Библии и Евангелия в свой текст, он дает не столько их точное, следующее канону изложение (как это представлено, допустим, в Библии короля Якова), но предлагает свою, художественную интерпретацию священных текстов, подчас далеко отходящую от «буквы» Писания. Русский перевод, в целом ориентируясь на дух и букву синодального перевода, в соответствующих местах также, повинуясь воле писателя, отклоняется от евангелического канона. – Примеч. пер.].

И замолчала Мария, словно ей требовалось время, чтобы сердцем своим принять то, что было дано ей. Слова же ее записал Захария, который за время своей немоты стал изрядным писателем, и занес молитву Марии на табличку, которую позже, всю в пыли, нашли в доме его, когда ни его, ни жены его уже не было в живых. Мария же два дня спустя продолжила, поглаживая одного из двух осликов, пасущихся за домом на свежей траве:

– Да святится имя его! И милость его прольется на поколения тех, кто страшится его. Руки его – это руки, полные мощи. Он рассеял гордых в сердце своем, низложил сильных с престолов их и вознес смиренных. Насытил он алчущих, а богатых отпустил с ничем.

И уже через несколько дней, собирая цветы, завершила она свою песнь-молитву:

– И принесет он свободу Израилю, и выполнит обещание свое, данное отцам народа нашего, и будет вечно милостив к семени Авраамову. Аллилуйя! Аллилуйя!

Захария, хоть и был поражен немотой, здоровьем отличался отменным и аппетита не терял. Однажды за обедом он принял самое деятельное участие в разговоре, который его жена вела с родственницей своей, – кивал, хмыкал и посвистывал всякий раз, когда разговаривавшие ждали от него поддержки.

– Думаешь, он поверит? – спросила Елизавета, проглотив изрядную порцию жареной рыбы.

– Поверит! Ведь и к нему явится ангел Господень.

Захария, услышав эти слова, скорчил гримасу ужаса, показывая, какого страха он натерпелся, когда встретился с архангелом.

– Все свершится в свое время и по воле Господа, – проговорила Елизавета. – Сначала ему предстоит пройти испытание сомнениями. Однако наш Господь – большой шутник, если устроил так, что и его сын, и тот, кто должен провозвестить его приход, зачаты там, где зачатие невозможно. И родятся эти дети не из похоти, не из страстных объятий, но из чрева, не знающего мужского семени, и чрева, давно иссохшего. Я думаю, Захария, тебе следует это именно так записать.

Муж ее кивнул – раз, другой, третий, после чего издал гортанный звук, словно собирался заговорить. Но это, увы, была лишь рыбная кость, застрявшая у него в горле.

Похлопав Захарию по спине, Елизавета спросила:

– А что твой Иосиф? Способен он понять пути Господа нашего?

– Он – хороший человек, и почти святой. Но он – простой плотник, а не пророк или поэт.

– Он знает, зачем ты здесь?

– Я сказала ему, что ищу твоего благословения перед свадьбой. В конце концов, ты – моя ближайшая родственница. И я предупредила Иосифа, что некоторое время поживу у тебя.

– Да, – согласилась Елизавета. – Осталось совсем немного. И хорошо, что ты будешь со мной, когда все произойдет. А когда ты отправишься домой, новости побегут, опережая тебя, и твой Иосиф будет готов к тому, чтобы поверить в то, что ты ему расскажешь.

– Готов, да не вполне, – покачала головой Мария. – Наверняка и разочарование испытает, и в ярость впадет. Но я буду молить ангелов Господних, чтобы…

– Чтобы что, дитя мое?

– Чтобы ярость и разочарование его были недолгими.

А Захария все кивал и кивал.

Впрочем, новость о том, что Елизавета носит под сердцем дитя, уже достигла Назарета. Однажды утром, занимаясь перед дверями своей мастерской шлифовкой воловьего ярма, Иосиф разговаривал об этом c неким Иоафамом, средних лет булочником, который известен был своим скептическим складом ума.

– Немало глупостей приносят в Назарет караваны из Айн-Карема, – сказал булочник.

– Но не меньше и правды, – отозвался Иосиф. – И вот что я тебе скажу. Мне кажется, Мария знала об этом.

– Но каким образом? – спросил стоящий рядом другой человек, по имени Исмаил. – Увидела это во сне?

– А почему бы и нет? Мы много чего узнаем из снов.

– И все-таки это какое-то безумие, – не унимался Иоафам. – Это что, та Елизавета, которая замужем за этим, как его – немым священником?

– Ну да, – ответил Иосиф. – Троюродная сестра Марии.

– Все равно не верится, – ухмыльнулся Иоафам. – Как будто Господь у них на побегушках. Раз – и священник онемел! Другой раз – и вот вам, он уже папаша!

– Нет никакой гарантии того, что будет сын, – сказал Исмаил. – Они, наверное, ходят, раздувшись от важности – вот как Господь к нам милостив. А потом раз – и дочка!

– Вряд ли Господь станет заморачиваться из-за дочки, – предположил Иоафам. – И все-таки, каким образом он сообщил эту новость священнику? А тот – своей жене? Ведь он же немой.

– Она умеет читать, – ответил Иосиф. – Я это точно знаю. Он наверняка все записал, а она прочитала. У них очень дружная семья. И не бедная. И, кстати, они родня царю. Далекая, но – родня.

– Это ни о чем не говорит, – покачал головой Иоафам.

И, секунду помолчав, спросил:

– И когда же ты нас пригласишь на свадьбу?

– Еще не скоро, – отозвался плотник. – Мы только что обручились.

– Только что обручились, – с нарочитой важностью произнес Иоафам, – а зазноба твоя уже укатила.

– Поосторожнее, – предупредил Иосиф, взвешивая на руке отполированное ярмо. – Поосторожнее, Иоафам. Всему есть пределы.

Исмаил, старик со впалой грудью, принялся кашлять.

Иоафам и здесь нашел, к чему привязаться.

– Вот оно, напоминание о том, что все мы смертны. Как это говорится? «Помни, несчастный! Кашель – это звук пилы, разрушающей древо твоей жизни»…

– Что-то я не помню такого стиха в Писании, – откашлявшись, проговорил Исмаил.

– Это я только что придумал. Я – пророк Иоафам.

И, ухмыльнувшись в последний раз, булочник повернулся и пошел на противоположную сторону улицы, к своим противням.

Глава 6

Когда же Елизавете пришло время родить, повивальных бабок явилось гораздо больше, чем было необходимо. Сошлись и съехались они со всей округи, и каждой страшно хотелось принять участие в столь необычных родинах, или хотя бы быть рядом, чтобы увидеть то, что всякий здравомыслящий человек посчитал бы невозможным, невероятным и, строго говоря, нереальным. Конечно, такого рода случаи могли быть описаны в книгах, но повивальные бабки, как правило, книг не читают. Конечно, что-то подобное мог в своих книжках вычитать Захария, священник, но он оставался нем и, как знали бабки, уже начинал впадать в старческое слабоумие. Тем не менее все признаки того, что Елизавета готовится родить, были налицо – большой живот ее судорожно напрягался, она обливалась потом, когда схватки накрывали ее, – такое не изобразишь, не притворишься.

А затем, довольно легко, Елизавета разрешилась мальчиком. Крепким и таким большим, какого бабки никогда еще не видели. Когда малышу обрезали пуповину, связывавшую его с матерью, и, как положено, пару раз шлепнули по мягкому месту, он взглянул на свет Божий и басовито завопил.

Мне кажется, в этом месте я должен сделать важное уточнение – несмотря на то, что говорят легенды, во множестве ходившие уже после его смерти, ребенок этот не выглядел великаном. Сколько мы слышали историй про огромную, размером с бычью, голову, которую хранили в винной бочке, настолько тяжелую, что требовалось двое, а то и трое крепких мужчин, чтобы поднять ее (такие истории в ходу в Галлии). Но где сейчас находится эта голова – никто не знает. Нет, ребенок оказался крупным, и он вырос в мужчину, рост и стать которого сильно отличались от того, к чему мы привыкли в Израиле, где мужчины не славятся особыми размерами. Но Голиафом он не был. Не был он, давайте уж будем честными, и Самсоном. Похожие истории ходят о его родственнике, Иисусе-плотнике, которого некоторые тоже называют великаном, и, думаю, какая-то правда в том есть – только, может быть, в той части этих историй, которые относятся к взрослой жизни Иисуса. Впрочем, не станем забегать вперед слишком далеко. Что же касается нынешнего новорожденного, то мальчик оказался крупным и горластым, и, когда пришел день обрезания, он горестными воплями оплакал утрату своей крайней плоти – так, словно для него это была самая ценная вещь в мире. Священник же, который своим присутствием освящал обряд, провозгласил:

– Сие дитя предает часть плоти своей Богу семени Авраамова во имя союза с ним, равно как и часть крови своей. И да будет наречен он, как и отец его – Захарией.