Убийство в старом доме

Дворецкий Симмс, успевший вернуться во время ее последней тирады, обратился ко мне:

– Мисс, будьте так любезны, следуйте за мной.

Мы поднялись еще на этаж, прошли по коридору, и Симмс указал на дверь:

– Ваша комната, мисс.

С этими словами он удалился. Я толкнула дверь и увидела в комнате остролицую женщину в мрачном темно-сером, хотя и хорошо сшитом платье. До моего прихода она успела достать из саквояжа мои скромные наряды и все их разложила на кровати. Когда я вошла, она выпрямилась и развернулась ко мне:

– Я Ньюджент, мисс, горничная миссис Парри.

– Благодарю вас, Ньюджент, – сказала я, – за то, что вы распаковали мои вещи. Вы очень добры.

Должна признаться, ее услужливость меня ужасно смутила. Вряд ли Ньюджент не заметила штопку на моих чулках, прожженное пятно на платье – я как-то раз неосторожно обернулась у камина и прожгла юбку. Я уже не говорю о том, что мне пришлось распороть старое клетчатое платье, вывернуть материю наизнанку и немного перешить его, чтобы оно прослужило еще немного… Впрочем, если даже Ньюджент сочла мой гардероб скудным и поношенным, она не подала виду.

– Погладить это платье, мисс? – Она встряхнула мое лучшее платье, которое я надеялась приберечь для особых случаев.

– Да, пожалуйста, – кротко ответила я.

Ньюджент вышла, перебросив платье через руку. На дне саквояжа она оставила несколько моих личных вещей. Я достала щетку для волос, гребень, зеркальце с ручкой слоновой кости и расставила их на старомодном туалетном столике. По моим предположениям, столик был сработан в середине прошлого века. Изначально он был красивым, с инкрустацией, но в узоре, изображавшем рог изобилия, недоставало нескольких деталей. Наверное, его поставили в комнату компаньонки именно потому, что он устарел и обветшал…

В последнюю очередь я достала из саквояжа черную лакированную шкатулку, в которой лежали мои немногочисленные украшения, которые едва ли можно было назвать настоящими драгоценностями. У меня было только янтарное ожерелье и колечко с рубином; и то и другое раньше принадлежало моей матери.

В шкатулке лежал и мамин портрет; я взяла его в руки. Небольшая акварель в черной овальной бархатной рамке размером примерно шесть дюймов в длину на четыре в ширину. Наверное, отец распорядился вставить мамин портрет в такую рамку после ее смерти. Раньше он висел над отцовской кроватью.

Сама я почти не помнила матери. Уже не впервые я задумалась над тем, похожа ли на нее. Если верить художнику, глаза у нее были серо-голубыми, а у меня они серые. Волосы у мамы каштановые, мои немного темнее. Мэри Ньюлинг, наша экономка, говорила мне, что отец «так никогда и не оправился после потери милой женушки». Я склонна была ей верить. Отец обладал ровным характером и был человеком добродушным, но я всегда чувствовала, что за его улыбкой прячется глубокая печаль.

Портрет я положила на туалетный столик. Пусть полежит до тех времен, когда я смогу повесить его на стену.

В моей комнате тоже висело множество картин – как и во всем доме. Хорошо, что здесь я хотя бы не увидела длинношерстных шотландских овец, которые таращили глаза из багровой дымки. Зато здесь было больше итальянских пейзажей. На одной особенно безвкусной картине маслом изображалась плакальщица, закутанная в толстую ткань. Фигуру плакальщицы окружали поникшие деревья и какие-то прямоугольники, похожие на надгробные плиты. Я решила при первой возможности снять картину со стены и спрятать.

Откинув крышку лакированной шкатулки, я разыскала среди своих немногочисленных сокровищ кусочек серого сланца. Он служил мне талисманом, который подарили мне очень давно – на счастье. Сланец был в своем роде уникальным: на его поверхности отпечатались точные очертания крошечного листа папоротника. Я достала талисман, повертела так и сяк, чтобы на него упал свет, а потом осторожно положила назад. Отныне мне самой нужно будет преодолевать все преграды. И первой из них станет сегодняшний вечер, когда я познакомлюсь с остальными обитателями дома.

Я вздохнула. Я так объелась пирогами и пышками, что не представляла, как в меня влезет хотя бы еще кусочек чего-нибудь съестного. Дома мы питались старомодно, и самая плотная трапеза у нас устраивалась днем. Такой распорядок подходил отцу, который по утрам принимал пациентов в своем кабинете, а после обеда навещал больных, прикованных к постели, и часто возвращался очень поздно. Ужинали мы легко – как правило, поджаренным хлебом. Зимой Мэри Ньюлинг готовила наваристый мясной бульон с кореньями. Вот почему меня ужасала мысль о «добротной английской кухне», ожидавшей меня в восемь вечера.

Кроме того, я боялась, что даже в своем лучшем платье покажусь домочадцам миссис Парри деревенщиной. Впрочем, я еще носила полутраур по отцу, что, безусловно, давало мне право не стремиться быть похожей на картинку из модного журнала.

Волосы я скрутила простым узлом, надела платье, которое замечательно выгладила Ньюджент, на плечи накинула шаль из ноттингемских кружев и в начале восьмого спустилась вниз. К добру или к худу, мне придется жить дальше.

Хотя я спустилась раньше времени, общество было уже в сборе.

Я нашла всех в большой гостиной – она оказалась гораздо просторнее малой, в которой меня принимала тетя Парри, но тоже была премило обставлена. В мраморном камине пылал огонь.

Тетя Парри бурно приветствовала меня. Цвет ее наряда Мэри Ньюлинг наверняка определила бы как «вырвиглаз». Шелковое платье было самого модного оттенка – пурпурного. Кружевной чепец она сняла, а каштановые волосы были уложены в сложную прическу – Ньюджент пришлось потрудиться! Над висками лежали толстые валики из волос, похожие на колбаски; к ним Ньюджент приколола фальшивые локоны. В ушах тети Парри красовались серьги с крупными зелеными камнями. Ожерелье из таких же камней украшало ее шею; на руках я заметила несколько браслетов. Я надеялась, что ее украшения из страз, и подумала, что по-другому и быть не может. Если все эти изумруды настоящие, пожалуй, столько нет даже у индийского раджи.

У камина стояли два джентльмена. Когда я вошла, они были увлечены разговором, однако оба тут же обернулись посмотреть на меня. Тот, что постарше, стоящий справа, поставил ногу на медную решетку, а правую руку положил на каминную полку, которую украшала бархатная «дорожка» с кружевами.

Тот, что помоложе, слева, зеркально отражал позу своего собеседника.

Невозможно было не сравнить их с парой фарфоровых спаниелей, стоящих за ними на каминной полке. Правый собеседник что-то доказывал, а левый внимательно слушал. Но оба сразу смолкли, когда тетя Парри представила меня им со словами:

– А это Элизабет Мартин, которая приехала, чтобы составить мне компанию. Она – крестница мистера Парри; ее покойный отец и Джосая были друзьями детства.

Переменив позу, джентльмены перестали казаться похожими друг на друга. Пожилому на вид можно было дать лет шестьдесят; я решила, что он и есть доктор Тиббет. Его густые серебристые волосы завивались над воротником сюртука; густая шевелюра и пышные бакенбарды придавали ему сходство с величественным львом. Он был одет в строгий черный костюм, и я вспомнила, что он – доктор богословия.

Следовательно, второй джентльмен – Фрэнк Картертон, восходящая звезда министерства иностранных дел. Я невольно подумала: несмотря на утверждение миссис Парри, что Фрэнк, как и я, после смерти родителей остался без гроша, положение наше сейчас весьма различно.

Я всецело завишу от милосердия миссис Парри, которая наняла меня компаньонкой. Фрэнк сумел сделать неплохую карьеру. Наверное, тетушка положила ему щедрое содержание. Он был одет в хорошо сшитую черную визитку и парчовый жилет экзотического вида. Черный шелковый шейный платок был повязан по-богемному затейливо. Волосы у него вились – я решила, что не без помощи щипцов для завивки. Вне всяких сомнений, Фрэнка Картертона можно было назвать красивым молодым человеком. Он быстро окинул меня взглядом, пробудив неприятные воспоминания о зеваке на вокзале, который ненадолго показался из-за дымовой завесы и наградил меня столь же презрительным взглядом. Воспоминание невольно настроило меня против Фрэнка. Кроме того, я терпеть не могла щеголей.

Рассмотрев меня с головы до ног, доктор Тиббет произнес:

– Надеюсь, мисс Мартин, вы – добрая молодая христианка.

– Да, сэр, стараюсь по мере возможности.

Фрэнк Картертон прикрыл рот рукой и отвернулся.

– Строгие принципы, мисс Мартин, строгие принципы – вот что способно поддержать нас в час испытаний… Кажется, вы недавно потеряли отца? Надеюсь, вы оценили добросердечие миссис Парри, которая предложила вам поселиться в столь уютном доме.

Я действительно оценила ее добросердечие и уже сказала ей об этом, поэтому ответила просто:

– Да, конечно!

Мои слова, видимо, прозвучали резче, чем мне хотелось бы. Фрэнк Картертон изумленно поднял брови и посмотрел на меня еще раз более пристально.

– …А также смирение! – сурово продолжал доктор Тиббет.

– Фрэнк, расскажи, чем ты сегодня занимался, – явно желая перевести разговор на другую тему, вмешалась миссис Парри.

– Усиленно трудился за столом, тетя Джулия. Испортил огромное количество бумаги и извел целую бочку чернил.

– Я не сомневаюсь в том, что ты усердно трудишься. Но, пожалуйста, не позволяй никому злоупотреблять твоей работоспособностью!

– Тетя, моя работа едва ли требует больших усилий. Я пишу служебную записку и посылаю ее в соседний отдел. Там сочиняют ответ и пересылают его мне… Так мы обмениваемся записками целыми днями, как будто играем в фанты. Самое смешное то, что отделы находятся рядом и любому клерку достаточно встать из-за стола и просунуть голову в дверь соседней комнаты, чтобы сделать запрос. Но в правительстве дела делаются не так. Кстати, у меня действительно есть новость, – пожалуй, слишком небрежно продолжал Фрэнк.

«Ага! – подумала я. – Что бы это ни была за новость, его тетке она не понравится».

– Как я уже сообщил доктору Тиббету, сегодня мне сказали, что скоро меня пошлют в Санкт-Петербург, где я буду служить в посольстве.

– В Россию! – вскричала миссис Парри. Пурпурный шелк зашуршал, зеленые серьги в ушах запрыгали, на них отразился свет, как и на браслетах, когда она воздела вверх свои пухлые белые ручки. Ее жест мог бы показаться наигранным, если бы не было так очевидно, что ужас ее неподделен. – Не может быть! Там ужасный климат, там много месяцев лежит снег, в окрестностях полно волков, медведей и отчаянных казаков, вроде тех, кто резал наших солдат в Крыму. Крестьяне неотесанные и вечно пьяные, там распространены болезни… Как там можно жить?

Картертон склонился над теткой и принялся ее утешать:

– Я сделаю все возможное, чтобы не заболеть и не угодить в неприятности. Не волнуйтесь, тетя, я искренне полагаю, что устроюсь там неплохо. Санкт-Петербург – красивый город; там есть театры и устраиваются балы. С крестьянами я общаться не собираюсь, ну а русские дворяне – люди вполне цивилизованные. Мне сказали, что они там все до одного превосходно говорят по-французски.

Миссис Парри была безутешна. Хотя доктор Тиббет пытался поддержать Фрэнка, она по-прежнему оплакивала судьбу племянника. Тут появился Симмс и объявил, что ужин подан. Доктор Тиббет предложил руку миссис Парри; волей-неволей мне пришлось принять руку, предложенную Фрэнком.

– Смешной старикашка, правда? – шепнул Фрэнк, кивая в спину Тиббету, который впереди нас вел к столу миссис Парри. – Ужинает у нас дважды в неделю, еще два дня играет в вист – и часто находит какой-то предлог, чтобы заехать в гости и в другие дни. Надеюсь, вы догадываетесь, что это значит?