Свет Вечной Весны

Мама поставила на пути у насекомого палец, и коровка переползла на него.

– Когда на тебя садится божья коровка – это добрый знак. Каждая точка у неё на крыльях рассказывает историю о мечте, о путешествии или о потере.

– И как читать эти истории?

– Они вокруг.

Мама указала на насекомое, и одна из точек на спинке коровки вспыхнула светом. Когда эта точка погасла, вновь став чёрной, зажглась следующая. Вскоре все точки вспыхивали, словно десяток светлячков, танцующих тёплой летней ночью. Первая точка мигнула трижды и осталась светиться. Пылинки окружили мою мать ореолом, пока она напевала божьей коровке песню по-маньчжурски. Коровка расправила надкрылья, выпростав кружевные крылышки, и уле-тела.

– Значит, Эюн…

– Историями такого не купишь.

Мать поджала губы. Внезапно свет, падавший через щель, закрыла чья-то тень и окликнула:

– Эй-эй!

Это был Йен, наш лучший друг. Он был на два года старше меня, а Айнары – на три. Он мечтал стать космонавтом и добраться до звёзд. У Китая не было собственной космической программы, и взрослые считали мечты Йена слишком амбициозными, но я думала, что такими-то мечтам и положено быть.

Я помахала ему в щель:

– Привет, Йен!

Мама вручила мне эмалированную миску с морковью, и я вынесла её на свет, улыбаясь другу.

В руке у Йена была лопата, с помощью которой они с мамой закопали сарай обратно после того, как она нажала на дверь плечом, чтобы та закрылась. Бросив на место последнюю порцию земли, он объявил:

– Моего старшего брата приняли в университет в Цзилине. Для нашей семьи это великий день. У нас ещё никогда никто не учился в университете.

Мама сказала:

– Мои поздравления вашему семейству! Это чудесные новости.

– И мои поздравления! – подхватила я.

Йен счастливо закивал:

– Спасибо! Мы все гордимся, и мама, и папа, и я. Мама, конечно, разволновалась, пожалуй, всё-таки чересчур.

Наша мать нахмурилась:

– В каком смысле чересчур?

– Она так сильно надеялась, что стала странно видеть. Мы думали, хорошие новости вернут ей нормальное зрение, но этого не произошло. Дедушка Фэн говорит, что от избытка чувств иногда слепнут и, когда придёт время, она снова будет видеть нормально. Но сейчас у неё перед глазами всё белое.

Мама зашагала обратно к дому и там поставила лопату на место:

– Это какая-то инфекция или грибок?

– Не знаю, но что-то тут не так. Я хотел спросить доктора Сун, что она думает и нет ли у неё от этого какого-нибудь лекарства.

Доктор Сун – это была моя бабушка, доктор традиционной китайской медицины. Мама сочувственно поцокала языком:

– Её сейчас нет. Она ухаживает за человеком, у которого бронхит, на другой стороне деревни. – Увидев расстроенное лицо Йена, она направилась к шкафчику с лекарствами. – Дай-ка я попробую найти тут что-нибудь.

Шкафчик был сделан из розового дерева, и его дверца, открываясь, превращалась в столик. Внутри имелось множество ящичков, каждый с резной ручкой в форме полумесяца. Прищурившись, мама принялась выдвигать один ящичек за другим. Наконец она выудила полупустой тюбик:

– Ага, вот он. Это вернёт твоей маме зрение. Нужно наносить на глаза по капельке дважды в день.

– Огромное спасибо!

Йен побежал к двери, и мы помахали ему на прощание.

– Не пропадай! – крикнула ему вслед моя мама, а потом обернулась ко мне: – А теперь, возвращаясь к твоей тете Эюн…

Я захихикала и побежала прочь, а она со смехом бросилась за мной.

Мама забыла сказать бабушке, что приходил Йен. Прошла неделя. Я сидела за обеденным столом и делала домашнее задание под бабушкиным присмотром, когда Йен вернулся лучась улыбкой:

– Подействовало! Подействовало! Спасибо, спасибо.

Странно – когда люди радуются, они повторяют дважды, будто в первый раз вы могли их не расслышать. Я сосредоточилась на домашке, складывая колонки чисел и прорисовывая знаки равенства с помощью линейки.

Бабушка опустила свою газету:

– Что подействовало?

– Мама Айми дала мне лекарство для глаз моей мамы, и теперь она снова видит ясно.

Бабушка улыбнулась:

– Я рада.

– Я пришёл вернуть остатки лекарства на случай, если оно ещё кому-то понадобится.

Йен вручил тюбик моей бабушке, и та поставила его на стол. После ухода гостя бабушка, нахмурясь, уставилась на тюбик, подняла его и поднесла к глазам. Покачала головой и что-то пробормотала. Я подняла взгляд, но она жестом велела мне вернуться к домашней работе.

Когда мама вернулась с рынка, бабушка сказала:

– Йен приходил вернуть лекарство.

– Оно не помогло? – спросила мама.

Бабушка подняла одну бровь:

– Помогло. Только вот…

– Только вот что?

– Только вот это не лекарство для глаз. – Она подняла в воздух почти пустой тюбик. – Прочти.

Мама взяла тюбик и поднесла к лицу, потом отстранила на вытянутой руке, затем снова приблизила к глазам.

– Чудесное средство для ног «Атлет»… И это помогло ей со зрением, да? Что ж. Хорошо. – Со смущённой улыбкой она пожала плечами.

– А с твоими-то глазами что? Ты проходила в этом году осмотр у окулиста?

– Я Учитель года. Таблица для проверки зрения и так каждый день висит у меня на двери, кроме тех случаев, когда медсестра её забирает, чтобы проверить детей или учителей. – Мама принялась медленно и точно повторять символы из таблицы. – Окружность с щелью справа, с щелью сверху, с щелью слева…

Я смеялась так, что едва не упала со стула:

– Ты заучила глазную таблицу наизусть!

Мама прижала палец к моим губам:

– Не вздумай разболтать!

– Почему? Отличная же история! И потом, ты говорила мне, чтобы я никогда не лгала.

Бабушка рассмеялась. Я повернулась к пристыженной маме:

– Ты должна немедленно пойти домой к Йену, юная дама, и сказать им правду.

Мама наставила на меня палец:

– Не смешно.

– Почему это врать Йену – нормально?

Она села и усадила меня себе на колени. Её платье пахло палой листвой.

– Давай-ка я расскажу тебе историю. Когда твоя тётушка Эюн была девочкой, она разучила деньрожденную песню для нашей бабушки на маньчжурском. В течение недели она практиковалась ежедневно. Но, когда великий день настал, она спела слова неправильно. Бабушка уже оглохла, так что она была счастлива и аплодировала. И никто из нас так и не сказал ей правды, потому что ей ничем не помогло бы знание, что Эюн ошиблась, а так бабушка радовалась, думая, что её внучка выучила песню и идеально исполнила в её честь. Иногда ложь никому не вредит, а на самом деле защищает человека.

Я пожевала нижнюю губу:

– Ты хочешь сказать, что, если нужно соврать, чтобы сделать хорошее дело, тогда врать – хорошо?

Моя мать кивнула.

– Тогда я не скажу Йену, но скажу школьной медсестре, чтобы она достала тебе очки?

Мама заправила мне за ухо выбившуюся прядку волос:

– Было бы хорошо, если бы ты никому ничего не говорила. Я сама пойду к медсестре и возьму у неё очки.

Я подняла в воздух согнутый мизинец, и мама зацепилась за него своим. Мы обе потянули руки на себя, скрепляя договорённость.

Тем вечером, когда я засыпала, а в глаза мне светил через единственное наше окно Млечный Путь, мама шепнула мне на ухо:

– Так насчёт этого друга Эюн…

– Я сплю, мама.

Я рада, что не рассказала маме о друге тёти Эюн. Спустя пять месяцев она приехала на китайский Новый год, и к тому моменту всё изменилось.

Я любила китайский Новый год. Это время концов, но и время начал. Оно заключает в себе столько возможностей: новогодняя, я могла испытать столько такого, чего старогодняя я и представить себе не могла.

На восходе Река историй замерзла, превратившись в зеркало, отражавшее хрустальную картинку – гору Ледяного дракона. Поднялась буря. Слепящая белизна заставила меня забыть о существовании мира за пределами дома, за пределами моей семьи.

Меня изумляло, что наш обеденный стол выдержал натиск дюжины полных тарелок, которые громоздились одна поверх другой, каждая – доверху наполненная вкусной и редко готовящейся праздничной едой. Кроме того, Новый год приносил с собой два новеньких комплекта одежды, которые мама ухитрялась шить для меня втайне, чтобы, когда придёт время, сделать мне сюрприз. А самым лучшим было то, что все наши родственники, близкие и далёкие, приезжали в гости. Мои дядья приводили свои семьи с другого конца деревни. Тётя Эюн приезжала из города. А на этот год она привезла с собой гостя, красивого молодого человека, которого звали Цзян.

Мама резала лук на кухне, сделав большой глоток солёной воды, чтобы не плакать.

– Так тот несуществующий друг тётушки Эюн сам с юга.

Мои пальцы на полуочищенной головке чеснока замерли.

– А я думала, с запада.

– Юг, запад, восток… Если речь о Китае, то по отношению к нам всё это юг.

В этот момент в дверь вошёл отец и услышал последние слова. Снег закручивался вокруг него, цепляясь за лодыжки и икры.

– Это не так. Должны быть ещё… сколько? Три или четыре дома, которые стоят к северу отсюда, но к югу от Сибири.

Мама улыбнулась и вытерла ладони о лоскутный передник. Первоначально передник был моей рубашкой и штанами сестры, и оба предмета получили новую жизнь после того, как мы протёрли рукава и колени соответственно.

– И что, на этом участке между нами и Сибирью ты поймал что-нибудь? Или мне послать на рыбалку кого помоложе?

Отец от души рассмеялся:

– Поймал ли я рыбу?! Цзян, заходи!

Цзян вошёл в дом, держа рыбину. Мы с мамой ахнули. Рыбина весила, наверное, меньше половины килограмма.

– Мне-то хватит, – заметила я. – Но что насчёт остальных?

Мама вскинула бровь, глядя на мужчин, но тут оба расхохотались, и свет от свечей на кухне словно стал ярче.

– Эту мы поймали первой. – Отец вынул руку, которую держал за спиной. – А эту мы сегодня вечером съедим.

Цзяну понадобились обе руки, чтобы удержать вторую рыбину, которую передал ему отец. Хвост её, всё ещё подрагивая, волочился по земле. Подбежав к рыбине, я подняла взгляд на отца:

– Она больше меня!

– И тяжелее. Хорошо, что на этих праздниках со мной рыбачил Цзян.

– Спасибо вам всем, что пригласили. Это очень великодушно – принять меня на Новый год.

Цзян красивый, подумала я, но, пожалуй, немного чересчур старается угодить.

В двери гостиной прошла тётя Эюн. Она снова вспыхнула, как в тот раз, когда впервые рассказывала мне о Цзяне.

Мама замахала на них руками:

– Идите грейтесь и ждите еды! Я приготовлю тушёную рыбу. Очень-очень много тушёной рыбы.

По-китайски слово «ю», обозначающее рыбу, звучит похоже на «ю», обозначающее излишек, избыток. Иметь много рыбы означает жить в изобилии.

Мой папа и Цзян водрузили рыбину на стол, а затем ушли вместе с тётей Эюн в гостиную, чтобы рассказывать там байки о своей рыболовной экспедиции.

Мама похлопала рыбу по голове и взяла с верхней полки гигантскую скалку. Ухватив одной рукой рыбину за жабры, задумчиво склонила голову сперва на один бок, затем – на другой.

– Это самый лучший способ убить рыбу. Вырубаешь её, и она забывается.

– Забывается?

– Забывает, что она – рыба. Или что она вообще есть.

Я придвинулась поближе, чтобы посмотреть.

– Нужно держать за жабры, чтобы она не соскользнула.

Мама просунула большой и указательный пальцы внутрь рыбьей головы. Высоко подняла скалку и одним решительным ударом обрушила рыбе на переносицу. Хвост тут же перестал дёргаться.

Мать сменила скалку на тесак и чисто отделила голову. Перевернула тело и проделала в животе рыбы крошечное отверстие острием ножниц для шитья. Затем одно плавное движение руки – и вот рыба уже вскрыта, тесно набитые внутрь неё органы вываливаются на стол. Мама сложила их в миску и отставила.

Она почистила рыбу кончиком тесака, движениями от хвоста к шее. Серебристые чешуйки фонтанами били в воздух.

– Ты должна сделать так, чтобы они забыли эту жизнь, а то они не перейдут в следующую так легко. Когда я была девочкой, я видела, как мама подруги готовит рыбу. Она не знала, что рыбу нужно вырубать. Просто отрезала голову. Бедная рыба разевала рот и пыталась заговорить, но слов не было. Она старалась почти час, и глаза её оставались ясными и смотрели, как её собственное тело обжаривают и подают с чесноком.

– Ну как рыба может говорить с одной только головой?

– У рыбы и мозг, и сердце в голове, рядышком одно с другим. Рыба честна – она всегда скажет тебе, что у неё на сердце.

Мама нарезала рыбу ломтиками и положила большую порцию филе в вок, затем добавила чеснок, имбирь, соевый соус и уксус. Она накрыла вок деревянной крышкой и вытерла руки о полотенце. А потом шепнула:

– Я собираюсь поговорить с этим другом твоей тёти, о котором ты мне не рассказала. А ты приглядывай за огнём.

Кивнув, я села на стул у печи. Поставила один локоть на колено, подбородок упёрла в ладонь и задумалась о таинстве любви. Всё-таки ведь волосы Цзяна подвивались на кончиках и он казался сообразительным. Хотя я была непривычна к новым людям и его вежливость казалась мне странной. Бабушке не понравилось, что Цзян пришёл с шоколадом. Я слышала, как она говорит маме, что мужчина, который желает заслужить расположение, должен являться с мздой.

Из гостиной до моего поста на кухне доносился голос Цзяна:

– Моя семья – кочевники, так что, когда я хочу приехать домой погостить, я пишу письмо заранее, за два с половиной месяца. Почта снаряжает человека, который знает, где в последний раз семья разбивала лагерь, и он скачет в том направлении. Если встретит другие кочевые семейства, то может передать письмо с кем-то из них. В итоге письмо добирается до семьи, и в день моего возвращения отец отправляется на железнодорожную станцию со свежими лошадьми. Потом мы несколько дней скачем в то место, где остановились остальные. Место вокруг железнодорожной станции понемногу превращается в город, и его окраины захватывают территории, на которых мы раньше пасли лошадей и овец. Всякий раз, когда я возвращаюсь домой, отъезжать от станции приходится всё дальше и дальше. И, если у меня недостаточно дней на каникулах, я просто не могу к ним приехать.

– Ох, какая ужасная жизнь! – посочувствовала моя мама.

Отец и дядья рассмеялись.

– Они так привыкли, – сказал Цзян. – Здесь моя семья жить не смогла бы. Тут слишком холодно. Они бы полгода мёрзли.

Я поёжилась и придвинулась к огню. Металлическая решётка служила нам радиатором, так что я чувствовала, как тепло накатывает мягкими волнами. Я начала задрёмывать. Локоть несколько раз соскальзывал с колена. Соня. Следи за огнём.

Огонь не погаснет. Если погаснет, то я узнаю, потому что станет холодно. И я уснула в мире пустынь и лошадей, наполненном солнечным светом и воздухом, подрагивающим от жары.

– Проснись! Проснись! – вопила Айнара, прыгая на месте, отчего земляная пыль поднималась с пола под её ногами.

Я приоткрыла глаза и вскрикнула. Из очага вылетела искра и подожгла новую рубашку, которую мама сшила для меня. Огонь проел крошечную дырочку, которая разрасталась, пока я хлопала себя по груди, чтобы потушить её.

На кухню ворвалась мать:

– Айя, Айми! Детка, как можно быть такой неосторожной!

– Было так холодно, и я пыталась сесть поближе к очагу, а потом уснула, всего на секундочку. – Я указала себе на грудь. – И теперь я голая!

Мать потрепала меня по голове:

– Я поставлю заплатку.

– Может, это станет таким новым стилем, – произнёс Цзян в дверях.

Я нахмурилась. Мне не хотелось быть единственным ребёнком в школе, у кого на новой рубашке уже есть заплатка.

Мама сказала:

– Хорошо, что огонь не погас, так что наша рыба готова и мы можем поесть. Ты хорошо справилась, Айми.

Я ничего не могла с собой поделать и улыбнулась.

Вскоре мы сгрудились у обеденного стола: кому-то пришлось сесть вторым рядом, а кто-то примостился на кровати канг, чтобы все могли поместиться.

Вдобавок к тушёной рыбе у нас были дамплинги, обжаренная говядина с консервированными овощами, китайская капуста с грибами муэр, целый цыплёнок в бульоне с женьшенем, почерневшая свиная рулька в соевом соусе, арахис, жаренный в подсахаренном масле, суп из снежного фунгуса и белый рис.

Мои дядья чествовали бабушку. Цзян поднял стакан и поблагодарил мою семью. Тёплые пожелания и тосты звучали весь вечер. Я сосредоточилась на том, чтобы выискать себе самые вкусные кусочки, и почти не участвовала в разговоре.

После обеда взрослые рассказывали истории. Моя мама была специалистом по маньчжурским народным сказкам. Их знали все, но она рассказывала с таким чувством, всякий раз чуть-чуть меняя историю – добавляя персонажей, новые сюжетные линии или другие концовки, – что мы всегда были рады её послушать.

Айнара бросила мне замороженную хурму, но я не поймала, и плод ударил меня по рёбрам. Зимой, хотел ты того или нет, все фрукты были замороженными.

Мама следила за нами:

– Идёмте-ка, вы, обе.

Она отвела нас на кухню, где наполнила эмалированную миску водой и опустила несколько плодов хурмы в неё. Я сунула в воду руку и тут же отдёрнула:

– Она холодная!

Мама ткнула в хурму пальцем, отправляя в плавание на другую сторону миски:

– Конечно, холодная. От горячей хурма снаружи сварится прежде, чем оттает изнутри. А холодная разморозит её до съедобного состояния быстрее.

– Насколько быстрее? – спросила я.

– Примерно через полчаса.

– Полчаса? Я хочу сейчас. – Я тоже ткнула в хурму пальцем, и она стукнулась о бортик миски. – Мы последим. А ты иди поболтай с другими взрослыми.

Айнара потянула меня за руку:

– Но я хочу послушать мамины истории.

– Останься здесь, со мной.

Едва мама исчезла в гостиной, как я схватила хурму и положила на стол. Взяла тесак и с силой опустила на плод. Тонкие лепестки льда разлетелись вокруг, но нож не разрубил хурму. Я вернула её в миску и попробовала с другой. Три хурмы спустя кончики моих пальцев оледенели, а к угощению мы не приблизились.

Я пожала плечами:

– Видимо, придётся подождать.

Через двадцать минут мне удалось разрубить хурму на четвертины. Тонкая оранжевая кожица легко лопалась под ударом лезвия, но, разделяя мякоть, приходилось попотеть.

Айнара потыкала пальцем во внутренности:

– Тут дольки как у апельсина.

– Это языки хурмы. Хурма – болтливый фрукт.

– Их так много. У животных только один язык. – Она высунула собственный: – Видишь?

– Но это же не животное, это хурма. У них много языков, в том-то всё и веселье. – Айнара на год младше меня, и мне так нравилось хвастаться перед ней своими познаниями, что частенько я придумывала всякую всячину. – Если съесть много хурмы, заговоришь на многих языках.

– Правда? – Айнара затолкала дольку в рот. – А зачем мне говорить на многих языках?

Я прожевала кусочек. Языки оставались замёрзшими, и их серповидная форма не читалась до тех пор, пока лёд не оттаивал у нас во рту.

– Затем, что, когда мы уедем из дома, мы будем говорить на разных языках с людьми, которых повстречаем.

Айнара состроила рожицу:

– Думаю, я просто тут останусь.

– Ой. – Я втянула воздух сквозь зубы, чтобы избавиться от болезненного ощущения холода. – Многое поначалу причиняет боль, а потом оказывается, что благодаря этой боли ты выросла.