Дело № 113
Это и был знаменитый сыщик Лекок.
При входе почтительно приближавшегося к нему Фанферло он быстро поднял голову, положил перо и сказал:
– Наконец-то! Небось дело Бертоми не двигается вперед?
– Как? – прошептал Фанферло. – Вам известно…
– Мне известно только то, что ты мастер запутывать дела так, что и сам-то в них после не разберешься.
– Позвольте… Ведь я же…
– Молчи. Ты должен был знать, что в тот самый день, когда тебя пригласил полицейский комиссар исследовать кражу, ты должен был установить, чьим именно ключом, банкира или кассира, была отперта касса.
– Как же это было сделать?
– Ты желаешь объяснений? Изволь. Вспомни-ка о той царапине, которая так привлекла твое внимание на дверце кассы! Она поразила тебя так, что ты не мог удержаться при виде ее от восклицания. Ты тщательно рассматривал ее в лупу и убедился, что эта царапина – свежая, недавняя. Ты признал, и не без основания, что она сделана в момент кражи. Но чем она была сделана? Несомненно, ключом. Поэтому необходимо было тогда же тщательно исследовать оба ключа. На одном из них непременно должны были бы оказаться следы той зеленой краски, в которую выкрашена касса.
Фанферло выслушивал это объяснение, широко разинув рот. При последних словах он звонко ударил себя по лбу и воскликнул:
– Ах я дурак!
– Да, ты дурак! – продолжал Лекок. – Эта же улика сама бросалась тебе в глаза, и ты пренебрег ей и не вывел из нее никакого заключения! А это – самая верная и единственная отправная точка во всем этом деле. И если я найду виновного, то только благодаря именно этой царапине, и я его найду, я хочу этого!
– Значит, вы тоже ведете это дело, патрон? – спросил его Фанферло.
– Может быть. Сядь и расскажи мне все!
С Лекоком нечего было хитрить, и никакие экивоки не привели бы ни к чему. И Фанферло чистосердечно рассказал ему всю правду, что с ним очень редко случалось. Однако в конце рассказа он из суетности покривил душой и умолчал о том, как накануне его провели Жипси и высокий господин.
– Кажется, ты кое-что позабыл, – обратился к нему Лекок. – До каких пор ты следовал за пустой каретой?
Несмотря на свой апломб, Фанферло покраснел до ушей и, как школьник, опустил глаза.
– Как? – прошептал он. – Вам и это известно? Как же вы могли?…
Но вдруг внезапная идея осветила его мозг, он остановился, вскочил со стула и закричал:
– Понимаю!.. Этот высокий рыжий господин – это были вы?
От удивления лицо Фанферло приняло такое странное выражение, что Лекок засмеялся.
– Да, это были вы! – повторил пораженный сыщик. – Вы были этим высоким господином, который мозолил мне глаза и в котором я все-таки вас проморгал! Ах, какой вы удивительный актер, если бы вы знали! А я… я только клоун, и больше ничего!
– А знаешь ли ты, что нужно делать, чтобы тебя никто не узнал? Ты думаешь, что главное – это широкая борода и блуза? Как бы не так! А твои глаза, несчастный! Прежде всего изменяй выражение твоих глаз. В этом весь секрет.
Так вот почему Лекок, у которого глаза были быстрее, чем у рыси, всегда появлялся в официальных местах не иначе, как в золотых очках!
– В таком случае, – обратился к нему Фанферло, – вам, вероятно, известно и то, почему именно Жипси покидает номера «Архистратига», почему она не желает больше свидания с Кламераном и зачем именно ей понадобились костюмы?
– Она поступает так по моему совету.
– В таком случае мне остается только одно удовольствие – это признать себя дураком.
– Нет, нет, – возразил мягким тоном Лекок, – ты не совсем еще дурак. Ты только виноват в том, что взялся за дело, которое тебе не по силам. Ну, подвинул ли ты следствие вперед хоть на один шаг? Нет! А все это оттого, что у тебя не хватает хладнокровия. Прими же от меня в подарок один афоризм, запомни его, и пусть он послужит тебе на пользу: «Кто желает быть первым, пусть будет последним».
– Значит, вам известен уже и виновный?
– Столько же, сколько и тебе, даже меньше: ты уже составил себе хоть какое-нибудь убеждение, а я до сих пор не имею никакого. Ты утверждаешь, что виновен не кассир, а сам банкир, а я даже не берусь сказать тебе, прав ты или не прав. Я взялся за дело уже после тебя и сделал в нем только первые шаги. Я уверен, что самое главное в нем – это одна только царапина на дверце кассы. Вот и все мое убеждение!
Лекок взял со стола сверток, развернул его и разложил перед собою массу рисунков. На одном из них была сфотографирована дверца кассы. Все мельчайшие подробности ее были воспроизведены с громадной точностью. Сразу можно было узнать пять подвижных кнопок с выгравированными на них буквами и узкую замочную скважину, выступавшую бугорком на дверце. Царапина была воспроизведена с замечательной чистотой отделки.
– Вот наша царапина, – указал Лекок. – Она идет сверху вниз, от самой скважины, по диагонали, и – заметь это – слева направо, то есть, другими словами, со стороны двери, ведущей к потайной лестнице из апартаментов банкира.
– Это совершенно верно, – отвечал Фанферло.
– Конечно, ты думаешь, что эту царапину сделал автор кражи? Посмотрим, прав ли ты. У меня есть маленькая железная касса, выкрашенная так же, как и у Фовеля, в зеленую краску. Вот она. Возьми ключ и попытайся-ка ее исцарапать.
Сыщик немедленно повиновался приказанию и с силою стал проводить по краске ключом.
– Черт возьми! – воскликнул он после двух или трех раз. – Краска-то не поддается!
– Совершенно верно. Следовательно, та царапина была сделана не дрожавшею рукою вора, который не попадал, как ты думаешь, в скважину ключом, а кем-то другим.
– Вот так история! – воскликнул пораженный Фанферло. – А мне это даже и в голову не приходило, что кем-то другим.
– Чего тебе! Я и то ломал голову над этим целых три дня и только вчера лишь догадался! Теперь давай вместе исследуем, правильны ли мои предположения, чтобы считать их отправной точкой в моих исследованиях.
И, оставив фотографию, он подошел к двери, которая вела из его кабинета в спальню, достал ключ и сжал его в пальцах.
– Подойди сюда, – обратился он к Фанферло. – Стань здесь, сбоку от меня… так. Предположим теперь, что я желаю отпереть эту кассу, а ты хочешь, чтобы я ее не отпирал. Когда я коснусь ключом скважины, что ты сделаешь первым делом инстинктивно?
– Я схвачусь обеими руками за вашу руку и быстро потащу ее к себе, чтобы вы не попали в замок ключом.
– Совершенно верно. Давай-ка сделаем репетицию!
Фанферло повиновался и ключ который Лекок уже держал у скважины, отдернутый в сторону, скользнул по дверце и провел по ней черту точь-в-точь такую же, как и на кассе Фовеля, сверху вниз и по диагонали справа налево, в том самом виде, как это было указано на фотографии.
– Так, так… – удивился Фанферло.
– Теперь ты понимаешь?
– Понял! Теперь уж поймет и грудной младенец. Ах, какой вы удивительный человек! Точно вы там были сами! Итак – один воровал, а другой удерживал его от этого воровства. У кассы было двое лиц, это так ясно, так очевидно, что теперь уж я и сам убежден…
– Ну а как ты думаешь, какие могут быть последствия от этого предположения?
– Мое чутье не обмануло меня: кассир невиновен.
– Почему?
– Потому что кто ему может помешать открывать кассу, когда ему вздумается? Станет он приглашать свидетеля присутствовать при краже! Как же!
– Совершенно справедливо. Но в таком случае невиновен и банкир! Сообрази-ка хорошенько!
Фанферло подумал, и все его одушевление исчезло.
– Это верно, – сказал он тоном горького разочарования. – Это верно. Но что же теперь нам делать?
– Искать третьего воришку, который теперь расхаживает на свободе.
– Но ведь это же невозможно, невозможно! Ведь только Фовель и его кассир имели ключ, да и то с ним не расставались никогда.
– Извини, пожалуйста, но накануне кражи ключ банкира лежал у него в письменном столе.
– Одного ключа мало, надо было еще знать слово.
– А какое это было слово?
– Жипси.
– Да ведь это имя любовницы кассира! Пожалуйста, подумай получше! В тот день, когда ты найдешь человека, достаточно расположившего к себе Проспера, чтобы выведать от него это слово, и настолько принятого в семье Фовеля, чтобы проникнуть к нему в спальню, – в тот самый день преступник будет у тебя в руках и загадка будет решена.
Эгоист, как и все великие артисты, Лекок не любил ни у кого учиться и не нуждался ни в чьих услугах. Он работал на свой страх, не выносил сотрудников и не желал делиться с ними ни радостями триумфов, ни горестями поражений.
И Фанферло казалось странным, что Лекок, которого он знал так хорошо, обращается к нему не с приказаниями, а с советом.
– Можно подумать, – сказал он, – что в этом деле замешан ваш личный интерес.
Лекок нервно вздрогнул.
– Что это за тон! – строго спросил он. – Кажется, господин Фанферло сует свой нос дальше, чем следует?
Фанферло стал подыскивать извинения.
– Ладно, ладно! – перебил его Лекок. – Я буду головой, а ты руками. Один, с твоими предвзятыми идеями, ты никогда не отыщешь вора. Будем работать вместе, и мы его найдем, – пусть буду я не Лекок!
– Да уж стоит только вам приняться за дело!
– Я уже принялся за него, и вот уже четвертые сутки, как я кое-что узнал. Только помни: у меня есть свои соображения на то, чтобы не выступать в этом деле открыто. Что бы ни случилось, я запрещаю тебе упоминать мое имя. Если мы поймаем вора, успех этот будет принадлежать только тебе. Кроме того, не суйся ты с носом, куда тебя не спрашивают, и довольствуйся только одними моими указаниями.
– Я буду скромен…
– Рассчитываю на это. Для начала же возьми вот эту фотографию кассы и снеси ее к судебному следователю. Ты ему объясни все, точно от себя лично, повтори перед ним в лицах всю ту комедию, которую мы сейчас с тобой разыграли, и – я убежден – он отпустит кассира на волю. Чрезвычайно важно, чтобы Проспер находился на свободе, так как с него-то я и начну свои операции.
Сияя от радости, Фанферло свернул фотографию, взял шляпу и приготовился уже уходить, как Лекок жестом остановил его.
– Я еще не кончил, – сказал он. – Умеешь ты править и ходить за лошадьми?
– Что вы спрашиваете? Да ведь я же раньше служил в цирке Бутора!
– Ну, вот и отлично! Как только отпустит тебя судебный следователь, так ты со всех ног беги домой, переоденься в костюм хорошего слуги и загримируйся и вот с этим письмом отправляйся в контору для найма прислуги, что на углу улицы Делорм… Там тебе дадут место у Кламерана, который ищет себе человека. У него там кто-то получил расчет…
– Виноват, осмелюсь доложить, что вы отступаете от вашего плана. Кламеран, по-видимому, не имеет с этим делом ровно никакой связи, он не друг кассира…
– Делай, что тебе приказывают. Кламеран – не друг Проспера, это верно; но он друг и покровитель Рауля Лагора. А откуда эта дружба? Откуда взялась эта интимность отношений между такими двумя людьми, как эти юноша и почти старик? Это-то и надо разузнать. Надо узнать также и то, почему именно этот владелец коней околачивается здесь в Париже, а не торчит там у себя на заводах? Через тебя я все это узнаю. Он держит лошадей, ты будешь у него кучером, и тем не менее ты должен узнать все про его отношения и о малейших подробностях мне доносить. Еще одно слово. Кламеран – человек очень доступный, но и страшно подозрительный. Ты явишься к нему под именем Жозефа Дюбуа. Он потребует от тебя рекомендаций. Вот три, в которых говорится, что ты служил сперва у маркиза, потом у графа, а затем у барона. Скажешь, что с последнего места ты ушел только потому, что барон уехал в Германию.
– А куда я должен являться с донесениями?
– Я буду сам каждый день приходить к тебе. Впредь до новых моих распоряжений и носа не показывай сюда: он может следить за тобой. Если случится что-нибудь непредвиденное, то телеграфируй жене, а она даст мне знать. Ну, иди… и будь умник!
Как только Фанферло вышел за дверь, Лекок тотчас же бросился к себе в спальню. В мгновение ока он сбросил с себя широкий галстук, золотые очки и, дав свободу своим черным волосам, стал совсем не тем, кем был в официальных отношениях с сослуживцами. Официальный Лекок превратился в Лекока настоящего, которого не знала еще ни одна живая душа на свете: красивый быстроглазый малый с умным, энергичным лицом.
Но он недолго оставался таким. Усевшись за туалетным столом, уставленным разными пастами, эссенциями, румянами и накладками, не хуже, чем у современной барышни, он принялся за приготовление из себя совсем нового лица. И когда он окончил, то это был уже не Лекок, это был тот самый высокий господин с рыжими бакенами, которого не узнал Фанферло.
А Фанферло тем временем не тратил времени попусту. От радости он не бежал, а летел. Наконец-то он мог доказать судебному следователю свою высшую проницательность! И он не обманулся в своих надеждах. Если следователь и не был в нем вполне убежден, то, во всяком случае, он оценил его находчивость в объяснении царапины.
– Вот что я сделаю, – сказал следователь, отпуская Фанферло. – Я представлю в прокуратуру объяснения, достаточные для того, чтобы кассира освободили, и весьма вероятно, что завтра он будет уже на свободе.
И он составил одно из тех ужасных постановлений, которые обвиняемому дают свободу, но не возвращают ему честного имени, так и оставляя его под подозрением.
– Ну-с, – сказал он, обратившись к своему секретарю Сиго, – еще одно преступление, над которым суду не придется произнести своего решения! Еще одно дело, которому суждено исчезнуть в архивах нашей канцелярии!
И, взяв дело Проспера, он обмакнул перо в чернила и на его обложке написал:
Дело № 113
Глава VII
Истекали уже девятые сутки, как Проспер находился в секретной тюрьме, когда в четверг утром явился к нему тюремщик и объявил ему, что он свободен.
Его привели в канцелярию, возвратили ему отобранные у него при обыске часы, кое-какие драгоценности и приказали ему расписаться на большом листе бумаги.
Затем его провели по какому-то темному коридору, очень длинному и прямому, перед ним с шумом растворилась и затворилась дверь, и он оказался на улице.
Он был один и на свободе.
Но что это за свобода! Юстиция только признала себя бессильной доказать преступление, в котором его обвиняли! Теперь он мог идти, куда хотел, вдыхать в себя свежий воздух, но все двери были перед ним заперты. Что это за свобода?
И в этот самый момент, когда ему была возвращена свобода, Проспер вдруг почувствовал весь ужас своего положения и не мог удержаться, чтобы не воскликнуть:
– Но ведь я же невиновен, невиновен!
Двое прохожих остановились, посмотрели на него и пошли далее: они подумали, что это сумасшедший.
У него есть Сена. Не покончить ли самоубийством?
– Нет! – воскликнул он. – Нет! Я не имею права убивать себя. Нет, я не желаю умирать, пока не докажу, что я невиновен!
Но как это доказать, как убедить в этом всех?
В отчаянии, но не падая духом, он побрел к себе домой. Тысячи беспокойных мыслей приходили ему в голову. Что-то произошло за эти девять дней, пока он был вычеркнут из числа людей? Что, если бы у него были теперь друзья! Но единственный друг – его отец – и тот в самую критическую для него минуту отказался ему поверить.
И он вспомнил о Нине Жипси.
Он не любил ее никогда… Бедная девушка! Бывали моменты, когда он даже ее ненавидел, но сейчас воспоминание о ней наполнило его душу радостью.
Дойдя до улицы Шанталь, он остановился перед своим домом и долгое время простоял в нерешимости, боясь позвонить. Он испытывал стыд человека, который был заподозрен в преступлении, и боялся встретить знакомых. Тем не менее, постояв на тротуаре, он вошел. При виде его швейцар обрадовался и воскликнул:
– Наконец-то! Ведь я же говорил, что вы чисты как стеклышко и что вас отпустят!
Это приветствие с болью отозвалось в сердце у кассира.
– Без сомнения, мадам уже уехала? – спросил он у швейцара. – Не знаете ли, куда именно?
– Не знаю, сударь. В день вашего ареста она послала за извозчиком, и с тех пор о ней ни слуху ни духу, точно в воду канула.
Новое горе прибавилось к испытаниям кассира.
– А что моя прислуга?
– Все ушли, сударь. Ваш батюшка заплатил им деньги и рассчитал их всех.
– Ключ от квартиры у вас?
– Никак нет, сударь. Ваш батюшка уехал, а сегодня утром в восемь часов в вашу квартиру переехал один его большой приятель. Ваш батюшка приказал мне до самого вашего возвращения относиться к нему как к хозяину. Вероятно, вы его знаете… Такой высокий, с рыжими бакенбардами…
Проспер был этим очень удивлен. Друг его отца, у него в квартире!.. Что это значит?
– Ах да, да… Знаю! – отвечал он и стал быстро подниматься по лестнице.
На его звонок ему отворил сам друг его отца.
– Очень рад с вами познакомиться, – сказал он Просперу.
Он был у Проспера как у себя дома. На столе в гостиной лежала книга, которую он вытащил из библиотеки. Еще немного, и он мог бы казаться собственником всей обстановки.
– Чем могу быть вам полезен? – спросил кассир.
– Вы удивлены, найдя меня здесь, не правда ли? Я знал это. Ваш батюшка хотел представить меня вам, но сегодня утром его вызвали в Бокер. Я должен засвидетельствовать от его имени и от своего, что оба мы убеждены в том, что вы не взяли у господина Фовеля ни сантима!
Эта новость обрадовала кассира.
– А вот и письмо к вам от вашего отца, – продолжал высокий господин. – Он просил меня передать его вам. В нем, надеюсь, он рекомендует вам меня.
Кассир принял протянутое к нему письмо, распечатал его, и, по мере того, как он читал, выражение лица его прояснялось и на бледных щеках стал появляться румянец.
Закончив чтение, он протянул высокому господину руку.
– Мой отец пишет мне, – сказал он, – что вы его лучший друг. Он советует мне быть с вами вполне откровенным и слушаться ваших советов.
– Превосходно! Сегодня утром ваш милый отец сказал мне: «Вердюре – это мое имя, – Вердюре, сказал он, мой сын попал в передрягу, надо его спасать!» И я ему ответил: «К твоим услугам». И вот я здесь. Но перейдем к делу. Что вы рассчитываете предпринять?
– Что я рассчитываю предпринять? – ответил с дрожью в голосе Проспер. – Найти несчастного, который погубил мою жизнь, указать на него суду и затем – отомстить!
– Отлично сказано! Я помогу вам в этом, Проспер. В доказательство этого я придумал кое-что и для вас. Вот мой план. Начните с того, что продайте поскорее эту обстановку, покиньте эту квартиру и скройтесь.
– Скрыться? – воскликнул возмущенный кассир. – Скрыться? Да разве вы не знаете, милостивый государь, что это было бы равносильно признанию себя виновным, что это перед всем светом подтвердило бы то, что я скрылся нарочно, чтобы втихомолку распорядиться украденными тремястами пятьюдесятью тысячами франками!
– Полноте! – холодно ответил господин с рыжими бакенбардами. – Лучший пловец, которого злодеи бросят в воду, никогда не станет тотчас же выплывать наружу. Наоборот, он нырнет, будет плыть под водою, насколько хватит ему дыхания, будет стараться уплыть как можно дальше и выйдет на сушу только там, где его уже не увидят, и когда будут считать, что он уже погиб, утонул, – вот тут-то для него и время мстить. У вас есть враг? Только одно его неблагоразумие может погубить его. И чем более вы будете вооружены против него, тем более он будет вас бояться.
С удивлением и в то же время с покорностью Проспер внимал этому человеку, который хотя и был другом его отца, но был ему совершенно незнаком. И сам того не сознавая, он подчинился влиянию натуры более энергичной, чем его собственная. И он был счастлив, что нашел в нем для себя опору.
– Я последую вашему совету, – ответил Проспер после долгого раздумья.
– Я знал это, мой друг. Я знал это настолько, что уже заранее пригласил мебельщика. За всю вашу обстановку, исключая картины, он дает вам двенадцать тысяч франков. Это жестоко с моей стороны, но необходимо. У вас нет вовсе денег, а они-то именно теперь и нужны. Вы мой больной, а я ваш врач. И если мне приходится резать вас по живому, то не мешайте мне резать. Это необходимо для вашего же спасения.
– Режьте! – отвечал с решимостью Проспер.
– Отлично. Но… надо торопиться! Есть у вас друг Лагор?
– Рауль? Да, я его близкий товарищ.
– Что это за тип?
– Это племянник господина Фовеля, очень молодой человек, богатый, воспитанный, остроумный, лучший и корректнейший из всех, кого я знаю.
– Гм!.. – ухмыльнулся Вердюре. – Вот смертный, одаренный сразу всеми добродетелями! Я с нетерпением ожидаю с ним знакомства. Я должен сознаться перед вами, Проспер, что от вашего имени я написал ему письмо, в котором просил его пожаловать сюда, и он дал мне ответ, что приедет непременно.
– Как! – воскликнул Проспер, ошеломленный этим сообщением. – И вы можете предполагать…
– Ничего я не предполагаю! – отвечал Вердюре. – Мне единственно нужно повидаться с этим господином. У меня есть даже маленький план разговора с ним, и я вам его сообщу…
В это время звонок прервал слова Вердюре.
– Да вот и он! – воскликнул Вердюре. – Прощай, мой план! Где бы мне скрыться, откуда бы можно было все видеть и слышать!
– Вот в этой комнате… Оставьте дверь открытой и спустите портьеру.
Раздался звонок во второй раз.
– Иду, иду! – крикнул кассир.
– Заклинаю вас вашей жизнью, Проспер, – сказал ему Вердюре, – ни одним словом не обмолвитесь перед этим человеком о ваших планах и обо мне. Оставайтесь для него убитым горем, разочарованным, не знающим, с чего начать…
И он скрылся, а Проспер пошел отворять Раулю. Первым движением Рауля было броситься на шею к кассиру.
– Мой бедный друг! – воскликнул он, пожимая ему руки. – Дорогой мой Проспер!
Но в этих демонстративных излияниях было нечто принужденное, что если и осталось незамеченным для Проспера, то, во всяком случае, было отлично видно Вердюре.
Они вошли в гостиную.
– Твое письмо, – продолжал Рауль, – меня прямо-таки поразило. Оно задело меня за живое. Я даже подумал: не сошел ли ты с ума? Но я все бросил и вот приехал к тебе.
Проспер едва понимал его, озабоченный содержанием письма, которого он вовсе даже и не писал. Что ему было отвечать? Что же это был за человек, который принимал в нем такое участие?
– Бодрись! – продолжал Лагор. – Зачем отчаиваться? Мы еще молоды, еще хватит времени начать жизнь сначала. У тебя друзей сколько угодно. И если я приехал сейчас к тебе, то только для того, чтобы сказать тебе: рассчитывай на меня вполне. Я богат, и половина моего состояния к твоим услугам.
Это благородное предложение, сделанное с редкой простотой, глубоко тронуло Проспера.
– Благодарю, Рауль, – отвечал он растроганным голосом. – Но никакие деньги в мире не в состоянии мне помочь.
– Неужели? Что же ты предполагаешь делать? Не думаешь же ты оставаться в Париже?
– Не знаю, мой друг. Ничего я не предполагаю. Я совсем потерял голову.
– Да ведь я же сказал тебе, что нужно начать новую жизнь! Прости меня за откровенность, я от души. Пока эта таинственная кража не будет объяснена, до тех пор тебе в Париже оставаться невозможно.
– А если она не будет вовсе объяснена?
– Самое главное, чтобы о тебе все забыли. На этих днях я говорил о тебе с Кламераном. Ты несправедлив к нему, он очень к тебе расположен. На месте Проспера, сказал он, я все распродал бы и уехал в Америку, нажил бы там состояние и, возвратившись обратно миллионером, убил бы конкуренцией Фовеля.
Этот совет затронул в Проспере его самолюбие. Он не возразил ничего. То же самое советовал ему и этот неизвестный для него Вердюре.
– Ну? – спросил Рауль.
– Я подумаю, – отвечал кассир, – посмотрю… Хотелось бы узнать, что говорит теперь господин Фовель?
– Мой дядя? Ты ведь знаешь, что с тех пор, как я отклонил его предложение поступить к нему в банкирскую контору, мы с ним не разговариваем. Вот уже месяц, как я у него не бываю. Но я получаю оттуда кое-какие сведения…
– Через кого?
– Через твоего протеже, Кавальона. Дядя после кражи чувствует себя еще хуже, чем ты. Его очень редко стали видеть в банкирской конторе, говорят, что он выдержал какую-то ужасную болезнь.
– А госпожа Фовель и… – робко спросил кассир, – и Мадлена?
– О, – весело отвечал Рауль, – тетка ударилась в религию и все молится об отыскании виновного. А что касается до моей прелестной кузины, то она не снисходит до вульгарных вопросов и вся поглощена приготовлениями к костюмированному балу, который будет послезавтра у Жандидье. Одна из ее подруг передавала мне, что она увлечена теперь какою-то совершенно неизвестной швейкой, которая шьет для нее костюм фрейлины Екатерины Медичи и у которой он выходит чудесно.
